– Пожалуйста, – говорил Паво, – может быть, тут найдется кое-что по вкусу.
Но гость не заставлял себя упрашивать.
– Да, – сказал Бирребурр, – у меня, действительно, аппетит недурной после прогулки через Азию. Покорно благодарю! – После чего он съел одно за другим: щипцы, молот, подковы, гвозди, угли и под конец, в виде десерта, мехи.
«Посмотрим, – подумал кузнец, – неужели этому чудовищу придется по зубам и наковальня».
– Пожалуйста, без церемоний!
– Нет, спасибо, – сказал Бирребурр, – сладкое под конец! – и с этими словами он выбрал из горна несколько раскаленных угольев и осторожно, чтобы не опалить бороду, сунул их себе в рот.
– Давненько уже я так вкусно не ужинал. Если я к утру проголодаюсь, то я могу еще съесть кузницу и детей.
– Да неужто? – сказал взбешенный кузнец.
– Ну что за церемонии, за неимением лучшего и это сойдет. Но как мне поймать солнце? – вздохнул колдун.
– Да это вовсе не так трудно, когда есть семимильные сапоги, – отвечал кузнец.
– Вот было бы хорошо, если б оно село не в воду! Дело в том, что каблуки на моих сапогах сделаны из такого железа, которое бежит само собой.
– Да что ты? Возможно ли это? А можно ли приковать такой каблук к чему угодно?
– К чему хочешь. Все побежит само собой. Но, кстати, я кое-что вспомнил. Каблук на моем правом сапоге немного отстал, когда я бежал вчера через Уральские горы. Прикуй-ка его к завтрему, да покрепче. А я пока прилягу отдохнуть у горна: я немного устал.
Бирребурр сбросил правый сапог, улегся врастяжку на вымазанном сажей полу и вскоре захрапел так, как только могут храпеть колдуны после трехдневной прогулки через всю Азию в семимильных сапогах.
Кузнец призадумался.
«Съест моих детей и мою кузницу к завтраку? Нет, старый колдун, не бывать этому никогда! Ты уж и без того наделал в доме достаточно беспорядка. Уж не пришибить ли мне тебя, чудовище? Нет, этого я не сделаю, ведь как бы то ни было, а он мой гость… Или не стащить ли мне с него другой семимильный сапог и удрать с обоими? Это было бы презабавно, но ведь это значит, пришлось бы украсть, а для этого Паво слишком честен. Нет, теперь я знаю, что я сделаю: я оставлю старине оба сапога, но правый каблук я немного поправлю».
– Ойва, пойди скажи матери, что я сегодня ночью буду работать в железнодорожной кузнице. Пусть она не боится колдуна: он спит как убитый.
Кузнец взял правый сапог колдуна, отломил каблук, пошел на железнодорожную кузницу и выковал там новый каблук из обыкновенного железа; этот каблук он приделал на место старого к сапогу колдуна.
«Ну, пусть-ка теперь старое чудовище попрыгает на одной ноге по семи миль», – сказал он себе.
«Так вот как, – думал кузнец, осматривая семимильный каблук, – это-то и есть то железо, которое так шибко бегает. Оно было бы как раз кстати на локомотиве!»
Случилось так, что именно в эту ночь на железнодорожной кузнице поправляли сломанное колесо от локомотива. Паво потихоньку вковал семимильный каблук в это колесо.
«Ну, каблук, теперь ты набегаешься вдоволь!» – подумал Паво и рассмеялся.
На следующее утро была проба локомотива, и вот он побежал сам собой, понесся во всю прыть, так что никакие тормоза не могли его остановить.
– Что такое случилось с локомотивом? – вскричал железнодорожный мастер. – Прежде он плелся, точно вол с возом сена, а теперь летит как стрела.
– Локомотив находит, что по Улеаборгской железной дороге слишком медленно ездят, и он хочет показать, как поезда ходят в Англии, – сказал Паво.
– Стоп! Стоп! – кричал железнодорожный мастер. И, о диво! семимильный каблук имел настолько сапожной смекалки, что понял команду, повернул назад и остановился смирно в ожидании следующих приказаний.
– Да ведь это самый быстроходный локомотив на свете! – воскликнул восхищенный мастер.
– Ему да не быть быстрым? Да он в три дня пробежит всю Азию, – отвечал Паво.
