– Кто его знает, батюшка он или еще кто?
– Пуганая ворона куста боится.
– Да нет, Рома, их так просто не напугаешь. Думаю, кто-то сигнал им дал. Мой предлагает из города «крутых» на разборку звать, а батя ни в какую. Не таких, говорит, ломали, сами управимся.
– С кем?
– Они, похоже, сами еще не знают. А тут Шевчук прибежал, докладывает: – Васька к Роману пошел. Они, как услыхали, вовсе сдурели. Представляешь? Муж и отец родной к любовнику посылают. Ну, думаю… – А что, говорю, и пойду. Коньяку стакан хватанула и ручкой помахала: – До утра не ждите.
– Какие мы любовники? Доиграешься ты, Надежда.
– Так это они так считают. Что до меня – я хоть сейчас, сам знаешь. Ты ведь не против?
Она вдруг приникла к нему всем телом, обхватила руками.
У одного из темных окон, выходящих во двор, стояла Маша. Ей хорошо были видны две обнявшиеся фигуры. Она всхлипнула и закрыла лицо руками.
* * *
Через огороды Василий вышел к реке, серебрившейся от выбравшейся из-за сопок луны. Остановился посреди луговины.
Было тихо и чисто вокруг. Чуть слышно плескалась о пологий галечный берег вода, пахло сырой травой и дымом костра, далеко-далеко тарахтела моторка, ныли комары. И вдруг впервые за все последние после освобождения дни Василий почувствовал себя по-настоящему свободным. Можно было лечь на траву, раскинуть руки и лежать неподвижно до самого утра, глядя в небо и ни о чем не думая. Он глубоко вдохнул холодеющий ночной воздух, неторопливо намотал на руку широкий ремень с тяжелой солдатской пряжкой и быстрыми решительными шагами пошел в поселок.
Плохо освещенная редкими фонарями, длинная, с деревянными тротуарами улица, начинаясь у маленькой площади с памятником Ленина, уходила в темноту. В этот час на ней не было ни души.
Василий неторопливо шел по деревянному тротуару. Гулкие шаги еще больше подчеркивали его одиночество и настороженную окрестную тишину.
Он заранее наметил несколько мест, где его могли поджидать. Если, конечно, Надежда всерьез раскололась.
«Зачем ей, спрашивается, придумывать? А зачем предупреждать? Мечется бабенка – всегда шальная была. Никто ни в чем никогда не отказывал».
Первое место, которое он наметил – высокое, покосившееся крыльцо почты.
«Трое-четверо за ним запросто, если пригнутся. Остальные могут с той стороны подбежать. Вроде шевельнулся кто-то… Ну, Надька, проверим сейчас – окончательно ты или нет? Меньше пяти они вряд ли рискнут. Выйти на середку – окружат. Преимуществ им лучше не давать».
Он уже подходил к крыльцу. Ухватился за перила и махом легко перекинул тело сразу на верхнюю ступеньку. Метнулся к противоположной стороне, заглянул вниз. Никого! Спустился с крыльца, пошел дальше.
«Тогда у магазина. Там за воротами целая рота укроется. Ворота не заперты. Значит, там!»
Поравнялся с воротами и резким ударом ноги распахнул одну их половину, почти одновременно что было сил толкнул рукой вторую. Ворота с грохотом распахнулись до упора, но за ними никого не было.
«Так… Прикупила Надеха. На испуг брали. Чтобы задумался. Спешат. А если спешат, значит, боятся. Боятся, значит, есть чего. Есть – отыщу. Из-под земли вырою».
Почти не опасаясь, пошел дальше. До дома уже недалеко. С одной стороны – глухие заборы, с другой – болотистая поскотина, за которой снова заборы. А там и дом.
На поскотине они и поджидали. Сразу всей толпой кинулись, окружая полукругом.
«Пятеро! Уважают! Ага, еще один! Крепко уважают. Ну что, посмотрим, мужички, что вы умеете!»
Он спокойно стоял на месте, повернувшись спиной к забору и внимательно оценивал расстояние до каждого нападавшего. Было заметно, что они заранее распределили роли.
«Распределились, козлы. Тем лучшей. Я им сейчас разом козыря перепутаю. А самостоятельно соображать кодла никогда не умела. Начнут суетиться, что и требуется. Ну, кто первый?»
Первый, как, очевидно, и было между ними сговорено, метнулся в ноги.
«На дурака!» – успел подумать Василий и, чуть откачнувшись, сильным и резким ударом носка тяжелого ботинка поймал скулу кинувшегося.
