И очень многие родители, в том числе Сара и Дэвид Грин, эту идею горячо поддержали.
Всего лишь пять лет назад участие в трехуровневой системе школьного образования обязательным не было; во всяком случае, оно точно не было принудительным. А затем из Вашингтона поступили некие указания. Родителям посоветовали уделять больше внимания индивидуальным потребностям детей. Затем последовали еще советы, а также десяток указаний, составленных с поистине убийственным хладнокровием и математически расчетливо.
Родителям детей с показателем Коэффициента ниже 8,0 очень рекомендуется подумать о желтых школах.
Обучение на высшем уровне, возможно, не соответствует интересам и устремлениям вашего отпрыска. Не заставляйте его!
Большая группа ученых, в которую входит более двух дюжин экспертов, единодушно пришла к выводу, что трехуровневый принцип школьного образования выгоден каждому из нас.
Разумеется, возникло противодействие. На собраниях PTA[7] разъяренные родители угрожали перевести своих детей на домашнее обучение, особенно тех, что заканчивали седьмой класс, дабы в старших классах не подвергать их непрерывным и мучительным ежемесячным тестам. Образовалось даже нечто вроде партии сторонников домашнего обучения; такие родители обычно с шумом покидали собрания и сразу же забирали детей из школ; и это оппозиционное движение приобрело даже определенный размах.
Впрочем, лишь в некоторых городских кварталах. Не в нашем. Не там, где живут такие, как Сара Грин.
А затем собрания родителей и учителей были заменены заседаниями местных отделов народного образования. Советы, исходившие из министерства, превратились в директивы; в директивы включались и штрафы – например, за прогулы или за манкирование школьным обучением, – и налоги, маскирующиеся под штрафы. И каждое нарушение той или иной директивы тонкой струйкой капало на показатели Q-тестов детей. А требования к тем, кто был все-таки переведен на домашнее обучение, стали более жесткими, чем законы о хранении оружия и возможности его применения, и требования эти все время менялись. Незаполненная графа в любой анкете, тесте или прошении, а также неправильно введенный код неизменно означали красную надпись: Отклонено! Рассмотрению не подлежит. И далее следовала красная же подпись одного из инспекторов школ. Мне иногда хотелось знать: где они берут столько красных чернил?
А такие, как Сара Грин, шли иным путем: они устраивали довольно бурные кампании, выступая за иной способ давления – давление на родителей. В частности, они во множестве выпускали листовки со следующими призывами: Не берите на работу этих людей! Это неблагонадежные родители! Или: Никаких преимуществ антиобщественным лицам! Господи, да если вы пользуетесь поддержкой таких людей, как Сара Грин, то и законы принимать не нужно.
Я стояла под дождем, раскрыв зонт, и смотрела вслед Саре Грин. Она еле шла, плечи ее поникли под тяжестью горя, смущения, ненависти, но уже на пороге дома она опять обернулась и прошипела:
– И откуда только здесь взялись эти желтые автобусы? Им ведь не полагалось здесь появляться, да, Елена? Где угодно, только не в нашем районе!
И дверь ее дома с грохотом захлопнулась. Щелкнул замок, и я поняла, что мне уже ни к чему беспокоиться, подходить ближе, подниматься на крыльцо и стучать в запертую дверь; так что я вернулась к своей машине, в десятый раз проклиная отвратительно работающие брызговики, а заодно и всех тех, кто постарался, чтобы все это безобразие с отбором супердетей зашло так далеко.
Отъезжая, я в последний раз оглянулась на дом Гринов. Отчего-то я была уверена, что будущей весной здесь не будет посажено вообще никаких цветов.
А потом я вдруг подумала: А может, Сара Грин это заслужила?
Глава восьмая
Никто не спрашивает, что случается с теми детьми, которые проваливаются в трещины, образовавшиеся в трехуровневой системе, – для этого нет причин. Выпускники желтых школ устраиваются работать в местные супермаркеты или в магазинчики, торгующие одеждой и бижутерией, в тех немногочисленных моллах из кирпича и бетона, что пока еще существуют. Или же они трудятся в магазинах «7–11», или продают бургеры в «Макдоналдсе», поскольку в последнее время опять сильно урезали иммиграционные квоты. Они делают всю ту работу, которая не по душе выпускникам колледжей, но которую все же необходимо делать.
