Пристроив пиджак на спинку стула, Дорохов достал из сейфа дело о прошлогодней краже и начал листать документы.
Внезапно, отодвинув в сторону папку, на чистом листе во всю длину Александр Дмитриевич нарисовал пчак, которым только что резал арбуз. Узкое, сточенное лезвие показалось ему каким-то нереальным, незаконченным, и полковник пририсовал к первому второй нож, лезвием в противоположную сторону. Старый, мирный, предназначенный для арбузов и домашнего обихода нож сразу превратился в хищный обоюдоострый кинжал. Александр Дмитриевич взял мягкий черный карандаш и обвил кинжал неширокой лентой. У вершины ручки лента закончилась злой треугольной головкой с раскрытой пастью, маленьким глазом и длинным тонким жалом. Полюбовался своим рисунком, даже посмотрел на него издали, словно проверяя, так ли уж он хорош. Видно, хотел еще что-то дорисовать, но вошел капитан Киселев, и полковник отодвинул свое «художество» в сторону.
– Скажите, капитан, что такое ЖДС?
«Ну вот, вчера “Снежок”, сегодня ЖДС! Кинжал какой-то со змеей нарисовал… Делать, что ли, ему нечего?» – подумал, а вслух сказал:
– Железнодорожная станция, наверное, в сокращенном виде.
– И я так думаю. Но ведь у вас в городе нет железнодорожной станции.
– Нет, товарищ полковник. До ближайшей сорок километров. Ведут к нам железную дорогу, наверное, на будущий год и у нас будет станция.
– А может быть, есть какое-нибудь учреждение с таким сокращенным названием? Нате, прочтите сами, – и отдал записку, что нашел в кармане халата Славина.
Киселев повертел записку, даже посмотрел ее на свет.
– Может быть, Александр Дмитриевич, это какой-нибудь Жуков Дмитрий Сергеевич.
– Возможно. Но самое интересное, что записку Славину принес Борис Воронин. Тот, что сидит у вас за мелкое хулиганство и уговорил Ершова написать на дружинников. Не думал я, что он еще и в роли почтальона выступал у покойного Славина.
– Давайте его вызовем и спросим.
– Конечно, спросим, только позже. Нужно побольше собрать сведений об этом парне, и самых свежих.
– Да чего собирать-то? У нас его как облупленного знают.
– Неважно. Пусть Рогов им поинтересуется заново. Впрочем, я ему сам об этом скажу. У меня к вам, Захар Яковлевич, две просьбы. Первая – прикажите дежурному доставить ко мне Лаврова, и пусть этот самый дежурный не сетует, если я ему отдам передачу.
– От себя, что ли? – не выдержав, съязвил Киселев.
– Нет, капитан, не от себя, а от его невесты. И еще: поручите дежурному вызвать на завтра ко мне, ну, скажем, к девяти утра, начальников уголовного розыска Степного и Железнодорожного районных отделов вместе с сотрудниками, которые ведут дела по кражам из магазинов. С делами, конечно.
– А в связи с чем, если будут спрашивать?
– Не могу же я только одним делом Лаврова заниматься. Вернусь в Москву, спросят, какая здесь оперативная обстановка, что делают по нераскрытым преступлениям у вас и у соседей. Что я отвечу?
– Как скажете, – недовольно буркнул Киселев, выходя из кабинета.
Всего лишь двое суток прошло со дня их знакомства, а Олег заметно сдал. Под глазами появилась синева, лицо осунулось. Сейчас перед Дороховым стоял глубоко несчастный человек, начинавший терять самообладание и решивший, что все случившееся может обернуться действительно бедой.
Полковник усадил Лаврова, отпустил конвой и подумал, как же вывести парня из подавленного состояния? Он был почти убежден, что если сумеет расшевелить Лаврова, вдохнуть в него оптимизм, то получит четкий, толковый ответ на свой вопрос. А такой ответ был просто необходим. Он был сейчас основным, главным и позволил бы все расставить на свои места.
– Олег, я вчера не вызвал тебя просто потому, что замотался, некогда было. – Парень опустил голову. «Не тот ключ», – решил Дорохов. – Зато теперь я знаю о тебе значительно больше. – Помолчав, внимательно взглянул на парня, тихо добавил: – Мы ищем, ищем тот нож.
Олег сидел все так же безучастно.
