Не успели мы пробежать полдороги, как услышали позади крик. Мы обернулись и увидели Саньку.
Высоко подняв руки, чтобы мы его скорее заметили, он мчался к нам напрямик через канавы и кочки.
– Ишь ты, как козел скачет! – пробормотал Пашка. – А чем этот дурак над головой размахивает?
– Это не дурак. Это он мои сандалии тащит! – радостно закричала Светлана. – Я их на бревнах позабыла, а он нашел и мне их несет. Ты бы с ним помирился, Пашка!
Пашка насупился и ничего не ответил. Мы подождали Саньку, взяли у него желтые Светланины сандалии. И теперь уже вчетвером, с собакой, прошли через рощу на опушку. Перед нами раскинулось холмистое, поросшее кустами поле. У ручья, позвякивая жестяным бубенчиком, щипала траву привязанная к колышку коза. А в небе плавно летал одинокий коршун. Вот и все. И больше никого и ничего на этом поле не было.
– Так где же тут война? – нетерпеливо спросила Светлана.
– А сейчас посмотрю, – сказал Пашка и влез на пенек.
Долго стоял он, щурясь от солнца и закрывая глаза ладонью. И кто его знает, что он там видел, но только Светлане ждать надоело, и она, путаясь в траве, пошла сама искать войну.
– Мне трава высокая, а я низкая, – приподнимаясь на цыпочках, пожаловалась Светлана. – И я совсем не вижу.
– Смотри под ноги, не задень провод, – раздался сверху громкий голос.
Мигом слетел с пенька Пашка. Неуклюже отскочил в сторону Санька. А Светлана бросилась ко мне и крепко схватила меня за руку.
Мы попятились и тут увидели, что прямо над нами, в густых ветвях одинокого дерева, притаился красноармеец. Винтовка висела возле него на суку. В одной руке он держал телефонную трубку и, не шевелясь, глядел в блестящий черный бинокль куда-то на край пустынного поля.
Еще не успели мы промолвить слова, как издалека, словно гром с перекатами и перегудами, ударил страшный орудийный залп. Вздрогнула под ногами земля. Далеко от нас поднялась над полем целая туча черной пыли и дыма. Как сумасшедшая, подпрыгнула и сорвалась с мочальной веревки коза. А коршун вильнул в небе и, быстро-быстро махая крыльями, умчался прочь.
– Плохо дело фашистам! – громко сказал Пашка и посмотрел на Саньку. – Вот как бьют наши батареи.
– Плохо дело фашистам, – как эхо повторил хриплый голос.
И тут мы увидели, что под кустами стоит седой бородатый старик. У старика были могучие плечи. В руках он держал тяжелую суковатую дубинку. А у его ног стояла высокая лохматая собака и скалила зубы на поджавшего хвост Пашкиного Шарика. Старик приподнял широченную соломенную шляпу, важно поклонился сначала Светлане, потом уже всем нам. Потом он положил дубинку на траву, достал кривую трубку, набил ее табаком и стал раскуривать. Он раскуривал долго, то приминая табак пальцем, то ворочая его гвоздем, как кочергой в печке. Наконец раскурил и тогда так запыхтел и задымил, что сидевший на дереве красноармеец зачихал и кашлянул.
Тут снова загремела батарея, и мы увидели, что пустое и тихое поле разом ожило, зашумело и зашевелилось. Из-за кустарника, из-за бугров, из-за канав, из-за кочек – отовсюду с винтовками наперевес выскакивали красноармейцы.
Они бежали, прыгали, падали, поднимались снова. Они сдвигались, смыкались, их становилось все больше и больше; наконец с громкими криками всей громадой они ринулись в штыки на вершину пологого холма, где еще дымилось облако пыли и дыма.
Потом все стихло. С вершины замахал флагами еле нам заметный и точно игрушечный сигналист. Резко заиграла «отбой» военная труба. Обламывая тяжелыми сапогами сучья, слез красноармеец-наблюдатель с дерева. Быстро погладил Светлану, сунул ей в руку три блестящих желудя и торопливо убежал, сматывая на катушку тонкий телефонный провод.
Военное учение закончилось.