Скажем прямо: Сара Грин – типичная снобка. Точно такая же, как представители семейств Каллахэн, Делакруа и Моррис, которые живут на нашей улице. Все они как бы сами себя заключили в этакий пузырь привилегий; больше всего они любят противопоставлять местоимения «мы» и «они», «нас» и «их»; а их любимый припев – «только не в нашем квартале». Когда в такой семье заходит речь о выборе школы или иного учебного заведения, то это происходит в соответствии с формулой «Я сама (сам) выберу для тебя школу, потому что я лучше в таких вещах разбираюсь». Им нет дела, что какой-то городской парнишка, одноклассник их детей, внезапно «слетел» до уровня ремесленного училища, что показавший блестящие результаты мальчик из сельскохозяйственного района Небраски почему-то «не сумел» пройти по конкурсу в университет своего штата. Подобные неприятности всегда случаются только с ними, но никогда с нами. Если бы я не жила под одной крышей с Малколмом, если бы не делила с ним стол и постель, если бы меня не снедала постоянная тревога за Фредди, я, пожалуй, вряд ли знала бы, что такие вещи возможны. В конце концов, многие ли смотрят по телевизору выступления министра образования Мадлен Синклер? Даже выступления президента и то едва собирают процентов пятнадцать зрителей, хотя уж из этих-то выступлений делают поистине крупные шоу. А наша королева Мадлен, на мой взгляд, и вовсе имеет аудиторию, близкую к нулю.
Я проехала вдоль парка, пересекла мост и оказалась в центре города, неотвязно думая о том, сколько еще времени мы все будем играть в эту опасную игру. Неужели до тех пор, пока все фигуры не переместятся с их доски на нашу? Как это, например, произошло сегодня утром, когда дочка Сары Грин, идеальная во всех отношениях девочка, тоже почти ставшая королевой, в мгновение ока была превращена в обыкновенную пешку.
Я по-прежнему опаздывала, так что, въехав на государственную парковку в Джорджтауне, попросту поднесла свой телефон к счетчику и уплатила за пятнадцать минут. Клинг! Готово. Где-то в радиоволнах у меня над головой или в кабелях у меня под ногами пятьдесят центов переместились с банковского счета в одном штате на другой счет в другом штате. Не требовалось даже монетки доставать из кармана.
В знакомом «Старбаксе» меня уже ждал мой латте, заказанный по мобильному телефону. Разумеется, наполовину декаф. Двухпроцентное молоко, легкая пенка, одна ложка сахара. Гранде, что бы это выражение ни значило. Я забрала свой кофе, и робот-бариста прочирикал: Добрый день, Елена! Надеюсь, ваш напиток будет вкусным! Завтра утром снова увидимся. Иногда робот-бариста бывает «он», а иногда «она». Их создатели очень любят смешивать подобные вещи.
Я заметила у окна какую-то девушку, которая, подобрав под себя ноги, сидела на одном из глубоких диванов с множеством подушек и читала. Она была совсем юная, похожая на ученицу последнего класса школы, однако читать она устроилась именно здесь, в «Старбаксе», и отнюдь не казалась ни наказанной школьницей, ни бессовестной прогульщицей. На столе перед ней страницами вниз лежал раскрытый справочник по устройству на работу, этакая библия для тех, кто только начинает строить карьеру; подобные справочники якобы способны растолковать человеку, кем ему быть, когда он вырастет; рядом со справочником высилась целая стопка буклетов различных колледжей, а также сборник пробных тестов для поступающих в высшие учебные заведения; гора буклетов была увенчана кофейной чашкой, отчасти скрывавшей от меня лицо девушки. Но я успела заметить, что глаза у нее ясные; такие глаза бывают у самых лучших моих учеников; и все же я сразу поняла, что шансов выиграть эту игру – поступить в колледж – у этой ясноглазой девушки нет.
В качестве закладки она использовала желтую ID-карту – а мне было прекрасно известно, что за последние несколько лет ни один колледж не принял ни одного выпускника школы третьего уровня. Если, конечно, верить «отчетам» Малколма, которые он обычно преподносит нам за обедом.