– У меня вчера была Зина. Возьми вот тот портфель. Кстати, я не смотрел, что там, так уж не обессудь, взглянем вместе: не полагается передачи передавать без проверки… Хотя твоя невеста вряд ли положит что-нибудь неподходящее, или я ни черта не разбираюсь в людях.
Олег несколько оживился, тут же отставил стул, на котором сидел, и стал выкладывать содержимое портфеля. В пергаментной бумаге были завернуты булочки, видимо, домашней выпечки, кружок колбасы, несколько крупных яблок, помидоры. Учебник по сопротивлению материалов, две тоненькие чистые тетрадки и записка на клочке бумаги.
Лавров близко поднес записку к глазам и стал читать.
«Значит, разбирает и без очков», – отметил про себя полковник.
Настроение у парня явно изменилось к лучшему. Он даже как-то выпрямился. Только книгу отодвинул в сторону.
– Учебник ни к чему. Без очков-то я неважно вижу.
Дорохов положил руку на телефон, хотел позвонить, но потом спросил:
– А в очках как?
– Нормально.
– Значит, там, под аркой, не мог ошибиться?
– Не мог. Когда нож выпал, я даже заметил нарезную сетку на пластмассовой ручке. Правда, может быть, она не нарезная, а отпрессованная, точно сказать не могу.
– У меня, Олег, разговор к тебе особенно важный. Вспомни хорошенько, не упуская ни единой детали, что с тобой происходило в последнее время… ну, скажем, за две недели или за десять дней до случившегося… Где ты бывал? С кем встречался? Ты помнишь историю с Ворониным и Ершовым?
– Возле кинотеатра? Конечно.
– Вот и припомни все другие подобные случаи, пусть и не такие яркие. Одним словом, попытайся воспроизвести каждый свой шаг. А впрочем, давай сделаем так: вот тебе тетрадь и ручка, опиши каждый свой день за две недели, не пропуская ни одной мелочи. Не спи, думай и пиши. Да, подожди. – Он набрал помер телефона. – Товарищ дежурный! Это полковник Дорохов. Возьмите у меня Лаврова и верните ему очки. Те самые, что изъяли при аресте. Под мою ответственность.
Оставшись в кабинете один, Дорохов решил обстоятельно изучить дело о краже из магазина. Преступление, совершенное в прошлом году, накануне ноябрьских праздников, было дерзким. Воры подобрали ключи к двум замкам, однако замок на решетчатой двери склада магазина, где лежала основная часть только что полученного товара, открыть не смогли. Тогда они домкратом отогнули решетки и сделали свободный проход.
Шерстяных изделий взяли изрядно: дамские костюмы, платья, кофты, мужские свитера. Такое количество нелегко продать. Обычно преступники попадаются на сбыте, а здесь не всплыло ни одной вещи.
«Вывезли? – подумал полковник. – А может быть, сбывают постепенно, мелкими партиями, а основная часть где-то лежит до сих пор?»
Когда он закончил изучение обоих томов и записал целый перечень вопросов, которые предстояло выяснить, снова пришел Киселев, плюхнулся в кресло и начал рассказывать:
– В оба района сам позвонил. Явятся с делами завтра утром. Кстати, о Борисе Воронине ничего нового нет, работает электриком в отделе главного механика. Живет с матерью и отцом, поступил в заводской техникум. От какой женщины приносил записки парикмахеру, узнать пока не удалось. На заводе много женщин. Есть красивые одинокие. Но чтобы кто-то из них пользовался услугами этого Воронина или дружил со Славиным, не замечали. Давайте все-таки вызовем его и поговорим.
– Подожди, Захар Яковлевич, еще немного. Сначала я с Ершовым разговор закончу.
Лев Ершов вошел, когда Дорохов читал справку о Борисе Воронине, оставленную капитаном. Полковник молча указал ему на стул, а сам продолжал читать. Синим карандашом Александр Дмитриевич дважды подчеркнул: место работы Воронина – отдел главного механика, тот самый отдел, где работал исчезнувший Степан Ручкин и бывший моряк Богданов. Взглянул на Ершова, тот, насупившись, сидел на краешке стула и ждал от Дорохова новых подвохов. «Видно, дошел до него вчерашний урок, желторотик, совсем желторотик», – подумал полковник и подмигнул Левке:
– Что нос повесил? Боишься, что снова мораль читать буду? Нет, брат, сегодня мне некогда. Есть деловой разговор.
Парень облегченно вздохнул и даже подался вперед:
– Я вот хочу вас попросить…
– Давай.
– Порвите тот протокол, где я про Лаврова наврал.