– Ну, видал? – подталкивая Саньку локтем, укоризненно сказал Пашка. – Это тебе не чижом по затылку. Тут вам быстро пособьют макушки.
– Странные я слышу разговоры, – двигаясь вперед, сказал бородатый старик. – Видно, я шестьдесят лет прожил, а ума не нажил. Ничего мне не понятно. Тут, под горой, наш колхоз «Рассвет». Кругом это наши поля: овес, гречиха, просо, пшеница. Это на реке наша новая мельница. А там, в роще, наша большая пасека. И над всем этим я главный сторож. Видал я жуликов, ловил и конокрадов, но чтобы на моем участке появился хоть один фашист – при советской власти этого еще не бывало ни разу. Подойди ко мне, Санька – грозный человек. Дай я на тебя хоть посмотрю. Да постой, постой, ты только слюни подбери и нос вытри. А то мне и так на тебя взглянуть страшно.
Все это неторопливо сказал насмешливый старик и с любопытством заглянул из-под мохнатых бровей… на вытаращившего глаза изумленного Саньку.
– Неправда! – шмыгнув носом, завопил оскорбленный Санька. – Я не фашист, а весь советский. А девчонка Берта давно уже не сердится и вчера откусила от моего яблока больше половины. А этот Пашка всех мальчишек на меня натравливает. Сам ругается, а у меня пружину зажулил. Раз я фашист, значит, и пружина фашистская. А он из нее для своей собаки какую-то качалку сделал. Я ему говорю: «Давай, Пашка, помиримся», – а он говорит: «Сначала отдеру, а потом помиримся».
– Надо без дранья мириться, – убежденно сказала Светлана. – Надо сцепиться мизинцами, поплювать на землю и сказать: «Ссор, ссор никогда, а мир, мир навсегда». Ну, сцепляйтесь! А ты, главный сторож, крикни на свою страшную собаку, и пусть она нашего маленького Шарика не пугает.
– Назад, Полкан! – крикнул сторож. – Ляжь на землю и своих не трогай!
– Ах, вот это кто! Вот он, Полкан-великан, лохматый и зубатый.
Постояла Светлана, покрутилась, подошла поближе и погрозила пальцем:
– И я своя, а своих не трогай!
Поглядел Полкан: глаза у Светланы ясные, руки пахнут травой и цветами. Улыбнулся и вильнул хвостом.
Завидно тогда стало Саньке с Пашкой, подвинулись они и тоже просят:
– И мы свои, а своих не трогай!
Подозрительно потянул Полкан носом: не пахнет ли от хитрых мальчишек морковкой из колхозных огородов? Но тут, как нарочно, вздымая пыль, понесся по тропинке шальной жеребенок. Чихнул Полкан, так и не разобравши. Тронуть – не тронул, но хвостом не вильнул и гладить не позволил.
Тут чудной старик приподнял свою шляпу, свистнул собаку, запыхтел трубкой, оставляя за собой широкую полосу густого дыма, и зашагал к желтому гороховому полю.
*
– Папка, – взволнованно спросила тогда Светлана. – Это ведь мы не по правде ушли из дома? Ведь она нас любит. Мы только походим, походим и опять придем.
– Откуда ты знаешь, что любит? Может быть, тебя еще любит, а меня уже нет.
– Ой, вре-ешь! – покачала головой Светлана. – Я вчера ночью проснулась, смотрю, мама отложила книгу, повернулась к тебе и долго на тебя смотрит.
– Эко дело, что смотрит! Она и в окошко смотрит, на всех людей смотрит! Есть глаза, вот и смотрит.
– Ой, нет! – убежденно возразила Светлана. – Когда в окошко, то смотрит совсем не так, а вот как…
Тут Светлана вздернула тоненькие брови, склонила набок голову, поджала губы и равнодушно взглянула на проходившего мимо петуха.
– А когда любят, смотрят не так.
Как будто бы сияние озарило голубые Светланкины глаза, вздрогнули опустившиеся ресницы, и милый задумчивый Марусин взгляд упал мне на лицо.
– Разбойница! – подхватывая Светлану, крикнул я. – А как ты на меня вчера смотрела, когда разлила чернила?
