– Что ты! Он бы не стал! – Бертольд отложил отвёртку в сторону.
– Наверно, не стал бы. Но вчера, когда мы вылезли из канализации, он установил в комнате дяди Макса микроскоп. И ночью, кажется, совсем не спал. А сегодня утром… – Даркус помолчал, прежде чем договорить. – Он сбрил бороду! Я в жизни не видел его без бороды. Он вообще на себя не похож. Без бороды и такой худой, прямо как будто это не папа, а какой-то чужой человек.
– Ему здо́рово досталось, – сказал Бертольд. – Вам обоим.
– Угу… – вздохнул Даркус. – Только он не хочет со мной об этом говорить.
– А дядя Макс?
– Он держится так, словно всё у нас чудесно и замечательно, поэтому я и знаю, что на самом деле совсем наоборот. Он тоже беспокоится. Вчера вечером они думали, что я сплю, а я слышал, как они спорили. Утром я попробовал заговорить с папой, но он всё время переводил разговор на другое. Расспрашивал меня о школе и – представь себе! – о девочках.
– О девочках? – Бертольд расхохотался.
– Спрашивал, как, по-моему, красивая ли Вирджиния! – Даркус не скрывал возмущения. – Это же надо такое ляпнуть!
– Конечно, красивая.
Даркус побагровел.
– Да я не к тому! Тут серьёзные дела творятся, что-то связанное с Лукрецией Каттэр, а папа не позволяет ему помогать. Мы даже не знаем, что она задумала.
– Может, ничего и не задумала, – с надеждой сказал Бертольд. – Всё-таки она дизайнер модной одежды.
– Она не просто дизайнер, и ты это знаешь! – Даркус стиснул зубы. – Если она ничего не задумала, зачем тогда папу похищала?
– Даркус, успокойся! Папу твоего мы вернули, так? И жуки в безопасности. Никто не знает, что они прячутся в канализации. Всё будет хорошо.
– Ты не понимаешь… Я думал, вот папа вернётся – и всё станет как раньше, а не стало. Я думал, папа обрадуется жукам, а он их ненавидит.
Бертольд часто заморгал.
– Всё будет нормально. У тебя хороший папа.
– Он изменился. – Даркус с трудом выдавливал слова. – Он на себя не похож с тех пор, как мы показали ему Чашечную гору. У него такой взгляд, как будто он о чём-то всё время думает. – Мальчик низко наклонил голову. – Так было, когда умерла мама. Он не замечает, когда я вхожу в комнату. Не видит меня, даже если я стою прямо перед ним. – Голос предательски задрожал. – Я думал, что вернул его, а он не вернулся! – Даркус врезал кулаком по диванной подушке. – И он взял с меня слово, что я близко не подойду к Лукреции Каттэр и не буду интересоваться ничем, что её касается. Знаешь, когда его спрашивают, где он был всё это время, он врёт! Говорит, что уезжал в научную экспедицию. И мне врёт. Он знает, что хочет сделать Лукреция Каттэр, а мне не говорит.
– Этого ты не можешь знать наверняка, – мягко возразил Бертольд.
– Нет, я знаю! – Даркус отвернулся. – Так же, как знаю, что мама умерла.
Он снова стукнул подушку.
За дверью что-то загремело, и в Базовый лагерь влетела Вирджиния. Её карие глаза сияли.
– Снег идёт! Вылезайте, посмотрите!
Бертольд оглянулся:
– Правда? Первый снег этой зимой.
– Ну да! Как раз к Рождеству. Пошли!
Вирджиния выскочила за дверь. Бертольд нерешительно посмотрел на Даркуса.
– Да я в норме, – сказал Даркус.
Бертольд показал на дверь:
– Пойдёшь?
– Ты что, издеваешься? Конечно, пойду! – Даркус через силу улыбнулся. – Там же снег!
Бертольд тоже улыбнулся – от облегчения – и выбежал вслед за Вирджинией.
Даркус посадил Бакстера на ладонь и встал, легонько прижимая жука к щеке.
– Бакстер, я никому не дам тебя тронуть! – прошептал он, подняв ладонь повыше, чтобы смотреть жуку в глаза. – И не позволю папе нас разлучить. Никогда.
Бакстер потёрся рогом о его нос.
Даркус приставил ладонь к ключице и подождал, пока Бакстер переползёт к нему на плечо. Они вместе вышли из Базового лагеря.