– О протоколе потом. Хорошо, конечно, что сам решился об этом заговорить. Но вот о чем, братец ты мой, расскажи, почему вы с Борисом решили оговорить Лаврова? Только условие: или говори чистую правду, или не отвечай совсем.
Ершов вздохнул, немного помолчал, рассматривая ногти на своих руках.
– Расскажу. Что убили парикмахера, нам утром сказали. Мы с Борисом вышли тогда умываться, а один малый… – Ершов замялся, – он и шепнул про Сергея. Днем нас повезли на работу – овощи на базе перебирать. Сказали каждому, что за день полагается сделать, а Борька говорит: «Ты тут за двоих повкалывай, а я махну через забор и из дому пожевать чего-нибудь принесу да про Серегу узнаю». К концу работы вернулся, колбасы притащил и два батона, а узнать ничего не узнал. Потом через два дня снова домой рванул, а вечером лежим в камере, он и говорит, что Сергея убили дружинники. Они решили расправу устроить. Нас посадили, парикмахера убили, а потом и за тех примутся, кто в беседке собирается. Полежали мы, поговорили и решили пойти к капитану и немного наврать на очкарика, чтобы он не выпутался.
– Кто предложил, ты или Борис?
Наверное, впервые в жизни Левка на подобный вопрос ответил искренне и без запинки:
– Борис, но и я, конечно, согласился. – Ершов все-таки не смог удержаться от привычки выгораживать приятелей.
– Кстати, расскажи, Лева, что за ребята в беседке собираются?
– Наши, заводские. Приходят туда, песни поют, на аккордеоне и гитарах играют. Кто с бутылкой, но больше так. Из дворов гоняют, говорят – спать не даем. Из подъездов тоже. Во Дворец культуры без билетов не пускают. Вот и идут в беседку.
– В карты играют?
– И в карты, и в домино.
– А кто там у вас всем заправляет?
– Гена и еще Зюзя.
– Они что же, судились?
– Почему судились? – искренне удивился Ершов. – Гена песни всякие сочиняет, музыку подбирает. Даже на конкурс посылал, только вот ответа до сих пор нет. А во Дворце культуры Генка знаете какой джаз организовал! Потом поссорился с директором, и тот его выгнал.
– А кто такой Зюзя?
– Да Ваську так зовут, который из автобазы. Зюзин его фамилия. У него такая маленькая записная книжечка, он туда сокращенно анекдоты записывает. Как услышит новый, так в книжку. Хочет потом, под старость, напечатать.
– А судимых там много?
– Есть, – смутился Ершов. – Вот я судимый, потом Борька Воронин, еще Толик…
– А из взрослых кто?
– Взрослые тоже приходят. Степан Ручкин на гитаре хорошо играет. Федя – баянист. Иногда парикмахер заходил. Многие бывают.
– Ты меня не понял, Лева. Кто из постоянных посетителей беседки – взрослых я имею в виду – раньше судился?
– Степан Ручкин судился за драку, парикмахер – за кражи. Дядя Леша приходил. Только он еще в прошлом году в Сибирь завербовался. Жалко, что уехал: хорошие песни знал и рассказывал интересно.
– А о преступлениях у вас заходит разговор?
– Бывает. В прошлом году, когда обворовали наш трикотажный магазин, мы все гадали, чья это работа?
– Ну и как?
– Решили, что «залетные». Ну а теперь там, наверное, только и разговору про Лаврова да про Серегу-парикмахера. Мы-то уж с Ворониным вторую неделю в беседке не были, здесь, в милиции, живем.
Дорохов изучающе смотрел на Ершова и думал, спросить у него или не спросить о записках, которые носил Воронин Славину? И решил: «Рано еще, спрошу после разговора с Борисом». Отправляя Ершова в камеру, полковник его предупредил:
– О нашем разговоре чтоб никому ни слова. Особенно Воронину.
– Ладно, – не очень уверенно ответил Левка.
А дружинники тем временем продолжали обход квартир. Мальцева с Зотовым снова отправились в подъезд, где накануне были. Они несколько раз звонили в квартиру Ручкина, надеясь, что кто-то откликнется. Но раскрылась дверь соседей. На пороге появилась вчерашняя знакомая, Александра Семеновна, и сразу полился словесный ливень:
– Вы зря звоните. Он еще не приехал. Я его тоже жду: вдруг ему не повезло, и он приедет обратно с Олечкой. Вот тогда я ему буду нужна как воздух. Он скажет: «Александра Семеновна, присматривайте за моей девочкой». И мы с Георгием будем за ней ухаживать.
