– А что сробишь? Звиняйте, бани нема, – хмуро оправдывался командир отряда Иван Семёнович.
Медикаментов тоже не было. Если кто заболел, а зима выдалась суровой, одно средство – кипяток с брусникой. Радовать могло только относительное спокойствие, пули над головой не свистели. Немцы боялись сунуться в лес, особенно зимой. Ходили слухи, что Гитлер не собирался так долго воевать и с зимним обмундированием у фрицев случился провал. А попробуй-ка повоюй в тонкой шинельке в такой мороз. Тут вам не Европа…
В отряде же все люди были крепкие, к комфорту не приученные. Из местных крестьян. К морозу, голоду и вшам терпимые. Только командир – бывший рабочий районного леспромхоза, член партячейки, коммунист. И настойчиво беспокоила его обида: «Я бы сейчас бил фашистскую гадину лицом к лицу в рядах Красной армии, но партия считает, что моё место здесь», – сокрушался он.
Были ещё в отряде два кадровых военных – танкисты. С одним из них, Фёдором, сержантом-наводчиком, Глеб как-то разговорился в наряде. Оказалось, что их соединение из десятка лёгких Т-26 под Оршей сражалось с немецкими «Панцирями» PzII.
– Понимаешь, парень, отступали мы шустро, и разведка в таких условиях ни к чёрту, – поведал Фёдор. – Поступил приказ: держать разъезд. Туда должен был выйти авангард немецкой мотопехоты. Мы заняли позиции в перелеске, на рассвете смотрим – матерь божья!
– Что? – Глеб перевесил тяжёлую винтовку с одного плеча на другое.
– А то, что на разъезд выполз сразу весь батальон. Впереди броня, за ней пехота.
– Ну, а вы?
– А что мы? У нас приказ! Все рванули в бой, а наша машина не завелась! Мы и так и этак, магнето не срабатывает и всё!
Федя присел на пенёк и, зачерпнув ладонью пригоршню снега, умыл лицо. Видно было, что рассказ давался ему нелегко. От переживаний повествование получалось рваное и наполненное эмоциями.
– Короче, на наших глазах все Тэшки сожгли. Эти гады всю Европу на своих монстрах прошли, а для нас это первый бой был… и последний. Мехвод машину всё-таки завёл, перемкнул что-то напрямую, выкатываемся к разъезду, а на нас – вся армада. Командир мой кричит, мол, умереть завсегда успеем, отходим! Разворачиваемся обратно в сторону перелеска, я – башню на 180 градусов, на немцев, и заряжаю первым… а те увидали, и – за нами.
Утекали мы так, отстреливаясь, до большого оврага, деваться некуда, спустились в него и как будто в ловушке оказались. Эти волки нас сверху и накрыли, гусеницу порвало, башню заклинило, мехвода нашего ранило. Мы с командиром под руки его, и наружу, до кустов. Повезло ещё, что пехота отстала сильно, а Панцири в овраг не полезли, на черта им это? Так мы и ушли, а мехвод наш не вытянул… похоронили его ночью в лесу.
Глеб слушал молча, и танкист продолжил:
– Три дня шли на восток, жрали только чернику и сырые грибы, немцев несколько раз видели… но какие из нас вояки, с одним пистолетом на двоих?
– И как вы сюда попали? – не выдержал Глеб.
– Вышли к деревне, немцев в ней не было, нас ночью отвели к деду одному, тот проводил в отряд.
– Дед Егор? – выпалил наугад подросток.
– Точно, он. Борода лопатой. Спасибо ему, – танкист умолк и задумался о чём-то своём. Глеб не стал ему мешать.
Тем временем отряд от патрулирования и разведки переходил к действиям. Напали на немецкий санный обоз, положили двух фрицев и трёх полицаев. Лагерю достались консервы, винтовки и два шмайсера. Даже бутыль шнапса10. Вечером по чарке выпили, отметили успех. Налили и Глебу.
Это был первый в его жизни глоток спиртного.
Случались и другие операции, никто Глебу подробно о них не докладывал. Люди уходили в ночь, потом возвращались, бывало, не все. Парень просил командира взять его в бой, но Иван Семёнович только отмахивался:
– Успеешь ещё. В лагере дел хватает.