– Ну, тогда ты меня за дверь выгнал, а выгнатые смотрят всегда сердито.
Мы не разбивали голубой чашки. Это, может быть, сама Маруся как-нибудь разбила. Но мы ее простили. Мало ли кто на кого понапрасну плохое подумает? Однажды и Светлана на меня подумала. Да я и сам на Марусю плохое подумал тоже. И мы широкой ровной дорогой пошли домой. Наступал вечер. Шли нам навстречу с работы усталые, но веселые люди.
Прогрохотал в гараж колхозный грузовик. Пропела в поле военная труба. Звякнул в деревне сигнальный колокол.
*
Возле мельницы мы свернули в ракитник. Слышно было, как за оградой кто-то играл в чижа.
– Ты не жульничай! – кричал кому-то возмущенный мальчишка. – То на меня говорили, а то сами нашагивают.
– Кто-то там опять нашагивает, – объяснила Светлана, – должно быть, сейчас снова поругаются. – И, вздохнув, она добавила: – Такая уж игра!
С волнением приближались мы к дому. Оставалось только завернуть за угол и подняться наверх.
Вдруг мы растерянно переглянулись и остановились.
Ни дырявого забора, ни высокого крыльца еще не было видно, но уже показалась деревянная крыша нашего серого домика, и над ней с веселым жужжанием крутилась наша роскошная сверкающая вертушка.
– Это мамка сама на крышу лазила! – взвизгнула Светлана и рванула меня вперед.
Мы вышли на горку.
Оранжевые лучи вечернего солнца озарили крыльцо. И на нем, в красном платье, без платка и в сандалиях на босу ногу, стояла и улыбалась наша Маруся.
– Смейся, смейся! – разрешила ей подбежавшая Светлана. – Мы тебя все равно уже простили.
Подошел и я, посмотрел Марусе в лицо.
Глаза Маруси были карие, и смотрели они ласково. Видно было, что ждала она нас долго, наконец-то дождалась и теперь крепко рада.
«Нет, – твердо решил я, отбрасывая носком сапога валявшиеся черепки голубой чашки. – Это всё только серые злые мыши. И мы не разбивали. И Маруся ничего не разбивала тоже».
…А потом был вечер. И луна и звезды.
Долго втроем сидели мы в саду, под спелой вишней, и Маруся нам рассказывала, где была, что делала и что видела.
А уж Светланкин рассказ затянулся бы, вероятно, до полуночи, если бы Маруся не спохватилась и не погнала ее спать.
– Ну что?! – спросила меня хитрая Светланка. – А разве теперь у нас жизнь плохая?
Поднялись и мы. Золотая луна сияла над нашим садом. Прогремел на север далекий поезд. Прогудел и скрылся в тучах полуночный летчик.
– А жизнь, товарищи… у нас совсем хорошая!
/ Аркадий Гайдар. Голубая чашка. С сокращениями /
16.07.36 Испания. Памплона
– Ну вот, теперь мы и увидим – действительно ли ни один план не переживает встречи с реальностью – пробормотал себе под нос генерал Мола, военный губернатор Памплоны (столицы автономной области Наварра на севере Испании).
Уже более года генерал Мола нес нелегкую ношу главного действующего лица и фактического организатора, своего рода начальника штаба заговора. Своему старшему товарищу, депортированному в Португалию бывшему командиру «Гражданской Гвардии» генералу Санхурхо, Мола оставил роль идейного вдохновителя. Хотя генерал Санхурхо и сохранил и авторитет, и связи со своими товарищами по службе, но вести практическую организационную работу, переписку, встречи, вербовку из Лиссабона он, конечно, не мог.
И вот, наконец, сегодня Рубикон был перейден – Мола возвращался в свой кабинет из телеграфа, где он разослал замаскированную под лаконичную коммерческую телеграмму директиву: «Семнадцатого в семнадцать. Директор».