Когда Бирребурр проснулся, он увидел свой правый сапог с новым каблуком, надел его и собрался было опять отправляться в погоню за солнцем. Но при первом же шаге, о горе! левая нога вылетела вперед, точно пушечное ядро, тогда как правая тащилась сзади, как самая обыкновенная нога в сапоге из смазной кожи. Это было слишком затруднительно. После двух или трех шажков на одной ноге вернулся Бирребурр, запыхавшись, назад в кузницу. Как теперь быть, как же ухитриться бежать за солнцем на одной ноге?
Кузнец Паво, который уже думал, что совсем отделался от этого голодного чудовища, теперь не на шутку испугался за своих детей и за свою кузницу.
– Послушай, старина, – сказал он, – видел ты, как солнце только что исчезло за облаком?
– Видел, но что ж из этого? Ведь оно это часто делает, – вздохнул колдун.
– Не тут-то было! Больше ему уж никогда этого не сделать! Ты забыл на кузнице свой мешок. Я хотел услужить тебе, пока тебя здесь не было и расставил силок из проволок на верхушке сосны, из-за которой, как ты заметил, недавно выглядывало солнце. Ждать пришлось недолго, и скоро солнце попалось в силок, и вот я засунул его в твой мешок.
– В мой мешок? Ах ты, милейший кузнец из всех кузнецов от Берингова пролива до Улеаборга! От радости готов сейчас же съесть тебя, так как я опять чувствую прекрасный аппетит после скачки на одной ноге.
– Очень благодарен, – отвечал кузнец, – но не хочешь ли ты сперва убедиться, действительно ли солнце в мешке?
– Конечно, мой бесценный друг! Где мешок?
– Да вот он!
– Ишь, как оно кричит и брыкается в мешке (кузнец засунул в мешок поросенка). Ничего, ничего, пищи себе сколько хочешь, теперь уж ты крепко сидишь в мешке, и я выиграл часть света. Теперь наступит чудная тьма, и колдуны будут царить на всем свете.
– Да ты посмотри! – подбодрял его кузнец и приоткрыл немного мешок.
– Что ты делаешь? Вдруг оно выскочит? Ведь оно ух как хитро! Уж лучше я сам влезу в мешок, – сказал колдун.
Раз, два, три – и колдун сидел в мешке, а кузнец сейчас же крепко-накрепко затянул веревку.
«Вот так счастье, что колдуны так непроходимо глупы», – подумал кузнец, завязывая на всякий случай еще глухой узел.
В мешке поднялась ужасная возня и крик.
– Ой, оно кусает меня, – кричал колдун.
– И ты кусай! – отвечал кузнец, запер кузницу и пошел в избу, чтобы отдохнуть от ночных приключений.
Но почему же колдун, который мог выбить целую стену из избы, не мог разорвать мешка? И вправду, отчего? Не понимаю! Может быть, старик вывихнул себе ногу или натер ее, когда должен был плясать на одной ноге.
Долго ли колдун Бирребурр сидел в мешке, куда он хотел засунуть солнце, этого я тебе хорошенько сказать не могу, так как в газетах про это не писали. Слышал я только, что добрый кузнец Паво утешал своего пленника надеждой когда-нибудь по железной дороге вернуться к Берингову проливу, так как все равно на одной ноге туда не доскачешь. Но надежда эта и вправду скоро осуществится, так как русские уже строят туда дорогу. Ведь теперь у железной дороги семимильные сапоги: ей нетрудно будет пробежать через Азию. Но поймает ли когда-нибудь железная дорога солнце – это другой вопрос. Железная дорога, так же как и колдуны, боится воды, а солнце имеет дурную привычку освежаться вечером в море.
Каждый раз, как я вижу детей, которые ловят солнце зеркалом и пускают зайчиков на стене, я думаю про Бурребирра и Бирребурра. Попробуй-ка его поймать!
Дважды два – четыре
Заяц и белка были так дружны между собой, что называли друг друга попросту Иессе и Курре[3].
– Здравствуй, Иессе, – сказала белка, когда они встретились в лесу.
– Здравствуй, Курре, – сказал заяц. – Не слыхал ли ты, не лаяла ли сегодня какая-нибудь собака?
– Кроме Пономаревой Приссе никого не слыхал. Но уж Приссе-то меня ни чуточки не беспокоит.
– Ну, еще бы! Кому придет в голову бояться Приссе! – отвечал храбрый Иессе. – Да будь он ростом хоть с лошадь!
