Я улыбаюсь, а мой сосед приглашает меня на танец. Я отказываюсь, решая про себя, что он такой же, как и его дружок. Он немного растерян, и, пока он формулирует следующую фразу, я успеваю его рассмотреть: высокий, какой-то бесцветный, выгоревшие светлые волосы, голубые, но какие-то слишком светлые глаза. Бронзовый загар. Вот почему мужчина выглядит таким бесцветным. Слишком яркий фон. Любопытно, значит, он здесь уже давно, а на танцах все еще один. Не такой уж он и ловелас. Он произносит вполне стандартную фразу:
– Если вы не танцуете, то зачем пришли на танцы?
– Отдаю дань родительским представлениям об отдыхе. Мать считает, что девушка должна вращаться, а не портить глаза над книгой. Вот я и вращаюсь.
– Вы всегда так слушаетесь маму?
– Мы проводим вместе не больше месяца в году, так что не вижу смысла спорить.
– Тогда это меняет дело. Я здесь тоже не по своей воле.
– Я поняла. Девушка вашего друга завтра уезжает, они прощаются в вашей комнате, а вам больше некуда податься.
Он смутился, как школьник, и сразу стал мне симпатичен.
– И все же, вы совсем не любите танцевать?
– Обожаю, но эта музыка убивает во мне желание танцевать.
Как по приказу, самодеятельность закончилась, музыканты устали и положили инструменты. Зазвучали записи, Битлы пели о счастливом вчерашнем дне, и воспоминания вернули меня в тот теплый дождливый весенний вечер. Я отвлеклась, почти забыв о своем соседе. Его голос вернул меня на танцплощадку.
– Под эту музыку вам придется со мной станцевать…
Мы танцевали, я едва доставала ему до груди. Он что-то говорил там, вверху, и мне приходилось откидывать голову, чтобы видеть его, а ему наклоняться, чтобы меня слышать. Он улыбался, оставаясь при этом каким-то строгим, а глаза были очень серьезные и внимательные. Я поняла только, что он из Питера, работает в школе и учится в аспирантуре.
Танец закончился, и я сказала, что мне пора. Он пошел провожать меня и как-то запросто взял меня за плечо. Не обнял, а как-то по-дружески положил руку. И я не сняла ее. Мне показалось глупым подозревать в дурных намерениях человека, который был старше меня минимум на десять лет. По дороге он придумывал, как убить время, и предложил мне искупаться. Купальник стал к тому времени моей второй кожей, и я сразу согласилась, тем более, что он сказал, что купается каждую ночь, и это – незабываемое впечатление.
В воде, действительно, было тепло и тихо, лунный свет серебрился на поверхности, но стоило отплыть в сторону, как непроглядная тьма окутывала меня, и я старалась держаться поближе к Виталию. Рядом с ним было не страшно. Мы не нежились в воде, мы плавали долго и далеко, не рассчитывая сил, а когда подплывали к берегу, я уже доверяла ему полностью. Однако, выходя из воды, он притянул меня к себе и попытался поцеловать. Я резко вырвалась – это было не трудно, так как тело было скользким от воды.
– Уж не собираетесь ли вы воспользоваться ситуацией? – спросила я зло.
Он начал что-то неловко бормотать, о том, какой чудесный вечер, и почему бы ему меня не поцеловать, но я уже подняла с песка одежду и пошла прочь, не оглядываясь. Он шел следом. Мать поджидала меня около домика, и, чтобы не дать ей понять, что произошло, я обернулась и бросила через плечо:
– Ну, я побежала, холодно.
Дома мать устроила мне нахлобучку на тему, как должна вести себя приличная девушка. Я язвительно поинтересовалась, откуда ей об этом знать. После чего я оказалась шлюхой, которая не уважает свою мать, потом я превратилась в беззащитную овечку в руках злого волка, потом все вокруг стали мерзавцами. Уже засыпая, я пробормотала, что с мерзавцами не знакомлюсь, и что Виталий – очень приличный человек.
