Мы оказались в зоне ожидания за пределами здания, где останавливались команды на пути внутрь или наружу. Команда из «красной» смены уже довольно долго сидела там, дожидаясь дальнейших распоряжений. В зоне ожидания мы провели около часа, и все это время я рассматривал Гренфелл и не верил своим глазам. Я понимал, что внутри, в огне, лежат тела беззащитных жертв. Пожар все еще бушевал, сверху продолжали падать горящие обломки.
Зрелище было страшное: у нас над головами нависала горящая башня, увенчанная черным выгоревшим каркасом. Расположение Гренфелла делало эту картину еще более впечатляющей: одинокий, он вздымался высоко над прилегающими малоэтажными постройками, отчетливо выделяясь на фоне неба.
Я знал, что вскоре нам придется войти внутрь, и был серьезно встревожен. Впервые с того момента, когда я вдруг проснулся ранним утром, я ощутил беспокойство за на-шу безопасность – мою собственную и всей команды. Я и раньше испытывал нервозность на сложных пожарах, но сейчас она была сильней обычного. Оглядываясь назад, должен сказать, что оказался прав. Инстинктивно я схватился за телефон – видимо, в поисках успокоения от общения с близкими.
Оказалось, в нем скопилось множество сообщений: все спрашивали, не послали ли меня в Гренфелл. От этого ощущение серьезности происходящего только усилилось – она была колоссальной. В городе только и говорили, что о пожаре. Я ответил, что действительно нахожусь в Гренфелле и вот-вот пойду внутрь.
Глядя на башню, я думал, что вполне могу войти в нее и уже не вернуться обратно. Конечно, происшествия, где я оказывался до этого, тоже бывали опасными, но до такой степени – никогда.
Произойти могло что угодно. Здание издавало такие звуки, словно готово рухнуть; внутренний каркас трещал от жара и мог вот-вот обвалиться. Я был уверен, что рано или поздно так и произойдет. Вокруг перешептывались о том, что опоры башни пострадали: неудивительно, с учетом того, что она горела уже больше двенадцати часов. Перспектива была угрожающей, и я думал, что мне сильно повезет, если я выберусь оттуда целым и невредимым. Наверняка среди пожарных тоже будут жертвы, и я вполне могу оказаться в их числе. Я не предполагал, что погибну, но понимал, что моя судьба будет зависеть исключительно от стечения обстоятельств.
Мы сидели в зоне ожидания, и все занимались одним и тем же: писали сообщения родным и близким. Мне пришло СМС от матери моей дочки Майлы; она спрашивала, не попал ли я в Гренфелл.
Да, я тут. Работенка, похоже, будет незабываемая. Скажи Майле, что папа ее любит. Я ей потом позвоню.
Моя лучшая подруга, Мишель, тоже прислала встревоженное сообщение. Ей я ответил подробнее, так что мой ответ позволял составить представление о том, что мы все чувствовали:
Да, я тут, само собой. Правда, отчасти об этом жалею. Когда мы приехали, одного взгляда на лица пожарных было достаточно, чтобы понять, что нас ждет. Опасность, смерть и ужас. Я в зоне ожидания, вместе с командой. Смотрю на башню: она как смертельная ловушка. Сверху постоянно падают обломки, и пламя до сих пор не утихло! Задания пока нет, мы не знаем, что нам поручат. Волосы дыбом встают, как подумаю о несчастных жертвах внутри!
Закончив переписку, я снова принялся рассматривать башню, по-прежнему не веря собственным глазам. Пожар таких масштабов в наше время в современном здании – это просто невероятно! Мы все понимали, что погибших наверняка немало, хоть и не знали пока, сколько именно, и от осознания того, что огонь, полыхавший так близко, забрал столько жизней, кровь стыла у нас в жилах.
Я понимал, что вскоре должен буду войти буквально в смертельный капкан – здание, охваченное пламенем, – но распоряжений до сих пор не поступило, и я не знал, что увижу и что буду делать, когда там окажусь.