– Ты звала, Лесинька? – за спиной женщины появился ее тщедушный супруг.
– Нет, Георгий, не звала. Я говорю молодым людям, что жду, когда Степан отдаст нам свою дочку.
– Тогда почему мы все тут стоим? Почему молодые люди не заходят в квартиру?
– А может быть, молодые люди торопятся, – возразила женщина.
– Мы действительно торопимся, – начала Зина, но ее остановил Зотов.
– Если можно, мы зайдем, – сказал он и чуть ли не насильно втолкнул в дверь Мальцеву.
В комнате Зотов обратился к хозяину:
– Вчера, Георгий Михайлович, вы говорили, что после вас туда… ну, на то самое место, пришел молодой мужчина.
– Ничего он не говорил, – перебила хозяйка. – Это я говорила. Ну, пришел? Так и что? Вы знаете, сколько там сбежалось народу?
– Подожди, Александра. Раз молодой человек спрашивает, ему нужно рассказать.
– Нет, вы подумайте! – всплеснула руками женщина. – Ему мало, что мы все подробно написали, ему надо еще рассказать! Георгий, я прошу тебя, иди и ложись в постель и не волнуйся.
Мужчина нехотя, медленно переступая длинными, как у журавля, ногами, удалился в спальню. Женщина, завладев полем брани, победно взглянула на дружинников:
– Вы хотите знать подробности? Так почитайте протокол, там гражданин следователь все записал на двух страницах. Он записал, я прочла и расписалась. Больше мы с Георгием ничего не знаем…
Зотов хотел что-то спросить, но теперь уже Мальцева чуть ли не насильно вытащила его из квартиры.
– Слушай, они определенно что-то скрывают.
– Честно говоря, я тоже так подумал и хотел выяснить…
– Бесполезно, – махнула рукой Зина. – А ты завтра как работаешь? С утра?
– Нет, во вторую.
– Тогда придем пораньше, и, как только женщина уйдет, мы поговорим с самим хозяином.
– Что же, мы ее караулить будем?
– Покараулим. В магазин-то она, наверное, ходит.
– Ну что ж, это идея.
Александр Дмитриевич велел дежурному разыскать Рогова и попросил зайти к нему. Когда тот появился, полковник показал ему записку, найденную в халате Славина, Евгений несколько раз прочел ее.
– В Железнодорожном районе, товарищ полковник, возле вокзала открылось новое кафе. Кто знает, может, тут о нем говорится. Но почему понадобилось встречаться именно там, а не у нас в городе? Может быть, провожали кого-нибудь в отпуск и ждать поезда решили в кафе?
– Возможно. Но я еще тебе не все сказал. Записки Славин получал не раз, и всегда их приносил Борис Воронин.
– Воронин? – Рогов от удивления даже присвистнул. – Любопытно! Я наводил справки о нем и о Ершове, но за последнее время никто ничего плохого о них не говорит. Вот только дома у Воронина давно не был.
– Пока не ходи… Завтра поговорим с ним, тогда решим, что дальше делать. Я хотел его сегодня вызвать – кстати, и Киселев предлагал, – но пока воздержался. Если в этих записках и встречах не все чисто – днем, когда их отправят на работу, Воронин кого угодно предупредит. Слушай, Женя, а ты завтра что делаешь?
– Мы с ребятами договорились с утра продолжать начатые поиски.
– У меня другое предложение. Понаблюдайте на овощной базе за этими хулиганами. Мне Ершов рассказал, что Воронин частенько с работы сбегает. Кстати, выяснилось, что дать ложные показания на Лаврова подговорил тоже Воронин.
– Хорошо, Александр Дмитриевич, с Воронина глаз не спущу.
– А сейчас, Женя, давай с тобой со стороны посмотрим на злополучную беседку. Уж больно много о ней разговоров. Ты завсегдатаев-то тамошних знаешь?
– Знаю.
– Вот и отлично. И я хочу с ними познакомиться.
В сквере Дорохов и Рогов свернули на боковую аллею и направились к беседке. Издали до них донеслась песня. Под переборы гитары пело несколько человек. Пели стройно, вполголоса. В песню тихо вплетался аккордеон. Смолкали певцы, и аккомпанемент звучал громче. Дорохов не знал этой мелодии, а слов нельзя было разобрать. Он прислушался.