«Этот надолго успокоился». – И коротким ударом обмотанной ремнем правой руки достал слишком близко сунувшегося долговязого неловкого парня. Тот, хрюкнув, согнулся пополам и присел на корточки. Можно было бы тоже ногой добавить, чтобы больше не возникал, но заходивший легким крадущимся шагом слева, явно требовал усиленного внимания. В руке у него что-то блеснуло.
Еще можно было убежать: нападавшие, заходя с двух сторон, открыли центр. Там только этот на карачках сидел, блевать собрался. Перепрыгнуть его – и на поскотину, ловите хоть до утра.
«Не получится, мужики», – продолжал он свой внутренний монолог. «Если я с первого разу слабину дам, вы потом в наглянку попрете. Я здесь для того, чтобы вы меня боялись, а не я вас. Так и запишем. Придется теперь дорогого старлея Бровина вспомнить. Приемчики для дураков, какие они и есть. Кроме того, слева. Тот посерьезней. Вроде на Степку Добрецова смахивает. Поглядим. Не забывай о нем, Васька, не забывай!»
Он прыгнул к тем двоим, что заходили справа, увернулся от прямого удара в лицо, перехватил занесенную руку с цепью, легко заломил её и, приподняв обвисшее тело, отшвырнул его под ноги тому, который был слева. В это время тот, от удара которого он отклонился, достал – левую скулу обожгло.
«Тоже, гад, не пустыми ручками размахивает. Уважают! Ну, сейчас я тебя приложу…»
Он согнулся, сделав вид, что удар серьезней, чем на самом деле, и когда нападавший раскрылся в развороте для нового удара, в прыжке точно попал каблуком в колено.
«Теперь пора о том, что слева думать. Где он? Ага, уже сзади. Если бы я не прыгнул, он бы меня уже подколол. Руку уже заносил. Теперь мы с тобой «тет-а-тет», как говорил старлей. Куда, пидор, пятишься? Мне тебя чуть поближе надо».
И вот тут он дал маху. Шестой, который в сторонке, в тени где-то держался, труса из себя разыгрывал, непонятно, как рядом оказался. Удар железным прутом пришелся бы по голове, не дернись он в последние полсекунды, Бог знает как угадав почти неслышное движение позади себя. Но плечу досталось так, что левая сразу онемела – не поднять, а в глазах от боли на раз-два-три – круги поплыли.
«Водочка, Вася, водочка…» – сказал он себе, в падении едва увернувшись от повторного удара.
В это время тот, что был слева, замахнулся ногой в лицо. Блок одной рукой – «несерьезно, но придется еще покататься по травке. А теперь – вот так…».
Подсечка получилась коронная.
«Молодец, старлей, не жалел времени, ни своего, ни моего. Вслепую учились, на звук. Теперь ты покатайся, а мне пора».
Но подняться не успел. Один на ноги навалился, а тот, который с прутом, – на горло. Прутом на горло! Хорошо руку успел подставить. Левую. А она еще почти в отрубе.
«Ничего, мужики, ничего… Силенки у вас не на мой размер. Сейчас на бок… и я вам устрою классику… Придется кое-что посерьезней, раз вы так. Только бы тот гаденыш с ножичком не приполз. Надо было ему повыше подсечку… Приготовились… Ра-аз!»
Ослепительный свет, скрип тормозов, чей-то неразборчивый крик, торопливые убегающие шаги, черные тени, растворяющиеся в темноте. Но того, с прутом, он придержал. Когда ноги освободились – делать нечего: сначала в замок, потом через себя. Хрястнуло на совесть.
«Не меньше чем на час мужик вырубился. С последующим обязательным лечением. Теперь на помощников можно поглядеть. Никак мусора приступили к исполнению служебных обязанностей? Черт, свет… Ни хрена не видать. Могли бы и не объявляться, сам уже справился».
Но это была не милиция. Из потрепанного местными дорогами «уазика» вышел незнакомый человек и с интересом оглядывал Василия, все еще жмурящегося на свет фар.
– Интересуюсь, кому помог? Им или тебе?
– У нас приучены в чужую драку не лезть, – прохрипел еще не продышавшимся горлом Василий.
– Не люблю, когда пятеро на одного, – не согласился человек.
– Шестеро.
– Не по-мужски.
– По-мужски у нас только водку хлещут. Все остальное – по-волчьи.
– Это как?
– Стаей, сзади, из-за угла.