Среди сваленной во дворе старой мебели и всякой рухляди было проложено несколько дорожек. За Большой аркой из связанных вместе кабельными стяжками сломанных велосипедов начинались извилистые ходы, обозначенные табличками с названиями: «проспект Долгоносиков», «туннель Чернотелок» и «Навозник-авеню». Даркус, пригнувшись, шмыгнул на проспект Долгоносиков – очень аккуратно, чтобы не сработала заготовленная Бертольдом для чужаков ловушка. В конце проспекта Даркус прополз под складным столиком и, выпрямившись, увидел, что Вирджиния танцует, вскинув руки и стараясь поймать летящие с пасмурного неба пухлые снежные хлопья.
Бертольд поймал крупную снежинку языком – она сразу растаяла. Ньютон сперва уворачивался от холодных снежинок, а потом спрятался в волосах Бертольда.
– Как только снега наберётся, чтобы слепить снежок, вам конец! – объявила Вирджиния.
– Я и сам неплохо метаю снежки! – усмехнулся Даркус.
– Не-а! – Вирджиния замотала головой. – Куда тебе! Можете вместе с Бертольдом выйти против меня. Через минуту запросите пощады!
– Эй! Не надо! – не очень уверенно запротестовал Бертольд.
Вирджиния засучила рукав куртки и замахала рукой, показывая своё грозное снежкометательное умение. Даркус засмеялся. Невозможно злиться, когда идёт снег. Он смягчает всё вокруг, сглаживает любые проблемы и превращает весь мир в огромную игровую площадку.
5
Новак выходит из-под контроля
Новак сидела на краю своей розовой, пухлой, как зефир, постели и беспокойно болтала ногами, не сводя взгляда с груды коробок и чемоданов у дверей. Тревога и надежда разрывали её на части. Было странно думать, что она уедет из «Вершин». Всю жизнь здесь жила, а сегодня отправится в Копенгаген, в частную школу. Новак никогда ещё не училась в школе. Она надеялась, что подружится с одноклассницами.
Девочка надела свой самый красивый дорожный наряд: нежно-розовое гипюровое платье и коротенький атласный жакет-болеро такого же цвета, плотные белые колготки и туфельки-балетки. Отметины от укусов жуков-убийц уже почти прошли, но ей всё равно хотелось прикрыться. Новак знала, что она не такая, как другие девочки, и не хотела, чтобы кто-нибудь увидел укусы и начал задавать вопросы, на которые трудно ответить. Обычно матери не запирают своих дочек в тюремных камерах и не натравливают на них жуков-убийц.
Маман так и не догадалась, что дочь помогла Даркусу спасти своего папу, но всё равно её наказала – за то, что отвлекла Моулинга, когда тот делал обход. Лукреция заперла её в камере на целую неделю и пустила туда жуков-убийц, чтобы те пили её кровь. Поначалу Новак от них отмахивалась, а когда прошло несколько часов, она встала и начала танцевать. Представила, что в голове у неё звучит музыка из балета «Жизель» и станцевала партию главной героини – крестьянской девушки, которая полюбила неверного принца. Пока она танцевала, жукам было труднее на неё забраться. Кружась по камере, Новак растоптала несметное количество жуков-убийц, но в конце концов она выбилась из сил и упала на колени. Жуки кусались ужасно больно! Их было так много… Девочка представила себе, что рядом стоит на коленях Даркус, держит её за руку и говорит, чтобы она не боялась. Маман – его враг, а теперь и враг Новак тоже.
От мрачных мыслей её отвлёк стук в дверь. Наверное, машина уже готова. Девочка вскочила.
– Мадемуазель… – В дверях стоял Жерар. – Вас желает видеть ваша матушка.
Новак удивлённо заморгала:
– Одну минуточку.
– Вы должны явиться к ней немедленно. – Жерар склонил голову. – Я подожду снаружи.
Новак не видела маман с тех пор, как та приказала Крейвену бросить её в камеру. Может быть, она хочет попрощаться? Девочка осторожно сняла обруч, придерживающий её длинные серебристо-белокурые волосы. К обручу сбоку были приклеены несколько красивых шёлковых розочек цвета пепельной розы. Среди них, совсем незаметная со стороны, угнездилась златка. Её надкрылья переливались всеми цветами радуги.
– Хепбёрн, тебе со мной нельзя, – шепнула Новак. – В комнатах маман опасно.
Хорошенькая златка надменно взмахнула усиками.
– Я всё понимаю, но я скоро вернусь, и тогда мы с тобой уедем отсюда навсегда! – Новак нежно погладила туловище златки мизинцем. – А пока я тебя посажу в сумку.
Она открыла розовую кожаную сумку на длинном ремне. Там уже лежали вещи в дорогу. Новак аккуратно пристроила обруч между двумя книжками, чтобы Хепбёрн не раздавило.