– Добрый день, – приветливо поздоровалась она, заметив, что я устроилась рядом.
– Привет, детка.
– Не удивляйтесь. – Она мотнула головой в сторону учебников и справочников. – Я закончила школу два года назад и была первой в своем классе. Numero uno. Мне поручили произнести прощальную речь на выпускном вечере и все такое. Ну, это, понятное дело, была не самая лучшая школа. Ребята из нашего района не учатся в самых лучших школах. Но все-таки. Я считала, что первое место в классе что-то да значит.
Я понимала, что ужасно опаздываю. И все-таки осталась.
– Теперь в колледж поступить сложно, – осторожно заметила я.
Она закрыла свою «библию Бэррона» со списками самых разнообразных статистических данных – правил допуска, средних баллов за тесты, демографии, стоимости блюд в ближайших барах и закусочных, количества мест для занятий спортом и прочей подобной бредятины.
– А вы чем занимаетесь? – спросила она.
– Преподаю.
– Ой, правда? Где?
– В школе Давенпорта.
Девочка так уставилась на меня, словно хотела вобрать меня целиком вместе с моим дорогим костюмом, изящными туфлями и сумочкой из телячьей кожи, висевшей на плече.
– Да, выглядите подходяще. Как одна из них.
– Не понимаю. Что это значит?
Она засмеялась.
– Белая. Богатая. Практически безупречная. Спорить готова, что и IQ у вас сверхвысокий.
– Нормальный. – На самом деле IQ у меня 9,73. Но говорить ей об этом мне не хотелось.
– А я все-таки хочу еще разок попытаться – может, сумею поступить. А потом… я просто не знаю, что будет потом. Раньше я тут работала, – она обвела рукой помещение кафе приглашающим жестом хозяйки, – а несколько месяцев назад меня уволили. Но я по-прежнему тут болтаюсь. – И она снова мотнула головой в сторону стопки книг. – Понимаете, в нашем квартале чтение – занятие не слишком популярное.
Возникла пауза. Я все пыталась отыскать для этой девочки какие-то нужные слова, хотя понимала, что никаких таких слов у меня нет. Наконец я спросила:
– А чем бы ты хотела заниматься в колледже?
– Математикой, – сразу ответила она, закрывая книгу. – Я здорово в математике разбираюсь. Вот спросите меня что-нибудь, что угодно.
И тут у меня зазвонил телефон. Это была школьная секретарша Рита.
– Извини, давай в другой раз, хорошо? Сегодня я ужасно опаздываю.
Девочка недоверчиво посмотрела на чашку, которую я держала в руке.
– Ну да. Я понимаю.
– Извини, – повторила я, действительно чувствуя себя перед ней виноватой – причем во всех отношениях – и понимая, что она мне не верит. Затем быстро встала и вышла за дверь.
Снаружи автоматические уборщики всасывали листья, веточки и мусор, оставленный со вчерашнего вечера студентами колледжа на той стороне Висконсин-авеню. Два автомобиля, владельцы которых забыли о дне уборки улиц, были вынуждены купить проездные билеты. Билеты, разумеется, не бумажные, но в течение нескольких минут сотня долларов переместилась с банковского счета зеленого джипа и еще сотня со счета желтого «Мини-Купера», украшенного гоночными полосками. Монотонно загудела ограда парковки, когда я выехала на проезжую часть; обслуживающий автомат покатился дальше по Висконсин-авеню в поисках очередной жертвы.
Все эти автоматы заставили меня размышлять о том, куда денутся выпускники желтых школ в ближайшие несколько лет, когда последние продуктовые магазины перейдут на автоматическое обслуживание и маленький робот-доставщик фирмы «Амазон» будет гудеть у дверей домов, складывая заказанные свертки на крыльце. Щелчок, жужжание, шлепок. Видимо, это и есть прогресс, и, по-моему, такого прогресса в нашей жизни будет все больше. Как знать, возможно, я еще и пенсионного возраста достигнуть не успею, когда даже преподавание в школах будет автоматизировано.
– Самое главное – это честное соревнование, – вещал Малколм во время своих обеденных выступлений, обращаясь в первую очередь, разумеется, к Энн. – Последовательность такова: ты много работаешь, старательно учишься, делаешь успехи и в итоге получаешь хорошую работу.
