К тому же сегодняшняя процедура просто вышла из ряда вон. Ближе к полднику Лелю повели на вторую пункцию. Она старалась не думать о том, что сейчас будет, и вошла в операционную, как солдат, – готовая быть молодцом, собранная, серьезная. Но когда вместо Александра Цыреновича она увидела незнакомого парня в белом халате, ее охватила паника. Молодой врач или даже интерн был комично длинным, как заяц-баскетболист из той серии «Ну, погоди!», где про Олимпиаду-80. Его брови были удивленно приподняты, а круглые выпуклые глаза ошалело смотрели из-за толстых стекол очков. Медсестра тоже была другая, незнакомая. Леля уселась к стене на стул с металлическими подлокотниками. У нее это было во второй раз, а вот у интерна, похоже, в первый. Полчаса спустя она вышла из кабинета с распухшим от слез лицом и твердым решением никогда в жизни больше не подпустить к себе ни одного врача. Героем быть не получилось. Несмотря на то, что длинный практикант медленно и осторожно засовывал ей в нос свои зловещие проволоки, видимо, делал он это недостаточно глубоко, и там, где надо, в центре головы, ничего толком не заморозилось. Проломить стенку гайморовой пазухи ему удалось только с третьего раза, и вспоминать об этом Леля не хотела больше никогда.
По пути в свою палату, все еще хлюпая носом, она увидела Зоригто у поста дежурной медсестры. Пухленькая Лена перебирала какие-то направления, время от времени игриво вскидывая на него глаза. Зорик полусидел прямо на ее столе, упершись обеими ногами в пол и скрестив руки на груди, а его губы кривила знакомая ухмылка. Когда Леля поравнялась с постом, Зорик вдруг распустил крендель своих рук, уперся ладонями в стол и, чуть подавшись вперед, внимательно глянул на нее:
– Эй, привет!
– Привет, – кивнула Леля и юркнула в свою палату. Ей совсем не хотелось сейчас никаких расспросов. Усевшись на кровать, она обхватила колени. Заморозка, похоже, подействовала только сейчас, потому что пазуха даже не ныла, и ей стало досадно, что она устроила в операционной такую сцену. Леля достала свое вязание и замелькала спицами. Теперь ей открылся священный смысл слов, сказанных в прошлый раз медсестрой Мариной: «Тебе повезло, что Александр Цыренович сегодня дежурит. У него рука легкая». Зато сегодня – повезло так повезло…
11
Громко хлопнув дверью, с ужина вернулась возмущенная Светка:
– Обратно сегодня рыбу эту вонючую дают!
Ей еще утром сняли повязку с глаза, и ее оранжевое от веснушек добродушное лицо сияло теперь двойной дозой озорного лукавства.
– Да уж поняли мы, досюда добивает, – усмехнулась Леля.
– Светлана, вот не сочтите за бесцеремонность, но рыбу никак нельзя давать обратно. Разве что кого-то ею вырвет. Что, кстати, очень вероятно, – заметила, прихлебывая чай, Тамара Александровна.
– Так ведь давали ее позавчера, вот эту же, вонючую, а сегодня – обратно, – парировала Светка, но по ее лукавому взгляду было ясно, что она прекрасно поняла, о чем речь.
– Ну, следуя вашей логике, можно сказать: «Покойника обратно на кладбище несут!» – развела руками Тамара Александровна. – Как будто он оттуда сбежал.
– Да поняла я, поняла! «Опять» надо говорить, – рассмеялась Светка.
– Или снова, – довольно кивнула преподавательница русского языка.
Леле стало смешно. Прошло уже достаточно времени, чтобы она успела отойти от пункции, которую мама с самого начала не без оснований называла ужасной. Ей больше не хотелось грустить и обижаться.
– Лель, пойдем прогуляемся, на диване посидим, – предложила Светка.
После ужина лор-отделение оживало. Больные не торопились в свои палаты и прогуливались по коридору. Леля уже привыкла, что здесь то и дело встречались забинтованные глаза, перевязанные уши и заклеенные пластырем носы, но на одного больного, которого она встретила еще в первый день, ей по-прежнему страшно было смотреть. Худой мужчина с трубкой в горле как раз шел им навстречу.
– Свет, ты видела? – шепотом спросила Леля. – Знаешь, что это с ним такое?