Пару минут спустя старший хестонской команды, находившийся вместе с нами, получил особое задание, так что нас осталось пятеро. Нам приказали отправляться на так называемый опорный пункт, находившийся на четвертом этаже башни. При пожарных операциях в высотных зданиях он обычно располагается на два этажа ниже уровня огня. Оттуда координируется работа техники и пожарных команд. База должна быть максимально близко к самому пожару, чтобы мы как можно позднее включали дыхательные аппараты и имели больше времени для работы в огне. Если бы мы включили дыхательные аппараты в зоне ожидания, то смогли бы только дойти до четвертого этажа, где находился опорный пункт, после чего нам пришлось бы разворачиваться назад.
Стандартный дыхательный аппарат позволяет нормально дышать около двадцати пяти минут в зависимости от уровня потребления воздуха, прежде чем сработает предупреждающий сигнал; пожарный должен выйти из огня до этого сигнала. Усиленный аппарат с двумя воздушными баллонами дает немного больше времени, но и оно варьируется относительно тяжести работы. Чем выше физическая активность, тем больше кислорода расходуется. Если вы бежите вверх по лестнице и тяжело дышите, баллон, естественно, закончится быстрее, чем при простой ходьбе. В команде, работающей в зоне огня, пожарные обычно меняются местами, так как тот, кто идет первым, расходует больше воздуха, чем остальные, ведь он расчищает им дорогу, убирая обломки и другие препятствия на пути, в то время как все прочие тушат пламя и спасают людей. Все члены команды должны время от времени проверять уровень воздуха в баллонах, и если у одного из них он существенно ниже, он меняется с кем-то местами, чтобы сохранить оставшийся кислород, потому что пожарный не может покинуть здание один – выйти должна вся команда. Она остается вместе постоянно, выполняя общее задание и обеспечивая безопасность всех участников.
На пути ко входу в башню нас сопровождали полицейские: они несли над нашими головами щиты, защищавшие от обломков, которые падали сверху. Плохое предчувствие стало еще сильнее. Башня рассыпалась у нас на глазах и продолжала гореть – было очевидно, что долго ей не продержаться. Как все остальные, я видел, что произошло с башнями-близнецами 9 сентября 2011 года, и ожидал, что здесь случится примерно то же самое. Оставалось надеяться, что этого не произойдет, пока мы будем внутри. Полицейские довели нас до дверей и вернулись в зону ожидания, по-прежнему со щитами над головой.
Итак, я был в Гренфелле. Нижний этаж выглядел пустынным и заброшенным. Из-за дыма и отсутствия освещения там стояла темнота. Стены и полы сильно пострадали от воды, в фойе царила разруха. Я слышал, как вода стекает по этажам. Ее закачивали сверху, в основном с воздушных лестничных платформ, и она лилась оттуда вниз, повреждая лестницы, стены и вообще все на своем пути. Электричество отключили уже давно, и сырость в сочетании с темнотой и разрухой навевала мысли о фильмах ужасов.
С реальностью мое описание не сравнится, но по ощущениям все было именно так – как в декорации, подготовленной для съемок.
Мы поднялись в опорный пункт, чтобы получить дальнейшие инструкции. Нас отвели в свободную квартиру, которую использовали как зону ожидания. Нам надо было сидеть там до получения задания и команды на выход. Снова ожидание. Мы расположились в гостиной одной из квартир на четвертом этаже. Во всех комнатах находились пожарные; они сидели на кроватях, стульях, диванах – везде, куда можно было пристроиться. Очень странное чувство: сидеть на чьем-то диване, в квартире, которая еще утром была для кого-то домом.