– Давай-ка пойдем на промысел, – сказал Курре. – Все, что мы добудем, мы разделим поровну.
Я получу ровнехонько столько же, сколько и ты, а ты получишь ровнехонько столько же, сколько и я.
– Ладно, я согласен, – отвечал Иессе.
Сказано-сделано. Они отправились на промысел и делили между собой все по-братски.
Когда им попадалась рябина, Курре влезал на дерево и бросал красные ягоды Иессе вниз. Попадалось ли им поле с капустой, Иессе перегрызал сочные кочни и тащил их Курре.
Раз как-то нашли они четыре яблока на дороге. Калле, из поместья Нюгорд, шел рано поутру в школу и нес на спине сумку. В сумке у него было полхлеба, кусок сыра, бутылочка молока и четыре яблока, которые ему дала мать за то, что он получил хорошие отметки. В сумке оказалась небольшая дыра, через которую яблоки и проскользнули одно за другим и попадали на дорогу.
Вот Иессе и Курре начали делить между собой добычу. Сперва Курре взялся за дело и разделил так: одно яблоко он отдал Иессе, а три оставил на свою долю.
– Э-э, постой-ка, – сказал Иессе, – верно ли это? – И вот Иессе начал делить по-своему: одно яблоко он дал Курре, а три оставил себе.
– Однако, послушай, – сказал Курре, – мне кажется, что так будет не лучше прежнего. – И они думали да раздумывали, как бы это ухитриться разделить так, чтобы обоим досталось поровну.
В это время Калле вздумал полакомиться по дороге яблоками. Он полез за ними в сумку и начал искать, но напрасно. «Они, верно, упали из сумки», – сказал он себе и пошел назад, чтобы разыскать свое потерянное сокровище. Вдруг он видит: на краю дороги сидят Иессе и Курре, а яблоки скатились в канаву.
– Посмотрите-ка, да ведь это Иессе и Курре! – удивился Калле. – Послушайте, не видали ли вы моих яблок?
– Да вот мы как раз хотели делить между собой четыре яблока, – отвечал Курре, – но мы никак не могли сообразить, как это сделать так, чтобы нам обоим досталось поровну.
– Да ведь это совсем нетрудно, – сказал Калле. – Каждый из вас получит по два яблока.
– О-го! – с удивлением воскликнули Курре и Иессе. – А как ты это знаешь?
– Как же мне не знать, что дважды два – четыре? Да ведь я хожу в школу.
– Вот удивительно! Так в школе учат, что дважды два – четыре?
– В школе учат всему, – отвечал гордо Калле.
– Вот так штука! Ну, а ты, неужели же ты все знаешь?
– Да, почти все. Я умею считать до семью семь, но дальше я не совсем-то помню.
Иессе и Курре не могли вдоволь надивиться такой поразительной учености. Однако они решили воспользоваться добрым советом, подобрали яблоки из канавы и начали делить их по правилу – дважды два – четыре.
– Да ведь яблоки-то мои! – вдруг вспомнил Калле.
– А он и это знает! – воскликнули Иессе и Курре. – Да, чего только не знает этот мальчик! А хорошо было бы попасть в школу и сделаться таким же ученым, как и он.
– Пойдемте! – предложил Калле. – Идите за мной, я как раз туда иду. Вы можете забраться под скамейку; только, чур, сидите там смирно: в школе шуметь нельзя.
– А собак там нет? – спросил Иессе.
– Собак? Вот еще! К чему в школе быть собакам? Впрочем, иногда приходит Приссе с Пономаревым Вилле и прокрадывается в школу, но его сейчас же выгоняют.
– А вдруг он укусит нас?
– Приссе укусит! Да он такой добрый, что только смеется, когда я тащу его за хвост.
– Он смеется? – Иессе и Курре посмотрели друг на друга. Никогда не слыхивали они, чтобы собаки смеялись; ну да чему только не выучишься, когда попадешь в школу? Чего доброго и они могли бы выучиться смеяться.
И вот оба друга порешили идти с Калле в школу.
– Мы, кажется, не трусы, – сказал Иессе.
Путь не показался длинным таким хорошим прыгунам. Скоро Иессе и Курре были уже в школе; им удалось так тихо и ловко прокрасться под скамейку, что никто их не заметил. Дети сидели по своим местам; вошел учитель и начал спрашивать урок: восемью восемь, сколько будет?