– Видела. Я у Лилии Генриховны спрашивала. Она сказала, производственная травма. Вдохнул что-то ядовитое, там отекло все, пришлось дырку делать, чтоб не задохнулся.
– Ужас какой…
– Ага, жутко выглядит.
Они уселись на никем не занятый диван, и Леля увидела, как красный адидасовский костюм светофором полыхнул в глубине бледно-серого больничного коридора. Зорик шел из столовой своей мягкой, расслабленной походкой. Леля поймала себя на том, что с самого начала, как только они вышли «прогуляться», искала его глазами. Хотя нет, если уж совсем честно, она искала его глазами с того самого дня, когда согрелась наконец в его пушистом свитере. Искала белые лампасы, коротко стриженный затылок, покатую линию крепких плеч. Леля не могла объяснить, зачем он ей нужен, но ей хотелось видеть его. А еще больше хотелось, чтобы он замечал ее сам. Зоригто не свернул в свою палату, а шел, глядя прямо на нее, как в тот день, когда они болтали здесь, на диване. Сердце громко стукнуло и заколотилось, но Леля не подала виду. По крайней мере, ей хотелось так думать.
– Привет. – Зорик без приглашения уселся на диван рядом с Лелей и, наклонившись вперед, заглянул ей в лицо: – Ты чего такая была сегодня?
– Какая? – улыбнулась Леля.
– Да зареванная вся. Я подумал, что-то случилось у тебя.
– Ей сегодня практикант достался на процедуру, – тут же ответила за Лелю Светка. – Замучил ее там чуть не насмерть, пока сделал.
– Ну, не практикант, наверное, просто молодой доктор, – вступилась за «зайца-баскетболиста» Леля. Она сидела между Светкой и Зориком и, не зная, на кого смотреть, смотрела на свои коленки. Ее тяжелые волосы рассыпались по плечам, и она привычным жестом убрала их за уши.
– Да ты моя-то. – Зорик вдруг порывисто обнял ее одной рукой и легонько прижал к себе. – А я смотрю, всегда ходит как солнышко ясное, а тут идет – на себя не похожа.
Светка что-то ответила ему, они засмеялись, но Зорик не торопился убирать свою руку, и Леля подумала, как это должно выглядеть со стороны, что вот они сидят в обнимку, а мимо прогуливаются больные. И смотрят на них… Она невольно шевельнула плечами, и Зорик все же руку убрал.
– Вот в спорте часто потерпеть приходится, – сообщил он авторитетно. – У меня, знаешь, если что-то болит, я нагрузку себе даю, мозг переключается – и все проходит. Ты же спортсменка? Умеешь отжиматься?
– Ну так. Не очень, если честно.
– А от подоконника? Смотри, вот так.
Зорик подскочил с дивана и принял стойку, упираясь руками в ближайший подоконник.
– Пятьдесят раз отожмешься?
– Да ты шутишь, максимум десять, – улыбнулась Леля.
– Да это ж легко! – И Зорик начал отжиматься, касаясь грудью подоконника, но с такой легкостью, как если бы он просто сжимал в ладони резиновый мячик.
– Зорик, ты здоровый как конь! Силы вон некуда девать. Тебя почему не выписывают? – подивилась Светка.
– Выписывают, послезавтра, сказали, – не переставая отжиматься, ответил Зорик без малейшего намека на одышку. – А вот так можешь? Смотри!
Он поманил девчонок рукой и направился к посту медсестры, который, как по заказу, пустовал. Взяв два стула – один стоял сбоку от стола, – он поставил их спинками друг к другу по обе стороны от себя, оперся на них руками, как на брусья, и сделал «уголок».
– Вот так умеешь? Это в программу входит, кстати. Должна уметь. Приду в школу, без этого зачет не поставлю. – Он задорно смотрел на Лелю, без особых усилий удерживая ноги под прямым углом. Мощные бицепсы натянули ткань рукавов, короткая челка задорно топорщилась, а на щеках снова объявились ямочки. – Давай, попробуй!
– Зоригто, ну ты че как маленький. Ей же сегодня прокол делали, – всплеснула руками Светка.