Наутро, пережив допрос с пристрастием, я лениво валялась на пляже, покачивая ногой, и чувствуя, как кто-то бросает в нее камушки. Я не реагировала – типичный способ завязывания знакомств. С меня хватит. Мать продолжала жужжать:
– Что же твой новый знакомый не приходит? Ему, поди, с тобой не интересно, ты ведь дикая, точно Дунька деревенская…
Камушки продолжали попадать по ноге, но я, не обращая на них внимания, лениво огрызалась:
– Конечно, дочь – дикая, да еще мать, как фурия, налетела. Он уж, поди, рад-радешенек, что ноги унес…
Договаривая фразу, я все же обернулась. Виталий стоял прямо надо мной. Я, почти без паузы, продолжила:
– А, привет, день добрый! А вот мы с мамой как раз спорим, кого вы больше испугались: ее или меня?
– Ну, тебя, конечно, немного больше, – он говорил мне, но смотрел на мать и улыбался ей так добродушно, что она таяла на глазах. Он повернулся ко мне:
– Пожалуй, я все-таки рискну с тобой искупаться…
Он улыбался как-то облегченно, видимо, был рад, что я не напоминала о вчерашнем.
Я спросила:
– К буйку?
Он кивнул, я вскочила и с разбега бросилась в воду. Я плыла быстро и не оглядываясь, но у буйка он оказался раньше. Плавал он великолепно, и я это оценила. К тому же, пока он покорял мать, я успела разглядеть его при свете дня. Его загорелое тело было худощавым, но мускулистым. Впрочем, ощущение худощавости было ошибочным. Просто у него были очень длинные ноги и короткий торс с мощной грудной клеткой и накаченными плечами. Наверное, подростком он был довольно неуклюжим. Здоровая физическая красота была, скорее всего, результатом многолетних тренировок.
– Ты здорово плаваешь, – сказал он, когда я взялась за буек. – А у меня маска и ласты есть, хочешь, сбегаем к нам, возьмем?
Мне стало смешно, он подлизывался, как ребенок.
– Что-то я опасаюсь к тебе идти, даже за ластами…
Он смутился, начал оправдываться:
– Да ладно тебе, мне и так неудобно. Я вчера руку тебе на плечо положил, а ты не оттолкнула. И купаться ночью пошла… Я не ожидал…
– Думал, руку положил и – твое? Да, я ее не убрала-то только из уважения к твоим морщинам. – У него под глазами, и в самом деле, морщинки уже раскинули свою паутину. – Думала, неудобно его одергивать, как мальчишку, он меня лет на десять старше, а ты – пацан пацаном. А вчера мне показался школьным учителем.
Я видела, как ему неудобно, и он ухватился за первое, за что можно было зацепиться:
– Обижаешь. Я не учитель. Я завуч. А тебе сколько лет, интересно?
– Фу, какой нескромный вопрос! Восемнадцать.
– Твой ответ нужно понимать так: всем женщинам до тридцати – восемнадцать? Ну а серьезно?
– Если серьезно, то скоро девятнадцать. – Я говорила абсолютно серьезно, и он поверил:
– Пятнадцать.
Я не поняла:
– Что – пятнадцать?
– Я старше тебя на пятнадцать лет! Ну и дурак же я! Ты мне сначала показалась очень молоденькой, но, после того, как ты мне выдала в лоб про моего друга, я решил, что ты просто хорошо выглядишь.
– Ты удивительно много вчера думал. И много ошибался. Может, нам лучше поплыть в разные стороны? Лично мне пора на берег.
Я потихоньку поплыла, он держался рядом:
– Ну, нет, я теперь тебя, такую молоденькую, никуда не отпущу, а то здесь умных много.
– Угу, ты говоришь точно как моя мамочка, только поинтеллигентней.
– А знаешь, почему я тебя сегодня полдня на пляже искал?
– Интересно, я, действительно, не ожидала.
– У вас за стеной мой знакомый живет, он мне рассказал, как тебе вчера от матери из-за меня досталось. – Мне стало не по себе:
– Интересно, что он еще тебе рассказал?
– Что ты меня защищала. Вот я и подумал: я свинья свиньей, а она обо мне, как о порядочном человеке. Найду, думаю, извинюсь, и уйду. Да от тебя не уйдешь.
– А я не держу.
– Потому и не уйдешь, что не держишь. Мужчины вообще не любят, когда их держат…
Его глубокомыслие меня рассмешило:
– Ого! Ты уже от лица всего мужского пола заговорил! Если захочешь высказаться от лица всего человечества, предупреди сразу, я нырну поглубже, чтобы не слушать.
Похоже, ему нравилось пикироваться, потому что он удовлетворенно хмыкнул:
– С тобой вообще невозможно разговаривать!