– Волков обижаешь. Волк – животина по-своему даже благородная. Тебя что, не предупредили?
– О чем?
– Василий? Боковиков?
– Ну.
– Должны были предупредить.
– Не понял, – угрюмо сказал Василий.
– Хочется?
– Что?
– Понять.
– Не откажусь.
– Тогда садись, прокатимся.
– Куда?
– К хорошему человеку.
– Есть, что ль, такие?
– Кому как повезет.
– Это как?
– Один в людях хорошее видит, другой – плохое. Кому как повезет. Ну что, едем? На сене поспим, в реке искупаемся, утром – назад. На сене давно спал?
Василий молча подошел к машине, открыл дверку и сел на переднее сиденье. Человек зашел с другой стороны, сел за руль.
«Уазик» задом докатился до памятника, объехал его и погас в темном конце улицы, выезжая из поселка.
* * *
Когда Зарубин вошел в летник, отец Андрей лежал на койке, отвернувшись к стене и закрыв глаза. Олег по-прежнему сидел за столом и расставлял перед собой ровным рядком вынутые из патронташа патроны.
– Спит? – шепотом спросил Зарубин.
– Ждал. Потом даже я поверил.
– Чему?
– Что до утра.
– Не понял ты ничего.
– Что видел, то и понял. Мутная ситуация.
– Хочет помочь.
– Зачем?
– Вопрос сложный. Честно говоря, сам еще не разобрался.
– Не пойдет она против своих. Вот увидите.
– Увижу, конечно. А может, и не увижу.
– Не понял. Вы про что?
– Про то.
– Начинаем?
– Не боишься? Подумай, пока не поздно.
– Да вы что, Роман Викентьевич! Да я за вас за Машу… Даже не думайте. Зубами грызть буду.
– Не надо зубами. Тебе вообще ничем не надо. Это дело целиком и полностью мое.
– Не понял.
– А тебе – самое важное в настоящий момент. Считай, свою жизнь тебе вручаю. Даже больше. И чтобы ни одна душа.
– Совсем ни одна?
– Совсем.
– Когда? Что?
– Как только светать начнет. Казанка на острове. Там все, что надо. До острова вплавь – лодку могут увидеть. Машу по дороге подхватишь. Скажу где. Спуститесь без мотора до Убиенки. Озеро пройдешь под самыми скалами. На всякий случай – лучше ночью. Хотя там сейчас никого быть не должно. Казанку спрячешь в устье и выйдешь на хребтик со стороны соседнего района. Там вас будут ждать.
– «Вас» – это меня и…
– Машу. Она все знает, готова, ждет. Надеюсь, понимаешь, если узнают, где она…
– Понимаю. Кто будет ждать?
– Друг. Он вас отведет на заимку, о которой никто не знает.
– А вы?
– Если все пойдет как надо, приду за вами. Там у нас рация… На связь выходить в самом крайнем случае. Если будет совсем плохо, Никита знает, что делать.
– Никита?
– Да, друг. Твоя обязанность, чтобы даже догадок с их стороны не было. Искать её будут крепко. Тем самым себя проявят. Это уже мои дела.
– Мне бы лучше с вами… Нет, надо, так надо.
– Вот еще что… Маша… Не возражает, но что-то не то. По глазам вижу. По-моему, она сама хочет. Понимаешь? Сама… Отомстить. Не оставляй одну ни на секунду. Карабин забери себе. Успокаивай, что все будет хорошо. В крайнем случае – держи силой. Все. Через два часа выходим.
– А он как же? – Олег посмотрел на спящего отца Андрея.
– Просчитался я маленько. Надо его было сразу к Зинаиде. Тут ему нельзя – сам понимаешь. Проснется – извинюсь. Пока они будут считать, что Маша здесь – мой дом самое опасное место в области. Крестом здесь не защитишься.
Отец Андрей по-прежнему лежал неподвижно, отвернувшись к стене. Но глаза у него были открыты, и он слышал каждое слово этого тихого разговора.
* * *
Проснулся Василий поздно и некоторое время лежал неподвижно, глядя на приоткрытую дверь сеновала, за которой была видна часть заросшего муравой двора. За оградой раскачивающиеся ветви притулившейся к человеческому жилью лиственницы и тусклая рябь реки подсказали ветреное утро и возможное скорое ненастье.