– Здесь тебя не найдут.
Девочка послала златке воздушный поцелуй и закрыла сумку.
– Я готова! – крикнула она, выходя из своей комнаты.
Жерар шёл впереди размеренной поступью. На середине коридора он вдруг остановился и оглянулся.
– Хорошо, что мадемуазель уезжает. – Дворецкий запнулся и с трудом сглотнул. – Я не могу вас защитить.
Новак сжала его руку в белой перчатке. Они молча пошли дальше, по коридору и вниз по лестнице, держась за руки. Когда спустились на четвёртый этаж, дворецкий выпустил её руку.
– Sois courageuse![6] – шепнул он. И постучал в дверь.
– Войдите! – отозвалась Лукреция Каттэр.
Девочка приказала своему сердцу биться ровно, а на лице изобразила равнодушную маску. Потом открыла дверь и вошла.
Маман сидела к ней спиной за туалетным столиком. Высокий сводчатый, как в соборе, потолок её комнаты был художественно окрашен в чёрный цвет. Чёрные стены, чёрные двери, чёрное стекло, чёрное кружево… И на всём – золотая узорчатая кайма. Новак всегда боялась этой комнаты, но больше всего её почему-то пугал чуть заметный неотвязный запах – не то грушевых леденцов, не то подгнивших бананов.
– Доброе утро, маман.
Она сделала реверанс, пристально разглядывая чёрные половицы под ногами.
Лукреция Каттэр медленно обернулась, не вставая с кресла чёрного дерева. Девочка собралась с духом, чтобы выдержать критический взгляд матери.
Лукреция была одета в длинное чёрное кимоно с золотой вышивкой – точно в тон губной помады. Чёлка чёрного парика доходила до её неизменных тёмных очков.
– Ты хотела меня видеть? – Новак не поднимала глаз.
– О да! Хотела.
Последовала долгая пауза. От волнения у Новак затряслись руки.
– Я сегодня еду в школу, – сказала она, чтобы хоть как-то нарушить молчание.
Маман снова отвернулась к зеркалу.
– Нет, не едешь.
– Как?! – Новак наконец-то подняла голову и вздрогнула, встретившись с отражением матери в зеркале.
– Я передумала.
– Но я уже вещи уложила… Я…
– Дом я поставлю на сигнализацию. Через несколько дней мы летим в Лос-Анджелес.
– В Лос-Анджелес?
– Да. Мне нужно готовиться к церемонии вручения кинопремии.
– Кинопремии? – поперхнулась Новак. – Ты же не любишь такие церемонии…
– Эта мне понравится. – Губы Лукреции Каттэр искривились в улыбке. – К тому же ты в числе номинантов.
– Я?! – Новак даже рот раскрыла.
– Да, в категории «Лучшая актриса». – Лукреция засмеялась. – Безумно смешно, правда?
– «Лучшая актриса»?!
Новак не верила своим ушам. Выиграть кинопремию – это была её мечта. Но премию дают только по-настоящему великим актрисам!
Сзади потянуло сквознячком, и вдруг рядом с Новак оказалась Лин-Лин.
– А-а, Лин-Лин! Есть новости?
Лин-Лин не ответила, только многозначительно посмотрела на Новак.
– Уходи! – Лукреция Каттэр махнула дочери рукой, унизанной бриллиантовыми перстнями.
– Да, маман.
Сделав ещё один реверанс, дочь попятилась к двери.
Новак постояла минуту в коридоре, стараясь понять, что происходит. Маман ненавидит церемонии вручения различных премий и никогда на них не ходит, даже если премию должны вручить ей самой. Почему же она собралась на вручение самой известной премии в мире, хотя номинирована не она, а Новак?
«А если я вдруг выиграю?!» Новак так и распирало от волнения. В груди словно кружились тысячи сверкающих светлячков. Она вздохнула и прижалась ухом к двери, надеясь услышать ещё что-нибудь о кинопремии.
Она услышала, как маман спрашивает Лин-Лин:
– Какие новости об этих омерзительных братцах из магазина товаров для рукоделия?
– Хамфри Шанс и Пикеринг Риск всё ещё сидят в тюрьме, но, поскольку не нашлось улик, подтверждающих, что это они стреляли в Даркуса Катла, полицейским придётся рано или поздно их отпустить.
Новак похолодела. Руки покрылись пупырышками. Даркуса застрелили?!