– А ты не разговаривай, давай лучше поплывем молча, а то я уже пол моря выхлебала!
Мы плыли молча до самого берега, я бухнулась на песок между матерью и сестренкой. Мне было любопытно: не испугается ли он моей мамочки? Но он спокойно лег рядом с ней и представился:
– Кстати, меня зовут Виталий. Я тот самый нахал, который вчера вечером пытался похитить вашу дочь.
Он растянул губы в добродушной улыбке, а глаза насмешничали. Но мою мать голыми руками не возьмешь:
– Всыпать бы вам обоим, в другой раз бы подумал, стоит ли похищать такое сокровище!
Она старалась держаться сурово, но уже явно попала под его обаяние. Я удивилась: никогда не думала, что с моей матерью можно с ходу взять верный тон.
– А я уже подумал. Вы не возражаете, если я познакомлю ее со своим другом, а то он совсем один, с ума сходит со скуки.
От такого любезного обращения она так обалдела, что не возражала. Я тоже.
Его друг и в самом деле пребывал в дурном расположении духа и изнемогал от безделья и одиночества. При нашем появлении он несколько наиграно оживился:
– А, нашел свою русалку! – И, посмотрев на меня оценивающим взглядом, добавил:
– Смотри, такая и в омут затянет…
Он представился, Виталий назвал мое имя. Приятель тут же начал назойливо балагурить:
– Бросайте его, он вас не оценит. Вот посмотрите на меня: интересный мужчина, инженер, культурный человек, не чета этому офицеришке. Да он не знает, как к женщине подойти…
Я насторожилась: итак, что я знаю об этом человеке? Аспирант, завуч, офицер, изучает английский… Многовато для одного человека. А еще явно отдает дань спорту… Я посмотрела на Виталия и не смогла сдержать смех: он испепелял своего приятеля взглядом. Понятно, не успели договориться. А дружка немного нужно осадить.
– Да, я еще вчера заметила, что вы большой специалист по женскому вопросу. Но на этот раз солируете не вы. Будем с уважением относиться к погонам вашего друга.
И я с большим интересом уставилась на Виталия:
– Кстати, я не вижу, сколько у вас звездочек…
Мы расхохотались, фильм про «честное слово» помнили все, но смех был немного напряженный. Дружок почувствовал, что возможен «разбор полетов», и сбежал «за картишками».
– Иди, иди, трепло! – тепло проводил его Виталий.
Когда мы остались одни, я все же не выдержала и съязвила:
– А я все думаю: уж не на кафедре ли философии он бицепсы накачал? Ты в другой раз, когда женщине будешь мозги пудрить, друга заранее предупреди.
– Да ладно, Катюш, не дуйся. Я ведь почти ничего не соврал. Просто не сказал, что военный.
– Между прочим, у меня отец в армии тридцать лет, и никогда этого не стыдился.
– Так то – кадровый офицер. А я совсем недавно, еще сам не привык. Я, в сущности, человек-то очень гражданский. Когда мне предложили эту работу, я в школе завучем был. И все мне нравилось, и форму надевать не охота, да ведь не откажешь. Не первый год в партии… Вроде и не заставляли, но предложили так, что не откажешься.
Я слушала его, и мне уже было ближе и понятнее его строгое умное лицо, и морщинки вокруг глаз, но я не хотела этого показывать:
– Без меня меня женили?
– Почти. Как ни странно, я свою работу люблю. Только ты меня о ней больше не спрашивай, ладно?
– Ладно. А что ты там делаешь?
Я думала, он рассмеется, но он рассердился не на шутку.
– Танцую.
– Ладно, не злись. Будем считать тебя философом, раз тебе так больше нравится. А куда же твой приятель делся?
– Вон, в окошке торчит, не хочет нам мешать. Позовем?
Я кивнула. Виталий махнул другу, тот подошел, но купаться с нами не стал.
Уже в воде я спросила:
– А английский тебе зачем?
– Для общего развития, любопытная солоха.
– А ты – темная лошадка. Поскакали?
Он смотрел на меня очень спокойно и не без удовольствия:
– Попалась бы ты мне несколько лет назад…
Он явно чего-то не договорил, но я чувствовала, что он не хочет лгать, и решила не спрашивать, а свести все к шутке:
– Несколько лет назад ты надрал бы мне уши, ведь ты был завучем, а я не самой примерной ученицей…
Он обрадовался и с удовольствием стал развивать тему:
– Ни за что. Я бы тебя нашлепал.