«Вот это немножко похитрее, чем дважды два», – подумали Курре и Иессе и навострили уши.
Но едва начался урок, как потихоньку вошел Пономарев Приссе.
По всему было видно, что он привык, что его всегда выгоняют. Он поджал хвост и собирался скрыться под скамейкой. Но вдруг он начал чихать, нюхать, ворчать…
– Вон, Приссе! – закричал учитель, – убирайся-ка подобру-поздорову!
Но Приссе уже был возле скамьи, где он нашел нечто весьма подозрительное, и давай лаять.
По счастью, одно из окон было открыто.
И началась тут скачка через столы и скамьи.
К неописуемому удивлению детей в окно выскочили Иессе и Курре и за ними Приссе.
Общий переполох, крик и хохот, и все бросились к окну. На этот раз так никто и не узнал, сколько будет восемью восемь.
Иессе и Курре неслись, что было сил к лесу, а вплотную за ними летел добрый Приссе. Но, увы, Приссе был теперь далеко не добрый: хвост у него стоял торчком, язык свесился на сторону, он даже не давал себе времени лаять, а только издавал какие-то тонкие, визгливые звуки, как это делают собаки, когда нападают на свежие заячьи следы. Погоня продолжалась таким образом до опушки леса. Здесь Курре не трудно было избавиться от беды: в одно мгновение взобрался он на высокую ель и исчез в ее густых ветвях. Приссе, от которого так неожиданно ускользнула добыча, остановился у ствола ели и начал неистово лаять. Но это был напрасный труд! Курре не был настолько глуп, чтобы вылезти из своего убежища. Когда Приссе налаялся наконец до усталости, он, сконфуженный, вернулся в школу несолоно хлебавши.
Тем временем Иессе мог спокойно искать себе спасения в лесу. Когда все наконец утихло и врага нигде не было видно, оба друга сошлись снова на полянке под можжевеловым кустом. Если бы им в самом деле удалось выучиться смеяться, то, наверное, весь лес вторил бы им. Но хотя они этого искусства и не знали, они все-таки умели быть веселы по-своему и презабавно вышучивали свое приключение.
– Мы, кажется, не трусы, – говорил Курре и при этом пресмешно передразнивал, как Иессе скакал, удирая от Приссе.
– Нет, а ты слышал, как Приссе визжал? – спросил Иессе, немного сконфуженный тем, что так хвастал. – Никогда бы я не поверил, что Приссе умеет так нежно петь.
– Приссе такой добрый, Приссе только смеется, когда его тащат за хвост, – опять передразнивал Курре.
– А мы-то еще думали, что Калле знает все!
– Положим, в школе можно выучиться многому, хотя это еще не значит, что знаешь все, если знаешь, что дважды два – четыре.
Береза и звездочка
Знаю я еще одну сказку из давно прошедшего времени про мальчика и девочку, которые всю свою жизнь стремились только к одной цели. Многие ли из нас могут сказать то же самое про себя?
Около ста семидесяти лет тому назад в Финляндии было большое несчастье. Бушевала война, города и деревни пылали, посевы уничтожались, а люди погибали сотнями тысяч от меча, голода и страшных болезней. Повсюду было горе: везде раздавались стоны и вздохи; куда ни погляди, только и видно было, что слезы, кровь да пепел; и те, кто дольше всех старались не терять надежды, под конец не знали на что и надеяться. Бич Божий разразился над страной со страшной силой, и то ужасное время никогда не забудется. Вследствие стольких несчастий многие семьи рассеялись: одних увели в неприятельскую страну, другие бежали в необитаемые леса или в далекую Швецию, и жена не знала, где ее муж, брат не знал где сестра, а отец и мать не знали, живы ли еще их дети или умерли.
Во время этой долгой войны в числе многих других были уведены также двое маленьких детей, брат и сестра. Их увели в далекую чужую страну, где они нашли приют у добрых людей. Года шли, брат и сестра росли, и жилось им хорошо, но при всем своем благополучии они не могли забыть отца с матерью и родины.
Когда распространился слух, что в Финляндии мир и что все, кто хотел и мог, имели право вернуться туда, то детям стало слишком тяжело оставаться в чужой стране и они стали просить, чтобы их отпустили на родину.
Люди, приютившие их у себя, улыбнулись и сказали:
– Отпустить вас на родину? Глупенькие дети! Да знаете ли вы, сколько надо идти? Более ста миль.