Избранное - Афанасий Фет 3 стр.

Нимфа и молодой Cатир

(Группа Ставассера)

«Постой хотя на миг! О камень или пень

Ты можешь уязвить разутую ступень:

Еще невинная, бежа от вакханалий,

Готова уронить одну ты из сандалий…»

Но вот, косматые колена преклоня,

Он у ноги твоей поймал конец ремня, –

Затянется теперь не скоро узел прочный:

Сатир и молодой – не отрок непорочный!

Смотри, как, голову откинувши назад,

Глядит он на тебя и пьет твой аромат,

Как дышат негою уста его и взоры!

Быть может, нехотя ты ищешь в нем опоры?

А стройное твое бедро так горячо

Теперь легло к нему на крепкое плечо!..

Нет! Мысль твоя чиста и воля неизменна:

Улыбка у тебя насмешливо-надменна.

Но – отчего, скажи, – в сознанье ль красоты,

Иль в утомлении так неподвижна ты?

Еще открытое, смежиться хочет око,

И молодая грудь волнуется высоко…

Иль страсть, горящая в сатире молодом,

Пахнула и в тебя томительным огнем?

Греция

Там, под оливами, близ шумного каскада,

Где сочная трава унизана росой,

Где радостно кричит веселая цикада,

И роза южная гордится красотой,

Где храм оставленный подъял свой купол белый,

И по колоннам вверх кудрявый плющ бежит, –

Мне грустно: мир богов, теперь осиротелый,

Рука невежества забвением клеймит…

Вотще: в полно́чь, как соловей восточный

Свистал, а я бродил, незримый, за стеной,

Я видел: Грации сбирались в час урочный

В былой приют заросшею тропой.

Но в плясках ветреных богини не блистали

Молочной пеной форм при золотой луне:

Нет, – ставши в тесный круг, красавицы шептали…

«Эллада!» – слышалось мне часто в тишине…

Золотой век

Auch ich war in Arkadien geboren[2].

Schiller

Я посещал тот край обетованный,

Где золотой блистал когда-то век,

Где, розами и миртами венчанный,

Под сению дерев благоуханной

Блаженствовал незлобный человек.

Леса полны поныне аромата,

Долины те ж и горные хребты;

Еще досель в прозрачный час заката

Глядит скала, сиянием объята,

На пену волн Эгейских с высоты.

Под пихтою душистой и красивой,

Под шум ручьев, разбитых об утес,

Отрадно верить, что Сатурн ревнивый

Над этою долиною счастливой

Век золотой не весь еще пронес.

И чудится: за тем кустом колючим

Румяных роз, где лавров тень легла,

Дыханьем дня распалена горючим,

Лобзаниям то долгим, то летучим

Менада грудь и плечи предала.

Но что за шум? За девой смуглолицой

Вослед толпа, все празднично кругом,

И гибкий тигр с пушистою тигрицей,

Неслышные, в ярме пред колесницей

Идут, махая весело хвостом.

А вот и он, красавец ненаглядный,

Среди толпы ликующих, Лией,

Увенчанный листвою виноградной,

Любуется спасенной Ариадной,

Бессмертною избранницей своей.

У колеса, пускаясь вперегонку,

Нагие дети пляшут и шумят;

Один припо́днял пухлую ручонку

И крови не вкусившему тигренку

Дает лизать пурпурный виноград.

Вино из рога бог с лукавым ликом

Льет на толпу, сам весел и румян,

И, хохоча в смятенье полудиком,

Вакханка быстро отвернулась с криком

И от струи приподняла тимпан.

Аполлон Бельведерский

Упрямый лук, с прицела чуть склонен,

Еще дрожит за тетивою шаткой,

И не успел закинутый хитон

Пошевелить нетронутою складкой.

Уже, томим язвительной стрелой,

Крылатый враг в крови изнемогает,

И черный хвост, сверкая чешуей,

Свивается и тихо замирает.

Стреле вослед легко наклонено

Омытое в струях Кастальских тело:

Оно сквозит и светится – оно

Веселием триумфа просветлело.

Твой юный лик торжествен и могуч, –

Он весь в огне живительном и резком:

Так солнца диск, прорезав сумрак туч,

Слепит глаза невыносимым блеском.

Венера Милосская

И целомудренно и смело

До чресл сияя наготой,

Цветет божественное тело

Неувядающей красой.

Под этой сенью прихотливой

Слегка приподнятых волос

Как много неги горделивой

В небесном лике разлилось!

Так, вся дыша пафосской страстью,

Вся млея пеною морской

И всепобедной вея властью,

Ты смотришь в вечность пред собой.

Диана

Богини девственной округлые черты

Во всем величии блестящей наготы

Я видел меж дерев над ясными водами.