Дни полетели незаметно. Мать привыкла к Виталику, но не теряла бдительности. То есть подслушивала, подглядывала, или посылала сестренку посмотреть, чем мы занимаемся. А занимались мы плаванием и настольным теннисом. Он играл намного лучше всех и натаскивал меня терпеливо и с удовольствием. Уже через неделю я начала понемногу обыгрывать некоторых завсегдатаев, а Виталик раздувался от гордости. По вечерам я говорила матери, что мы идем в кино или на танцы (она считала неприличным оставаться с мужчиной один на один), а сами гуляли и болтали.
Я хорошо усвоила урок, и ни о чем его не спрашивала, но иногда он начинал рассказывать эпизоды из своей школьной практики, и мы смеялись вместе. Но особенно хорошо он умел спрашивать и слушать. И создавать ощущение, что я – инопланетянка, и все, что я рассказываю, ему страшно интересно и ново. Мы бродили в кромешной тьме по дороге, ведущей в город, сразу отбросив прогулки в парке, где на каждой скамейке целовались влюбленные. Мне казалось, что мы – выше этого.
Однажды мы сидели на скамейке на берегу моря. Позади нас протянулась полоса колючих кустарников. Впереди – легкие волны с тихим шорохом, расслабляя и убаюкивая, накатывались на песок. Ночь была теплая и лунная. Вдруг он попросил меня поцеловать его. Я растерялась: мне и самой хотелось этого, но страшная скованность мешала мне сделать это. Я чувствовала, что стою на краю бездны, пугающей и притягательной.
– Прости, я не могу.
– Не хочу?
– Нет, не могу.
– Но ведь ты хочешь этого. Неужели ты думаешь, что я не вижу, что ты тоже не считаешь нас просто приятелями? Или ты думаешь, что это – курортный роман: конец путевке – конец любви?
Я обрадовалась и испугалась: он впервые произнес это слово, да так просто, будто между нами все давно было решено. И я спросила с надеждой в душе и иронией на губах:
– А ты думаешь, что это не так?
– Нет, не так. Я не хочу быть нечестным с тобой: может быть, мы никогда больше не встретимся, но, поверь, это останется. Останется чистым и добрым, но слишком поздним подарком судьбы, чтобы принять его, не задумываясь, имеешь ли ты на это право.
Я молчала. Мне нравилось, что он не врет ни мне, ни себе, но мне трудно было ответить. Он сказал так много, и так много не договорил. Ну и пусть. Я привыкла не задавать лишних вопросов. На меня напал столбняк. Виталий продолжал говорить тихо и веско:
– Ты читала Хемингуэя «Праздник, который всегда с тобой»?
Я кивнула. Лучше уж говорить о литературе, но он вернул разговор в выбранное им русло:
– Я не хочу говорить об этой вещи, она очень спорная, но название! Какое яркое название – праздник, который всегда с тобой! Зачем мы сами, умышленно, не хотим сделать этот праздник еще более неповторимым? Радость возникшей между нами духовной близости уникальна, но и она мертва, и она сотрется в памяти. Я хочу унести с собой и другую память – запомнить вкус твоих губ, запах волос, ощущение твоей загорелой кожи пол моей ладонью. Неужели это – плохо? Неужели тебе не хочется того же?
Я дотянулась губами к самому его уху и прошептала:
– Тысячу раз я говорила себе то же самое, но мне все время что-то мешает.
Он заворожено ответил в той же тональности:
– Что же тебе мешает на этот раз?
– Во-первых, кусты позади нас. Судя по звукам, туда прокрался слон и вьет там гнездо. Слышишь? Я узнаю по дыханию свою мамочку. Это вполне в ее стиле.
– Ты шутишь?
– Какое там! Хочешь, проверим? – и громко добавила: – Давай, посмотрим, вода теплая?
Мы поднялись со скамейки и пошли в сторону моря. Через несколько метров мы оглянулись и увидели, как знакомый силуэт, крадучись и пригибаясь, удаляется в сторону турбазы. Мы переглянулись и начали сначала тихонько смеяться, а потом хохотать, перегибаясь пополам, падая на песок и всхлипывая. Какую песню испортила нам бдительная мамаша! И какое напряжение сняла…