Я попытался осмотреться и понять, кто мог в ней жить. Интересно, были эти люди счастливы? Как им тут жилось? На полках стояло несколько фотографий, но мне не хотелось вставать и подходить ближе, чтобы их рассмотреть. Обстановка казалась потрепанной и старомодной, но вокруг было чисто. Это напомнило мне о доме, в котором я жил ребенком, а еще – о бедности. Видавшая виды мебель, телевизор из 90-х, протертый ковер – все как в доме моего детства. Из-за дыма и потопа квартира выглядела еще более уныло.
Я задавался вопросом, почему трагедии подобного рода случаются с людьми, которых жизнь и так не баловала. Я сочувствовал хозяевам квартиры, лишившимся жилья, но зато был уверен, что они выбрались из башни живыми. Никто из жильцов нижних этажей не оказался заперт в огне. И это немного утешало.
Глава вторая. Башня
Мы с остальными членами команды старались говорить о чем угодно, кроме адского пламени, окружавшего нас. Никто не упоминал о предстоящей работе. Казалось, все заключили молчаливое соглашение не обсуждать того, что происходит вокруг или что ждет нас впереди: какой смысл зацикливаться на этом? Отчасти такое объясняется самосохранением, поскольку от разговоров о пожаре мы бы только сильней разнервничались, но в то же время иллюстрирует, насколько пожарные могут быть дисциплинированными. Мы получили приказ сидеть в квартире и ждать и должны были находиться там до получения дальнейших распоряжений. С профессиональной точки зрения, этим наша осведомленность и ограничивалась. Если мы не знаем, что нам предстоит, то какой смысл об этом думать?
Но даже сейчас мы не были уверены, что пойдем дальше. Мы надели дыхательные аппараты и приготовились идти, но вокруг царил такой хаос, что нельзя было с уверенностью сказать, пошлют нас наверх или нет. Я слышал, как старший офицер обсуждал по рации проблему с отключением газовой сети, пожарные работали сразу на нескольких этажах, пустить воду все еще не удавалось…
За двенадцать лет я ни разу не видел, чтобы в опорном пункте скопилось столько людей, выполняющих столько разных задач одновременно. Все сновали туда-сюда, ситуация постоянно менялась, а это означало, что мы не можем знать, какую роль нам отведут – и отведут ли вообще. Я уговаривал себя не нервничать насчет будущего задания. Думал о том, остались ли после стольких часов выжившие на верхних этажах. Устав от ожидания, я уже хотел пойти наверх и взяться за работу.
Двух хестонских пожарных отозвали, так что нас осталось трое – я и еще двое из Хестона. Мы не знали, зачем отозвали тех двоих. Десять минут спустя появился командующий сектором, которому понадобилось еще два человека. Пожарные из Хестона хорошо знали друг друга, поскольку работали на одной станции, поэтому было логично им пойти вместе, раз уж они привыкли трудиться плечом к плечу. На мгновение я решил, что обо мне вообще забыли. Что если я останусь единственным, кто не понадобится наверху?
– Подождите минутку, – сказал я командующему. – Я пришел с этой командой. Я оставил своих, чтобы подняться сюда. Я не хочу стоять в стороне.
– Не беспокойтесь, – ответил он. – Подождите пять минут, я сейчас вернусь.
Мы трое остались в комнате.
Пару минут спустя к нам просочились новости о том, что опорный пункт целиком переводится на седьмой этаж: команды, оборудование, все. Много времени это не отняло, поскольку вокруг было достаточно людей, чтобы помочь.
Мы перебрались на седьмой этаж и снова стали ждать в такой же брошенной квартире. Довольно быстро командующий дал нам задание: начать обследование пятнадцатого этажа, включая холлы, лестницы и квартиры, оценить силу огня и отметить расположение тел жертв, если таковые найдутся. Далее нам предстояло продвигаться вверх по этажам, насколько будет возможно. Их оставалось восемь, но никто не ждал, что мы обследуем все сразу.
Как всегда первое – и главное: спасение выживших, если такие будут, в приоритете. Конечно, надежды почти не осталось, но было бы неправильно просто решить, что спасать уже некого. Все может случиться. Нам надо было двигаться вверх по этажам до тех пор, пока у нас не кончится воздух или условия не станут критическими: в этом случае мы должны вернуться и передать информацию командующему сектором.