Но Леля уже повелась на слабо. Она встала между стульями, сменив Зорика, ухватилась руками за деревянные спинки-перекладины и, напружинив пресс, стала выводить ноги в уголок. С прямыми не получалось и, чтобы не свалиться назад, пришлось согнуть колени.
– Не-ет, с прямыми давай. – Зорик наклонился, быстрым движением просунул одну руку Леле под мышку и крепко обхватил за талию, а другой распрямил и приподнял ее ноги, держа их чуть ниже колен. – Вот так должно быть! Поняла?
Он держал ее так крепко, что Леля могла бы и не упираться больше в спинки стульев. Она видела его затылок и чувствовала, что щекой он касается ее груди.
– Доржиев, это что за вертеп вы тут устроили?!
Зорик осторожно вернул Лелины ноги на пол и оглянулся. Медсестра Лена стремительным шагом приближалась к посту, и ее большая грудь подпрыгивала в такт цокоту невысоких каблучков.
– Совсем с ума посходили! Быстро по палатам все!
Светка прыснула в кулак из-за Лениной спины, Леля пискнула: «Извините», а Зорик, подняв вверх ладони, примирительно попятился: «Все, все, мы больше не будем». Леля видела, как скачут лукавые искорки в его глазах, а на щеках снова мелькнули ямочки.
– И стулья на место поставь! – продолжала негодовать Лена, но девчонки уже скрылись в своей палате.
12
Бабушку Евдокию Кирилловну выписали накануне, и, пользуясь тем, что кровать у окна пустует, Светка предложила:
– Давайте я ненадолго форточку открою. Никого не продует? Там солнышко такое, немножко воздуха пустим.
Никто не возражал, и Светка, легко взобравшись на подоконник, отодвинула тугую защелку и распахнула одну за другой маленькие створки. В палате сразу запахло весной. Много лет спустя, став взрослой и объездив полмира, Леля поняла, что нигде и никогда больше не встречала она такой ароматной весны, как в Забайкалье. Улан-Удэ окружали сопки, поросшие хвойными лесами, и от первых же теплых лучиков солнца кедры и сосны, пихты и ели оживали, начинали понемногу просыпаться и потягиваться, пуская по жилам своих стройных стволов и гибких веток тягучие смоляные соки, а воздух над городом наполнялся горьковатым и пьяным ароматом тайги. До набухших почек, буйной пены яблонь и черемухи было еще очень далеко, зато сугробы вдоль дорог уже понемногу начинали чернеть, а в тех местах, куда солнце доставало целый день, показался асфальт.
Кровать у стены с Лелиной стороны тоже непривычно пустовала: наконец отпустили домой Баирму с Аюной, и всем стало немного грустно без маленькой «дочери полка», с которой уже кто только не понянчился в последние дни. Малышке сняли повязку, под которой обнаружились смешные, торчавшие во все стороны черные волосенки. А сама она, почувствовав себя здоровой, взялась исследовать палату. Отпихивая от себя с недовольным визгом мамины руки, она с невероятной скоростью носилась по полу на четвереньках и, добравшись до ближайшей кровати, вставала, держась за простыню, и, громко сопя, начинала карабкаться наверх. Баирма стояла рядом, готовая подхватить дочку в любой момент, но Аюна, ухватившись крепкими ручками за спинку кровати, к всеобщему умилению брала высоту сама и усаживалась на чужой кровати с торжествующей улыбкой, как Карлсон на крыше.
Эту весну Леля ждала с нетерпением. Во-первых, папа достанет из кладовки в подвале новый велосипед, который ей подарили зимой на день рождения. А во-вторых, Леле не терпелось надеть свою новую, жутко модную импортную куртку. Кто-то из сотрудников маминой редакции привез ее своей жене с БАМа. Там, если повезет, можно было купить хорошие импортные вещи и даже джинсы. Куртка оказалась жене тесновата, и мама быстренько купила ее для Лели.
Светка тоже ждала весну, и причина у нее была одна – из армии должен был вернуться Вован, и летом они планировали пожениться. Леля думала о том, что Светка не намного ее старше, и неужели совсем скоро Леля тоже выйдет замуж? И будет носить на безымянном пальце тоненькое золотое обручальное кольцо? И готовить мужу обеды? Да, конечно, она выйдет замуж, только не так скоро, как Светка, а после института. Или вообще когда-нибудь потом.