С продолговатыми, бесцветными очами,

Высоко поднялось открытое чело,

Его недвижностью вниманье облегло,

И дев молению в тяжелых муках чрева

Внимала чуткая и каменная дева.

Но ветер на заре между листов проник, –

Качнулся на воде богини ясный лик…

Я ждал, – она пойдет с колчаном и стрелами,

Молочной белизной мелькая меж древами,

Взирать на сонный Рим, на вечный славы град,

На желтоводный Тибр, на группы колоннад,

На стогны длинные… Но мрамор недвижимый

Белел предо мной красой непостижимой.

Диана, Эндимион и Сатир

(Картина Брюллова)

У звучного ключа как сладок первый сон!

Как спящий при луне хорош Эндимион!

Герои только так покоятся и дети…

Над чудной головой висят рожок и сети;

Откинутый колчан лежит на стороне;

Собаки верные встревожены, – оне

Не видят смертного и чуют приближенье…

Ты ль, непорочная, познала вожделенье?

Счастливец! Ты его узрела с высоты

И небо для него должна покинуть ты.

Девическую грудь невольный жар объемлет…

Диана, берегись! Старик Сатир не дремлет!..

Я слышу стук копыт… Рога прикрыв венцом,

Вот он, любовник нимф, с пылающим лицом,

Обезображенным порывом страсти зверской,

Уж стана нежного рукой коснулся дерзкой…

О, как вздрогну́ла ты, как обернулась вдруг!

В лице божественном и гордость, и испуг…

А баловень Эрот, довольный шуткой новой,

Готов на кулаке прохлопнуть лист кленовый

Море

«Барашков буря шлет своих…»

Барашков буря шлет своих,

Барашков белых в море.

Рядами ветер гонит их

И хлещет на просторе.

Малютка, хоть твоя б одна

Ладья спастись успела,

Пока все хляби глубина,

Чернея, не вскипела!

Как жаль тебя! – Но об одном

Подумать так обидно,

Что вот, за мглою и дождем,

Тебя не станет видно.

На корабле

Летим! Туманною чертою

Земля от глаз моих бежит;

Под непривычною стопою,

Вскипая белою грядою,

Стихия чуждая дрожит, –

Дрожит и сердце, грудь заныла…

Напрасно моря даль светла:

Душа в тот круг уже вступила,

Куда невидимая сила

Ее неволей унесла.

Ей будто чудится заране

Тот день, когда без корабля

Помчусь в воздушном океане,

И будет исчезать в тумане

За мной родимая земля.

Пароход

Злой дельфин, ты просишь ходу,

Ноздри пышут, пар валит,

Сердце мощное кипит,

Лапы с шумом роют воду…

Не лишай родной земли

Этой девы, этой розы!

Погоди, прощанья слезы

Вдохновенные продли!

Но напрасно… Конь морской,

Ты понесся быстрой птицей, –

Только пляшут вереницей

Нереиды за тобой…

Морской берег

Как хорош чуть мерцающий утром,

Амфитрита, твой влажный венок,

Как огнем и сквозным перламутром

Убирает Аврора восток!

Далеко на песок отодвинут

Трав морских бесконечный извив.

Свод небесный, в воде опрокинут,

Испещряет румянцем залив.

Остров вырос над тенью зеленой.

Ни движенья, ни звука в тиши –

И, погнувшись над влагой соленой,

В крупных каплях стоят камыши.

«Морская даль во мгле туманной…»

Морская даль во мгле туманной,

Там парус тонет, как в дыму,

А волны в злобе постоянной

Бегут к прибрежью моему.

Из них одной, избранной мною,

Навстречу пристально гляжу

И за грядой ее крутою

До камня влажного слежу.

К ней чайка плавная спустилась, –

Не дрогнет острое крыло…

Но вот громада докатилась,

Тяжеловесна, как стекло,

Плеснула в каменную стену,

Вот звонко грянет на плиту, –

А уж подкинутую пену

Разбрызнул ветер на лету.

Буря

Свежеет ветер, меркнет ночь,

А море злей и злей бурлит,

И пена плещет на гранит, –

То прянет, то отхлынет прочь.

Все раздражительней бурун.

Его шипучая волна

Так тяжела и так плотна,

Как будто в берег бьет чугун.

Как будто бог морской сейчас,

Всесилен и неумолим,

Трезубцем пригрозя своим,

Готов воскликнуть: «Вот я вас!»

После бури

Пронеслась гроза седая,

Разлетевшись по лазури, –

Только дышит зыбь морская,

Не опомнится от бури.

Спит, кидаясь, челн убогий,

Как больной от страшной мысли, –

Лишь забытые тревогой

Складки паруса обвисли.