Кто-то спросил, обследовались ли ранее этажи, на которые нас послали. Ответ был нет, никто не обследовал пятнадцатый этаж после того, как огонь охватил всю башню. Ранее пожарные, конечно, были там и говорили с жильцами, одновременно стараясь предотвратить распространение пламени. Но последствия нам предстояло увидеть первыми. От этого мне стало не по себе; одновременно я понимал, что нас не отправили бы туда, не будь риск оправдан.
Мы построились и двинулись вперед. Я был встревожен, даже напуган. Мы направлялись прямо в огонь, поднимались в раскаленную, самую опасную часть здания. При громадной температуре и низкой видимости нам предстояло шагнуть в неведомое.
В подобные моменты в голове у пожарного звучат сразу два голоса. Один – профессиональный: он гордится тем, что принимает участие в столь значимом событии, делает важнейшую работу, применяет на практике свой опыт и знания. Другой – человеческий: он говорит о том, сколько людей уже погибло в этом здании, печалится о них и их семьях, а еще – боится за собственную безопасность.
Именно эти двойственные мысли и эмоции теснились у меня в голове, пока мы шли к лестнице. Я надеялся, что когда мы включим дыхательные аппараты и приступим к работе, моя голова очистится, так что постарался немного успокоиться.
Нам приказали начинать с пятнадцатого этажа. Но по дороге туда мы столкнулись с другой пожарной командой, которая сообщила, что уже обследовала этаж и жертв не обнаружила, так что мы поднялись на шестнадцатый, где до нас пожарных еще не было.
Я попытался связаться с диспетчером и проинформировать его, что мы начинаем обследование шестнадцатого этажа, но по мере продвижения сигнал рации становился все слабее, а на шестнадцатом этаже пропал совсем. Отчасти это объяснялось удаленностью диспетчерской, отчасти – конструктивными особенностями здания и условиями среды.
Гренфелл-Тауэр был построен достаточно удобно: в центре проходила широкая шахта, где находились лестницы и лифтовые колодцы; шесть квартир каждого этажа выходили в общий холл, так что нам не надо было преодолевать большие расстояния, чтобы осмотреть их все. В основе проекта, датированного 1967 годом, лежала комбинация надежности и адаптивности. Центральная шахта и колонны по периметру башни отвечали за надежность. Внутренние стены не были несущими, так что конфигурацию помещений можно было менять без особых проблем, не затрагивая основную конструкцию здания, что обеспечивало адаптивность.
Размеры этажей, 22 на 22 метра, давали полезную площадь в 476 м
2
На шестнадцатом этаже вокруг шахты жертв мы не обнаружили. Нам предстояло обследовать лестничные клетки, холлы, все комнаты в квартирах, насколько это будет возможно. Видимость была совсем плохая. Я мог кое-как разглядеть членов своей команды, но видел не дальше чем на пару метров от себя.
Нам сказали, что мы можем выбивать двери квартир, если они закрыты, и заглядывать внутрь, но заходить в них не должны, так как здание сильно повреждено. Некоторые двери прогорели насквозь, так что все было видно; некоторые еще держались, но еле-еле, так на них подействовал огонь.
Мы принялись обходить квартиры одну за другой. Все выглядели так, будто в них разорвалась бомба: с пустыми полками, закопченными стенами, выгоревшие дотла – обугленные скелеты жилья, которым они когда-то были. Снаружи здания еще полыхал огонь; очаги пламени местами попадались и внутри.
Поднимаясь по лестнице, я ногой расчищал перед собой ступени, чтобы остальные члены команды могли беспрепятственно по ним пройти. Я был их лидером и старшим по возрасту. В одной руке я держал мощный прожектор, устойчивый к высоким температурам, специально разработанный для использования в задымленных помещениях.