Вечером в столовой Зоригто подмигнул Светке и Леле и сел за стол к своим. Мужская компания после выписок тоже слегка поредела. Ужин на этот раз был царский – макароны с тушенкой. Видимо, в порядке компенсации за вчерашний минтай. Мужчины, как всегда, посмеивались и подтрунивали друг над другом, и Леле было странно видеть, что Зорик сидит, навалившись на стол и загораживая локтями тарелку от соседей.
– Странно, да? – сказала она вслух. – Сидит в обороне, как будто у него тарелку сейчас отберут…
– Ты про Зорика? – усмехнулась Светка.
Леля кивнула.
– Они после армии все так едят и сметают все в одну секунду. У меня брат, когда из армии вернулся, ему мама положить не успевала – уже ничего нету. Пока она не наорала на него, чтоб сам себе готовил, если жрет как овчарка.
– Ты на своего Вована тоже орать будешь?
– Посмотрим, – улыбнулась Светка. – Он у меня интеллигент. Не знаю, откуда это у него, но вот ему надо, чтоб все красиво было – чашечки, салфеточки.
– А ты готовить умеешь?
– А чего там уметь! Яичницу, супчик, картошки на сале нажарить. А знаешь, какие мы позы дома лепим? Во! – Светка сложила чашечкой обе ладони. – Сочные! Любишь позы?
– Конечно. Я вообще поесть люблю.
Мама и бабушка навещали Лелю по очереди, через день, и приносили то куриный бульон, то домашние пирожки, чтобы Леля не оголодала на больничных харчах. Папа передавал приветы и говорил, чтобы она скорее выздоравливала, пока их лыжня не растаяла. Леля и не рассчитывала, что он будет приходить к ней в больницу сам. Это было бы для него слишком сентиментально, да и потом, не так уж она, в конце концов, больна. Уроки Леля забросила, решила, что догонит потом, зато вперемешку с «Темными аллеями» честно прочитала «Молодую гвардию». Она ужасно соскучилась по девчонкам, по Иришке, которая приходила к ней пару раз и рассказала, что они с Игорьком сходили в кино и он проводил ее до дома, а потом они зашли в подъезд и там целовались. И Игорек не хотел уходить, но ему надо было бежать, потому что увольнительная заканчивалась. В больнице Леля соскучилась даже по пианино и, конечно, не могла дождаться, когда придет в бассейн. Она представляла себе, как вдохнет знакомый резкий запах хлорки, встанет на тумбочку, скрутится в пружинку, коснувшись пальцами стоп, а потом стремительно, как стрела из лука, рванет вперед, слегка зависнув в полете, и вонзится всем телом в прохладную голубую, разделенную на кафельные клеточки воду.
13
Леля стояла у зеркала в умывалке и ждала, пока вода в горячем кране станет хоть чуть-чуть теплой. Перед отбоем все разбредались по своим палатам, и в отделении стояла мертвая тишина. Леля выдавила на щетку белую гусеничку пасты и принялась чистить зубы, держа пальцы левой руки под струей. Вода почему-то так и не потеплела. Леля умылась, вытерла лицо вафельным полотенцем, собрала волосы в высокий хвост. Она уже не была такой бледной, или, как говорила мама, такой зеленой, как первые дни в больнице. Даже отражавшиеся в зеркале истошно-зеленые стены умывалки не могли испортить впечатления: от прохладной воды щеки порозовели, а белки карих глаз – Леля наклонилась вперед и вытянула шею, чтобы рассмотреть поближе, – были отчетливо-голубыми. Она отстранилась и глянула на себя искоса, как Зинаида Серебрякова на своем автопортрете. Густые, тяжелые волосы, яркие карие глаза. Леля любила дома листать альбом с репродукциями ее картин.
Она не спеша вышла из умывалки в полумрак узкого коридора и вдруг услышала, что в тупичке у запасной двери, которая вела в курилку, кто-то завозился:
– Эй, – позвал оттуда мужской голос, – ты что, уже спать собралась?
Леля обернулась: крепкий силуэт, белые адидасовские лампасы. У нее гулко стукнуло сердце.
– Иди сюда, – мотнул головой Зорик.
– А ты чего здесь? – Леля сделала пару шагов в темноту и остановилась.