– Забудь об этих слабоумных. Они так невероятно тупы, что не представляют угрозы. – Лукреция рассмеялась, а потом вздохнула: – Если бы этот мальчишка не выскочил заслонять отца, не было бы всей этой суеты. Из-за неё невозможно оставаться в Лондоне. Только я подумаю, что от всех откупилась, появляется новый свидетель. А я не могу рисковать скандалом в прессе. Я не собиралась убивать Бартоломью Катла – хотела просто вывести его из строя. Нужно было позволить тебе это сделать. Ты позаботилась о той надоедливой журналистке? – обратилась она к телохранительнице.
– Эмма Лэм больше не будет вести репортажи, – ответила Лин-Лин. – Её теперь никто не возьмёт на работу.
– Хорошо.
Новак тихонько отошла от двери и бросилась бежать. Жерар ждал её у лестницы.
– Мадемуазель, машина подана.
– Я не поеду, – задыхаясь, еле выговорила Новак. – Она передумала.
Девочка взлетела по лестнице, перескакивая сразу через две ступеньки. Сердце у неё рвалось на куски. Её родная мать застрелила её единственного друга в целом мире. Даркус умер.
6
Перелётные пташки
Хамфри Шанс лежал на нарах и смотрел на серый матрас вверху, разделённый на ромбики металлической сеткой. Он старался не слушать нескончаемую нудятину своего двоюродного брата. Краем глаза он видел, как по отштукатуренной стене ползёт мокрица, приближаясь к его пухлому локтю. Хамфри уцепил мокрицу двумя пальцами и закинул в рот. Кормили в тюрьме плохо.
«Мокрицы не очень вкусные, – подумал он, разжёвывая передними зубами крошечный живой комочек. – Жуки лучше. Мясистее».
Пикеринг на верхней койке всё ещё что-то бубнил.
– Главный вопрос, Хампти. Что нам нужно сделать в первую очередь?
– Я тебе говорил: не называй меня так! – зарычал Хамфри.
Пикеринг противно захихикал, брызгая слюной. Его изжёлта-бледная физиономия показалась над краем узкой тюремной койки.
– Что нам делать, когда выйдем отсюда, как ты думаешь?
Его клочковатые брови изогнулись, а жёлтые зубы торчали из приоткрытого рта, как у крысы. Подбородок, похожий на локоть, зарос сивой щетиной, а редкие волосы висели, словно размотавшийся клубок бечёвки.
– Да что хочешь, то и делай! – буркнул Хамфри и отвернулся к стене, чтобы не видеть надоевшего Пикеринга.
– Но я тебя спрашиваю! – не отставал Пикеринг. – Хамфри, мы же с тобой теперь партнёры! Найдём сначала мальчишку? Или навестим Лукрецию Каттэр? Она нам должна миллион фунтов[7], ты не забыл?
Он ткнул Хамфри в спину костлявым пальцем.
– Жуков-то мы ей честно отдали! Мы не виноваты, что мерзкие насекомые стали отбиваться.
– Когда меня отсюда выпустят, я пойду в ближайшую шашлычную! – Хамфри потёр пустой живот. – А потом найду мальчишку и в землю вобью по самую маковку.
– Да-а! – завизжал Пикеринг. – Правильно! Сначала мальчишку!
Он захлопал в ладоши, но вдруг замер.
– Погоди, на что ты шашлыки-то покупать будешь? Нет, сначала надо пойти к Лукреции Каттэр и забрать своё. Когда получим деньги, можешь накупить хоть полную ванну шашлыков!
Хамфри хмыкнул, но кивнул. В словах двоюродного братца определённо был смысл, а мысль о полной ванне шашлыков ему точно понравилась.
– Вот после этого, – Пикеринг вдруг взмахнул руками, – МЫ УБЬЁМ МАЛЬЧИШКУ!
– Ш-ш-ш!.. – зашипел Хамфри. – Нас отсюда не выпустят, если поймут, что мы собираемся первым делом пристукнуть ребёнка.
– Да-да! – прошептал Пикеринг. – Это нужно держать в секрете, Хампти. Ш-ш-ш!.. – И он снова захихикал.
Хамфри покачал головой. Пикеринг был не в себе с тех пор, как их дом превратился в груду обломков. Как будто в нём слишком туго закрутили какую-то пружину, а теперь она распрямилась и отскакивает в самых неожиданных направлениях. Раньше Пикеринг, например, заботился о своей внешности. Всегда был умыт, причёсан, аккуратно подстригал ногти и выдёргивал волоски из ноздрей. Но после того как жуки обстреляли его какашками, он перестал мыться. Исчезло всё, что ему было дорого, – магазин и его драгоценная мебель.