Но ведь проблема совсем не в этом; даже младенцу ясно, что число рабочих мест уменьшается, а количество людей увеличивается. Уже свернув на знакомую подземную парковку и притормозив, чтобы очередной автомат смог просканировать данные на мою машину и радостным, но абсолютно нечеловеческим голосом поприветствовать меня: Доброе утро, доктор Фэрчайлд, я все еще думала о том, куда все-таки денутся ребята из желтых школ, которые в ближайшие десять лет станут выпускниками, и что наше государство будет делать со всеми этими людьми, которые ему больше не нужны.
Глава девятая
Школа, где я теперь работала, мало чем отличалась от той, где я училась почти четверть века назад. Те же классы, учителя, ученики и учебники. «Именно ученики, – думала я, раскладывая книги и листы посещаемости на своем рабочем столе и поднимая жалюзи, чтобы из окон была видна хоть какая-то зелень, – почти ничем не отличаются. Ни друг от друга, ни от тех, что были в мое время».
Тогда проблема аутизма так широко еще не ставилась, преобладал вопрос «Что это еще за гребаный аутизм выдумали?», в старшей школе в 90-х куда больше внимания уделялось таким вещам, как аллергия на арахис, непереносимость глютена, право на отдельный туалет для транссексуалов и публичные признания подростков в гомосексуальности. Перемены происходили постепенно, по капле. И я заранее прикидывала, что к тому времени, как мои дочери станут подростками, все вокруг включатся в танец социокультурного многообразия.
Но я ошиблась. Этот танец не ушел дальше медленного и довольно неуклюжего шарканья ногами. Когда мои ученики входили в класс для прохождения последней проверки перед очередными тестовыми испытаниями – это обычно именуется собеседованием, но каждому известно, что на самом деле это последнее «натаскивание», которому предшествует многочасовая зубрежка, – они все выглядели какими-то одинаковыми. Преимущественно белые, спортивные, гетеросексуальные. И я никогда не встречалась с такой вещью, как туалет, учитывающий интересы трансгендеров.
Дни прохождения тестов одновременно и суматошны, и странно растянуты. Сегодня с утра в школе царила суматоха. Я проводила последние собеседования, готовя учеников к прохождению очередных тестов на SOL. Эта аббревиатура, вообще-то, означает Standards of Learning[8], но про себя я вот уже почти год всегда расшифровывала ее как Shit Out of Luck[9].
Но вслух никогда, разумеется, этого не произносила. И уж тем более при Малколме.
Хотя это действительно попросту дерьмовое везение. Или, точнее, невезение. Во всяком случае, два месяца назад передо мной было тридцать измученных зубрежкой физиономий, а сегодня всего двадцать семь. Три пустые парты из класса пока так и не убрали, хотя в общей массе они не так уж и заметны. Никому нет дела до того, чтобы их вынести или хотя бы сдвинуть к задней стене класса. Хотя, возможно, это как раз и входило в планы начальства – оставить пустые парты в качестве назидания? Это те самые парты, за которыми сидели Джудит Грин и Сью Тайлер, а также тот бледный, как привидение, мальчик по имени Антонио, который чертовски хорошо разбирался в химии, а вот теория чисел ему никак не давалась. В общем, это то ли «морковка» для упрямого ослика, то ли «палка».
Скорее, «палка».
Хотя у многих преподавателей дела обстояли еще хуже. Нэнси Родригес, например, которая ведет курс продвинутого программирования, в прошлом месяце после Q-теста потеряла сразу двух учеников. А химический класс доктора Чен, насколько я слышала, уменьшился с двух дюжин до полутора десятков человек. Впрочем, разговоры в учительской на эту тему всегда велись шепотом. Хорошо бы ребятишки Нэнси успешно сдали лабораторку, иначе она и глазом моргнуть не успеет, как будет в зеленой школе преподавать. Чен прямо-таки волосы на себе рвет из-за стольких провалов. В общем, примерно в таком духе. Но как только очередное испытание благополучно заканчивается, тревожные сплетни стихают и ученики продолжают двигаться дальше по дороге знаний.