План, составленный Молой, предусматривал следующее:
– генерал Кейпо де Льяно, командир корпуса Карабинеров, захватывает власть в Севилье;
– сам генерал Мола поднимает восстание в Памплоне и в Бургосе;
– генерал Саликэ поднимает восстание в Валлядолиде;
– генерал Виллегас захватывает силами армии и фалангистов Мадрид;
– генерал Лабанеллас восстает в Сарагоссе;
– генерал Годэ – в Валенсии;
– генерал Франко вылетает на самолете с Канарских островов, на которые он был сослан за антиправительственные высказывания, в Испанское Марокко и принимает командование Испанской Африканской армией (Иностранный Легион и мавры);
– генерал Санхурхо вылетает на самолете из Лиссабона и возглавляет мятеж.
{24}
17.07.36 Испанское Марокко
Восстание в Испанском Марокко вспыхнуло на час раньше предписанного срока. Офицеры-заговорщики, опасаясь раскрытия их планов командующим войсками Восточного Марокко генералом Ромералесом, вывели войска на улицу небольшого портового города Мелилья. Грянули первые выстрелы. Через два-три часа сопротивление сторонников правительства прекратилось. Плененный генерал Ромералес, отказавшийся подать в отставку, был расстрелян на месте. Из Мелильи восстание с огромной скоростью распространилось далее, и к 19 июля в руках восставших было все Испанское Марокко.
{24}
18.07.36 Франсиско Франко
18 июля в пять часов пятнадцать минут все радиостанции Канарских островов и Марокко транслировали обращение Франсиско Франко, в котором он объявил о начале национального выступления и предложил испанцам присоединиться к восстанию:
*
«Испанцы!
Те, кто слышит святое имя Испании, те, кто находится в рядах Армии и Флота, те, кто поклялся служить Родине, те, кто присягал защищать ее от врагов до самой смерти – Нация призывает на защиту всех и каждого из вас.
Положение в Испании становится с каждым днем все более критическим, в большинстве сельских районов и городов царит анархия; назначенные правительством власти поощряют беспорядки, если не руководят ими. Убийцы используют пистолеты и пулеметы для выяснения отношений и подлого убийства невинных людей, а государственные власти не способны поддерживать закон и порядок. Революционные забастовки всех сортов парализуют жизнь нации, уничтожая источники ее богатства и вызывая голод, доводя работающих до отчаяния. При потворстве и небрежении местных властей дичайшим разрушениям со стороны подчиненных иностранным правительствам революционных орд подвергаются национальные памятники и художественные сокровища. Самые тяжелые преступления совершаются в крупных городах и сельской местности, в то время как силы, которые должны защищать общественный порядок, остаются в казармах, связанные слепым повиновением тем самым правительственным структурам, которые стремятся покрыть их бесчестьем.
Армия, флот и другие военные учреждения являются объектами самых мерзких и клеветнических нападок именно со стороны тех, кто должен был обеспечивать их авторитет.
Конституция для всех приостановлена или прямо нарушается, нет ни равенства перед законом, ни свободы, ни братства; ненависть и преступность заменила взаимное уважение; поощряемый властями регионализм угрожает территориальной целостности страны; в Испании пользуются незаслуженным авторитетом иностранные вещатели, которые проповедуют разрушение и разделение нашей земли.
Судебная система, независимость которой гарантируется Конституцией, сама также страдает от преследований и терпит самые жесткие атаки на свою беспристрастность.
Сомнительные избирательные правила, в сочетании с нападениями на представителей власти и фальсификацией избирательных бюллетеней, формируют призрак легитимности тех, кто председательствует над нами. Их стремление к власти, пренебрежение к законодательству, прославление революции Астурии и Каталонии, пренебрежение самой Конституцией является нарушением наших фундаментальных постулатов.
Бессознательность революционных масс, обманутых и эксплуатируемых советскими агентами в духе кровавых реалий того режима, который пожертвовал для своего существования двадцатью пятью миллионами человек, а также мягкость и халатность властей всех видов соединились вместе, чтобы установить в Испании свой порядок, порядок отсутствия законности, авторитета и престижа во имя ложно понятой свободы и справедливости.
Можем ли мы согласиться равнодушно наблюдать позорное зрелище, которое мы демонстрируем миру? Можем ли мы покинуть Испанию врагов Отечества, чтобы продолжить жить трусами и предателями, сдав ее без боя, без сопротивления?