Как-то ранней весной в отряд привели «языка» – перепуганного немецкого фельдфебеля. Тут пригодились школьные знания Глеба. Фрица усадили в командирской землянке и допросили. Сначала он сбивчиво что-то лопотал, но Иван Семёнович налил ему кружку воды и спокойно разъяснил:
– Мы не звери. Если будешь отвечать чётко и правдиво, останешься жить.
Глеб перевёл. Немец немного успокоился, хлебнул из кружки, но первая его фраза была:
– Ich wollte nicht kämpfen. Ich bin einnormaler Buchhalter. Hab Mitleid mit mir!11
От него узнали, что Ленинград и Москва окружены, но не взяты. Глеб обрадовался, что его родной город ещё держится, вспомнил маму с младшей сестрёнкой – как они там? Успели эвакуироваться или нет?
Тем временем фриц продолжал отвечать на вопросы командира отряда. Сказал, что под Москвой идут ожесточённые бои, туда перебрасывают всё новые соединения. Эшелоны формируют в Низовом, там большой железнодорожный узел.
Молодой партизан почти всё понял, перевёл. Информация совпадала с разведданными отряда. Низовое было километрах в шести отсюда, если напрямую через лес.
– Эх, патронов бы нам. А ещё лучше динамит! – в сердцах выпалил Иван Степанович.
Немца спросили об охране на железной дороге, потом накормили супом, увели и посадили под арест.
В отряд продолжали прибывать люди, по весне соорудили ещё три землянки. Несколько раз их навещал дед Егор. Рассказал, что назавтра после ухода Глеба к Фёкле Платоновне заявился офицерик, тот самый, что жил в доме председателя. Спрашивал, где внук.
– Ночью сбёг, не знамо куда, – честно ответила бабушка, смахнув слезу.
Фрицы перевернули вверх дном весь дом, громко ругались на своём лающем языке, но в результате ушли ни с чем.
– Хорошо, что каратели уже уехали, – добавил дед Егор. – Могло и хуже всё кончиться.
– А про меня говорили с бабушкой? – спросил Глеб.
– Да. Сказал, что ты живёшь, как у Христа за пазухой.
Парень улыбнулся: «Всё верно!»
Вскоре после допроса «языка» командир отряда заглянул в землянку, которую Глеб делил с танкистами и ещё тремя партизанами. Парень склонился над плохо обструганным столом и огрызком карандаша рисовал лесной пейзаж в своём блокнотике. Иван Семёнович взял в руки рисунок:
– Да ты способный малый, как я погляжу. – Потом посмотрел на подставку под котелок, вырезанную из дерева в виде гнома с вытянутыми руками.
– Твоя работа?
– Моя, – признался парень.
– А приклад новый смастерить можешь? А то у Картавенко Петра раскололся…
– Попробую, – отозвался Глеб.
Командир повертел рисунок в руках, о чём-то задумался, потом положил на стол, нахлобучил ушанку и вышел.
Приклад получился замечательный. Картавенко был в восторге. Глеба похвалили и стали поручать кроме хозяйственных дел ещё ремесленно-столярную работу.
Помимо посещения окрестных деревень и проведения мелких операций, отряд держал связь с другими белорусскими партизанами. Однажды, в середине апреля, когда бурная весна уже окончательно подмочила репутацию зимы – снег споро таял, запели первые соловьи и из соседней балки стал слышен шум оттаявшего ручья, командир снова посетил их землянку.
– Федя, Михаил, сегодня ночью пойдёте с Картавенко встречать самолёт, – объявил он танкистам.
– Самолёт? – вырвалось у Глеба.
– Да, это такая железная птица.
И уже серьёзно продолжил: – Идёте на Геннадьево поле, Михаил за старшего, – кивнул он танковому лейтенанту. – Выступаете в 21 час.
– Есть, – ответили военные. А Глеб, конечно, спросил:
– Можно я тоже пойду?
– Для тебя, парень у меня есть другое ответственное задание. Но не сегодня.
Геннадьево поле находилось между деревней и расположением отряда. Когда-то, ещё до революции, там был хутор, обитал в нём зажиточный крестьянин Геннадий с семьёй. Выращивали они лён, пшеницу, овощи, поэтому раскорчевали себе немаленькое поле в лесу. В конце двадцатых годов Геннадия раскулачили и выслали в Сибирь. Но полю не дали зарасти деревенские мужики. Они продолжали там сеять рожь и пшеницу. Из заброшенного дома невывезенная утварь и кое-какая скобянка перекочевали в партизанский лагерь.