Освеженный лес прибрежный,

Весь в росе, не шелохнется;

Час спасенья, яркий, нежный,

Словно плачет и смеется.

Волна

Вчера расстались мы с тобой.

Я был растерзан. Подо мной

Морская бездна бушевала.

Волна кипела за волной

И с грохотом, о берег мой

Разбившись в брызги, убегала.

И новые росли во мгле,

Росли и к небу и к земле

Каким-то бешеным упреком;

Размыть уступы острых плит

И вечный раздробить гранит

Казалось вечным им уроком.

А ныне – как моя душа,

Волна светла и, чуть дыша,

Легла у ног скалы отвесной,

И, в лунный свет погружена,

В ней и земля отражена,

И задрожал весь хор небесный.

Прибой

Утесы, зной и сон в пустыне,

Песок да звонкий хрящ кругом.

И вдалеке земной твердыне

Морские волны бьют челом.

На той черте уже безвредный,

Не докатясь до красных скал,

В последний раз зелено-медный

Сверкает Средиземный вал

И, забывая век свой бурный,

По пестрой отмели бежит,

И преломленный, и лазурный, –

Но вот преграда, – он кипит, –

Жемчужной пеною украшен,

Встает на битву со скалой

И, умирающий, все страшен

Всей перейденной глубиной.

Вечер у взморья

Засверкал огонь зарницы.

На гнезде умолкли птицы.

Тишина леса объемлет.

Не качаясь, колос дремлет.

День бледнеет понемногу.

Вышла жаба на дорогу.

Ночь светлеет и светлеет.

Под луною море млеет.

Различишь прилежным взглядом,

Как две чайки сели рядом,

Там, на взморье плоскодонном,

Спят на камне озаренном.

Приметы

И тихо и светло. До сумерек далёко.

Как в дымке голубой и небо и вода, –

Лишь облаков густых с заката до востока

Лениво тянется лиловая гряда.

Да, тихо и светло; но ухом напряженным

Смятенья и тоски ты крики разгадал:

То чайки скликались над морем усыпленным

И, в воздухе кружась, летят к навесам скал.

Ночь будет страшная, и буря будет злая;

Сольются в мрак и гул и небо, и земля,

А завтра, может быть, вот здесь волна седая

На берег выбросит обломки корабля.

«Ночь весенней негой дышит…»

Ночь весенней негой дышит,

Ветер взморья не колышет,

Весь залив блестит, как сталь,

И над морем облаками,

Как ползущими горами,

Разукрасилася даль.

Долго будет, утомленный,

Спать с Фетидой Феб влюбленный, –

Но Аврора уж не спит

И, смутясь блаженством бога,

Из подводного чертога

С ярким факелом бежит.

Венеция ночью

Всплески вод сверкают ярко,

Орошая мрамор плит.

Дремлет лев святого Марка,

И царица моря спит.

По каналам посребренным

Опрокинулись дворцы,

И блестят веслом бессонным

Запоздалые гребцы.

Звезд сияют мириады.

Чутко в воздухе ночном.

Осребренные громады

Вековым уснули сном.

«На водах Гвадалквивира…»

На водах Гвадалквивира

Месяц длинной полосой.

От незримых уст зефира

Влага блещет чешуей.

Все уснуло, – лишь мгновенный

Меркнет луч во тьме окна,

Да гитарой отдаленной

Тишина потрясена,

Да звезда с высот эфира

Раскатилася дугой…

На водах Гвадалквивира

Месяц – длинной полосой…

Морской залив

Третью уж ночь вот на этом холме за оврагом

Конь мой по звонкой дороге пускается шагом.

Третью уж ночь, миновать эту старую иву,

Сам я невольно лицом обращаюсь к заливу.

Только вдали, потухая за дымкою сизой,

Весь в ширину он серебряной светится ризой.

Спит он так тихо, что ухо, исполнясь вниманья,

Даже средь ка́мней его не уловит дыханья.

В блеск этот душу уносит волшебная сила…

Что за слова мне она в эту ночь говорила!

Сколько в веселых речах прозвучало привета!

Сколько в них сердце почуяло неги и света!

Ах, что́ за ночь! Тише, конь мой, – куда торопиться?

Рад и сегодня я сном до зари не забыться.

Вечера и ночи

«Я жду… Соловьиное эхо…»

Я жду… Соловьиное эхо

Несется с блестящей реки.

Трава при луне в бриллиантах.

На тмине горят светляки.

Я жду… Темно-синее небо

И в мелких и в крупных звездах.

Я слышу биение сердца

И трепет в руках и ногах…

Я жду… Вот повеяло с юга.

Тепло мне стоять и идти.

Звезда покатилась на запад…

Прости, золотая, – прости!

«Ночь. Не слышно городского шума…»

Ночь. Не слышно городского шума.