Во дворе слышались невнятные голоса невидимых собеседников. Неожиданно заплакал ребенок. Василий озадаченно приподнялся, прислушиваясь. По его разумению, ребенка в этом месте никак быть не должно. Он перекатился с разостланной на медвежьей шкуре чистой простыни на сено и неслышно соскользнул вниз. Брюки висели рядом с развешенной на крючьях лошадиной сбруей, выстиранная рубашка распята на крестовине из двух жердей. Василий торопливо оделся и, не надевая ботинок, выглянул из сарая.
Мужиков он узнал сразу – вчерашний знакомец, назвавшийся Родионом Ермаковым, и Егор Рудых, хозяин здешней давно заброшенной деревни, в которой он проживал в единственном числе уже бог знает сколько лет. Доверие и даже интерес к человеку, который сманул его сюда после драки, появились у Василия, как только он узнал, к какому «хорошему человеку» они направляются. А вот пацан лет четырех, который стоял перед присевшими на корточки здоровенными мужиками и отчаянно ревел, размазывая по щекам слезы и сопли, был явной непонятностью, которая могла помешать отложенному на утро серьезному разговору.
Василий, с наслаждением ступая по траве босыми ногами, вдруг легко перекувырнулся через голову и, став на руки, направился к не сразу его заметившей мужской компании. Рев, как по команде, прекратился. Василий, сделав сначала мост, выпрямился и, показав пацану язык, тоже присел перед ним на корточки.
– Чего не поделили? – спросил он всех сразу.
– Не желает умываться, – объяснил Ермаков.
– Понятно. А мы с ним купаться пойдем. Пойдем?
– Пойдем, – согласился пацан. – А ты кто?
– Герой России. А ты кто?
– Сашка.
– Залазь, Сашка, на спину. Пойдем воду греть.
– Чем греть? – спросил Сашка, забираясь на шею Василия.
– Сначала ногами, потом пузом, – объяснил Василий и направился к воротам.
– Ты там, герой, мужика мне, смотри, не утопи, – хмуро сказал Егор Рудых. – А то меня Татьяна со свету сживет.
– Понятно, – согласился Василий. – Я Татьяны тоже ужас как боюсь. Шибко злая? – спросил он расплывшегося в блаженной улыбке Сашку.
– Не, мамка хорошая.
– А она нас не завернет?
– Она в больнице, сестренку мне рожает.
– Понятно, – с облегчением вздохнул Василий и побежал к реке.
– Уверен? – спросил Ермаков, выпрямляясь.
– Васька-то? Шебутной, конечно, но лучше не сыскать, даже не думай.
– Я к тому, что дело больно серьезное.
– Без серьеза Героями России не становятся.
– Так то там, а то здесь.
– Не боись, здесь, может, еще почище придется. Видал, как они вскинулись? А он еще пальцем не шевелил, приехал только.
– Кое-чем он уже пошевелил. Думаю, сегодня в больнице несколько бюллетеней точно выпишут. Надо бы поинтересоваться – кому?
– Бандит нынче хлипкий пошел, чуть что – в больницу. Скоро там коек не хватит.
– А вот это пока ни к чему, – задумчиво сказал Ермаков. – Рановато еще.
Ваше мнение, Егор Егорович?
– По мне – в самый раз. Куда тянуть-то?
* * *
«Казанка» с Олегом и Машей медленно шла против течения небольшой, но своенравной таежной реки. Олег сидел на моторе, который чуть слышно урчал на малых оборотах, и внимательно следил за частыми поворотами, мелями, плывущим навстречу всяческим таежным сором – сломанными ветвями, бревнами, а то и целыми торфяными островками, сорванными с места еще по большой весенней воде и до сих пор то бесприютно притыкающимися к берегу, то медленно кружащими над бочагами. Маша в накомарнике и мужской егерской «спецуре», напряженно выпрямившись, неподвижно сидела на дне лодки, среди тяжелых рюкзаков и держала на коленях карабин, который, несмотря ни на какие уговоры, категорически отказалась отдать Олегу. За всю дорогу она не произнесла еще ни одного слова и так же внимательно, как Олег, смотрела вперед.
Перед очередным перекатом Олег заглушил мотор и, выпрыгнув из лодки, по пояс в воде повел её бечевой, чуть приспустив к крутому берегу, где было поглубже. Маша поднялась и, взяв весло, сноровисто отталкивалась от острых камней.
Миновав перекат, они пристали к берегу в тихой заводи. Олег привязал лодку к огромной коряге и тихо сказал: – Маленько передохнем – и дальше. Есть хочешь?
Маша молча покачала головой.