На этом поле самолёт можно было и посадить, но не в весеннюю жижу. Поэтому бойцы отряда дождались условного времени, развели сигнальные костры и вскоре после полуночи услышали гул мотора «кукурузника». Тот скинул груз на парашюте, махнул на прощанье крыльями и развернулся на восток.
Утром весь отряд рассматривал вытащенный из ящика разобранный пулемёт системы «Максим». Там же находились патроны и… рация.
– А на што нам это радио? – удивился один из партизан. – Кто умеет на этой штуке робить?
– Завтра связной приведёт радиста из центра, – пояснил командир.
И кто-то добавил:
– Жаль, динамита нету. Ну что ж, повоюем с тем, что есть!
Ещё через неделю Глеб понял, что имел в виду Иван Степанович под «ответственным заданием».
– Ну что, художник, твой выход, – начал он разговор с самым молодым партизаном. – Пойдёшь с хлопцами к Низовому, на станцию. Мужики покажут место, откуда всё хорошо видно: комендатура, охрана, пути.
– Будем фрицев бить, товарищ командир? – не выдержал Глеб.
– Будешь рисовать. Всё подробно, как сможешь.
Глеб разочарованно взял из рук Ивана Степановича планшет и по-солдатски ответил: «Есть!»
– Пойми, – командир положил руку на плечо парню. – От того, как точно ты нам начертишь, будет зависеть успех всего дела!
Иван Степанович пронзительно посмотрел в глаза мальчишки.
Операцию назначили на 15 мая. Лес освободился от остатков зимы. Первые берёзовые листочки скромно показывались из набухших почек. Из чёрной земли тут и там пробивались белые пятна подснежников. Партизаны собирали берёзовый сок. На вопрос Глеба: «А зачем?» – кто-то их мужиков кратко обосновал: «Полезно!»
Именно 15 мая, согласно перехваченной радиограмме, в Низовое прибывал эшелон с боеприпасами. Сразу после загрузки тендера и заправки водой он отправлялся дальше на фронт.
– Тротила нема, а то бы пустили состав под откос, и нате вам, воюйте! – сокрушался командир. – Поэтому задача – захватить станцию и вывести из строя локомотив. Если всё получится, то разбираемся с грузом, ищем динамит и подрываем полотно. Стрелковое оружие – в отряд, сколько унесём.
Выдвинулись ещё до рассвета, осторожно ступая по прошлогодней листве. Фёдор тащил за собой собранный и тщательно смазанный пулемёт. В сержантской школе учили стрелять из всего. Глеб опять просился идти со всеми, но его, радиста и ещё троих раненых оставили в лагере. Парень пожелал своим танкистам успеха, и вдруг, сам не ожидая такого от себя, непроизвольно перекрестил закрывшуюся за ними дверь. Так делала бабушка… отряд растворился в предрассветных сумерках.
Отголоски боя стали доноситься до лагеря во второй половине дня. Глеб изгрыз себе ногти, была у него такая дурацкая привычка, когда сильно волновался…
Бойцы вернулись ближе к ночи, но не все. У командира рука висела плетью, лейтенант всё время тянулся к окровавленной повязке на голове. Рана кровоточила, но танкист пришёл на своих ногах. А ещё одного бойца несли на самодельных носилках. У него было ранение в живот, и он громко стонал, прося пить. Из двадцати пяти бойцов назад вернулись семнадцать человек.
В ночной караул в этот вечер, конечно, пошли те, кто оставался в лагере. И только наутро Глеб узнал о ходе боя. Разговорчивый Фёдор поведал ему, что сначала всё шло удачно. Оказалось, что состав прибыл ночью и, слава богу, не успел отправиться дальше. Бесшумно убрав одного из часовых – лейтенант метко бросил нож, – разрезали колючку со стороны леса и подползли ближе к станции. А вот пулемётчика на вышке с первого выстрела снять не удалось. Он успел дать несколько очередей в сторону леса, этим и поднял тревогу раньше времени. Тогда все сконцентрировали огонь на вышке, кто-то попал, и пулемёт смолк. Командир снял с пояса убитого караульного ручную гранату и передал её лейтенанту:
– К паровозу!