В небесах звезда, – и от нее,

Будто искра, заронилась дума

Тайно в сердце грустное мое.

И светла, прозрачна дума эта,

Будто милых взоров меткий взгляд;

Глубь души полна родного света,

И давнишней гостье опыт рад.

Тихо все, покойно, как и прежде,

Но рукой незримой снят покров

Темной грусти… Вере и надежде

Грудь раскрыла, может быть, любовь?

Что ж такое? Близкая утрата?

Или радость? – Нет, не объяснишь! –

Но оно так пламенно, так свято,

Что за жизнь Творца благодаришь.

«Благовонная ночь, благодатная ночь…»

Благовонная ночь, благодатная ночь,

Раздраженье недужной души!

Все бы слушал тебя – и молчать мне невмочь

В говорящей так ясно тиши.

Широко раскидалась лазурная высь,

И огни золотые горят:

Эти звезды кругом точно все собрались,

Не мигая, смотреть в этот сад.

А уж месяц, что всплыл над зубцами аллей

И в лицо прямо смотрит, – он жгуч!

В недалекой тени непроглядных ветвей

И сверкает, и плещется ключ.

И меняется звуков отдельный удар:

Так ласкательно шепчут струи,

Словно робкие струны воркуют гитар,

Напевая призывы любви,

Словно все и горит, и звенит заодно,

Чтоб мечте невозможной помочь, –

Словно, дрогнув слегка, распахнется окно

Поглядеть в серебристую ночь…

«Вдали огонек за рекою…»

Вдали огонек за рекою.

Вся в блестках струится река.

На лодке весло удалое,

На цепи не видно замка…

Никто мне не скажет: «Куда ты

Поехал, куда загадал?»

Шевелись же, весло, шевелися!..

А берег во мраке пропал.

Да что́ же? Зачем бы не ехать?

Дождешься ль вечерней порой

Опять и желанья, и лодки,

Весла и огня за рекой?..

«Какая ночь! Как воздух чист…»

Какая ночь! Как воздух чист,

Как серебристый дремлет лист,

Как тень черна прибрежных ив,

Как безмятежно спит залив,

Как не вздохнет нигде волна,

Как тишиною грудь полна!..

Полночный свет, ты тот же день:

Белей лишь блеск, чернее тень,

Лишь тоньше запах сочных трав,

Лишь ум светлей, мирнее нрав,

Да вместо страсти хочет грудь

Вот этим воздухом вздохнуть.

Степь вечером

Клубятся тучи, млея в блеске алом.

Хотят в росе понежиться поля.

В последний раз за третьим перевалом

Пропал ямщик, звеня и не пыля.

Нигде жилья не видно на просторе.

Вдали огня иль песни – и не ждешь:

Все степь да степь. Безбрежная, как море,

Волнуется и наливает рожь.

За облаком до половины скрыта,

Луна светить еще не смеет днем.

Вот жук взлетел и прожужжал сердито,

Вот лунь проплыл, не шевеля крылом.

Покрылись нивы сетью золотистой,

Там перепел откликнулся вдали,

И, слышу я, в изложине росистой

Вполголоса скрипят коростели.

Уж сумраком пытливый взор обманут.

Среди тепла прохладой стало дуть.

Луна чиста. Вот с неба звезды глянут –

И как река засветит Млечный путь.

Вечер

Прозвучало над ясной рекою,

Прозвенело в померкшем лугу,

Прокатилось над рощей немою,

Засветилось на том берегу.

Далеко в полумраке лука́ми

Убегает на запад река.

Погорев золотыми каймами,

Разлетелись, как дым, облака.

На пригорке то сыро, то жарко, –

Вздохи дня есть в дыханье ночном, –

Но зарница уж теплится ярко

Голубым и зеленым огнем.

«От огней, от толпы беспощадной…»

От огней, от толпы беспощадной

Незаметно бежали мы прочь:

Лишь вдвоем мы в тени здесь прохладной;

Третья с нами – лазурная ночь.

Сердце робкое бьется тревожно,

Жаждет счастье и дать, и хранить…

От людей утаиться возможно,

Но от звезд ничего не сокрыть –

И, безмолвна, кротка, серебриста,

Эта полночь за дымкой сквозной

Видит только, что вечно и чисто,

Что навеяно ею самой.

«В темноте на треножнике ярком…»

В темноте на треножнике ярком

Мать варила черешни вдали.

Мы с тобой отворили калитку

И по темной аллее пошли.

Шли мы розно, прохлада ночная

Широко между нами плыла.

Я боялся, чтоб в помысле смелом

Ты меня упрекнуть не могла.

Как-то странно мы оба молчали

И странней сторонилися прочь…

Говорила за нас и дышала

Нам в лицо благовонная ночь.