Танкист кивнул и, пригнувшись, побежал к локомотиву.
– Я видел, как машинист, фашистская сволочь, высунулся из кабины и стрелял из «вальтера» по товарищу лейтенанту, – продолжал свой рассказ Фёдор. – Одна пуля сбила с него шлем, оцарапала голову, но граната всё-таки попала в цель, влетев в окошко.
– Всё там разнесло, – лицо сержанта расплылось в злорадной улыбке. – Уверен, что и машиниста, и его помощника накрыло… а потом мы окружили комендатуру и палили, пока фрицы, как тараканы, выпрыгивали оттуда врассыпную. Думали, фронт сюда пришёл. Мы рванули к эшелону, а не тут-то было, у них целый вагон с охраной… повыскакивали сволочи, и давай нас обстреливать. Нескольких наших сразу положили, командира в плечо ранили, тогда он приказал – отступаем!
Я поставил пулемёт на насыпи, прикрывал отход бойцов. Много людей потеряли, – с горечью в голосе закончил сержант. – Но немцы в лес за нами не сунулись, и за то спасибо.
– Значит, поезд никуда не поедет? – обрадовался Глеб.
– Паровоз сменят, и поедет. Пути-то целы остались… полдела только сделали.
Днём лагерь продолжал жить своей жизнью, партизаны обсуждали детали боя. Глеб носил воду из ручья, дежурные собирались варить ужин. Когда парень нёс третье по счёту ведро, в небе послышался гул, а затем и пронзительный свист. Как всякий сделал бы в минуту опасности, Глеб бросился к лагерю в свою землянку. Выплеснулась вода из брошенного на землю ведра. Парень бежал сломя голову и вдруг резко остановился. На тропинке перед ним стоял старик. Одет в холщовые штаны и ватник, как обычный партизан. Но дело-то в том, что у них в отряде не было такого человека! Сначала Глеб подумал, что это дед Егор. Такая же густая борода… но нет, не он. Тяжёлый взгляд зелёных глаз из-под кустистых бровей будто приковывал юношу к месту. Всё равно здесь не может быть никого, кроме своих.
– Нас обстреливают, надо бежать! – крикнул незнакомцу Глеб и в доказательство поднял голову вверх, откуда грозила опасность. Когда опустил взгляд, старика уже не было. До землянки он не добежал несколько шагов…
«В голове так гудит или это мотор самолёта? Может, от страха такие видения?» – успел подумать Глеб и со всех ног рванул по тропинке к лагерю. Эта мысль осколком застряла в памяти.
К лету 1942-го года уже все в Красной армии от солдата до главнокомандующего понимали, что немцев можно бить и нужно победить. Но те всё ещё представляли собой грозную силу. Откинув фашистскую группу армий «Центр» от Москвы, наши войска всё-таки не сумели отрезать главную снабжающую немцев магистраль Орша-Ярцево-Вязьма и захлопнуть крышку огромного котла. Обе армии были слишком измотаны. Поэтому Гитлер уже не мог готовить наступление по всему фронту. Он решил сконцентрировать основной удар на юге, чтобы захватить нефтяные месторождения на Кавказе и обескровить нашу бронетехнику и авиацию. Прорыв оказался неожиданным и болезненным – более трёхсот тысяч советских солдат и офицеров были окружены, уничтожены или попали в плен.
Фашистские батальоны хлынули в образовавшуюся брешь, к берегам Дона и Волги. Но и наши командиры кое-чему научились за этот год войны. Быстро организованное отступление не превратилось в бегство, это дало возможность предотвратить полный разгром на этом направлении, перегруппировать силы и не пустить немцев дальше предгорий Кавказа. После кровопролитных боёв пал Севастополь, и теперь весь Крым был в руках врага. Но в целом наступление было остановлено, в том числе на севере, где гитлеровцы пытались перерезать Мурманскую железную дорогу, лишив Советы иностранной помощи – техники и снаряжения. К осени баланс сил двух самых крупных армий в мире выровнялся, а западные страны всё ещё выжидали, на чьей стороне будет перевес.
– Валя, Валентина, что с тобой теперь? Белая палата, крашеная дверь.