– Чувствую.
– Что это, по-твоему? Что творится?
– Война, ты же знаешь.
– Но ведь это где-то далеко и совсем не значительно? Ведь так?
Серж покачал головой.
– Не так. Война есть война, на ней гибнут люди. А любая смерть это необратимость. Да и вообще. Лукьяныч сегодня сказал, что все меняется, уже изменилось, и как прежде никогда больше не будет. Я с ним согласен.
– Лукьяныч, это…
– Мой начальник, и просто умный человек.
– Ты его уважаешь?
– О, да… Неоспоримых авторитетов мало, он один из них.
– Хорошо, что такой человек с тобой рядом. Но ведь ты на войну эту проклятую не попадаешь?
– Пока нет. На очереди академия, а там – кто его знает? Зарекаться не буду, тем более, ты и сама видишь, чувствуешь, все меняется. Но я понимаю, к чему ты клонишь. Тома, не начинай, ладно?
– Я не начинаю. Я просто хочу оставаться рядом с тобой как можно дольше. Если уж нельзя нам быть вместе вечно. Я не понимаю этого нельзя, я чувствую, что можно, что должно, что так, вместе, правильно. И чувствую, что я к этому готова. Я не в силах смириться с неизбежностью расставания, понимаешь? Моя душа разрывается на части задолго до того, как оно случилось, и ищет способы его избежать. Моей любви, Сереженька, хватит на нас двоих. Верь мне.
– Я тебе верю. Но в мире нет ничего вечного.
– Любовь может быть вечной.
– Любовь хорошая штука, но жизнь, к сожалению, пишется не по ее законам. Любовь…
Он поднялся, наполнил вином бокалы. Хрусталь прозвенел, и его звук смешался с повисшей в воздухе вибрацией последнего слова, вошел с ним в резонанс. Любовь-вь-вь-вь… Потом он зажег свечи. Резко запахло серой. Серж, гася спичку, разогнал дымок рукой, запах быстро сошел на нет.
– Выключи верхний свет, дорогой, – попросила Тамара.
В полумраке янтарное вино казалось совершенно черным. Зато рубашка Сержа сияла, точно подсвеченная ультрафиолетовой лампой. Он подсел к Томе на диван, обнял, они прижались друг к другу. Им показалось на миг, что диван – это маленький и крайне ненадежный необитаемый остров, на котором они, одни одинешеньки, несутся сквозь мироздание. Все вокруг рушится и погибает, но их, несмотря ни на что, хранит высшая сила. Оберегает, поддерживает и уносит дальше, дальше… Сила заключена в них самих. Сдвинули бокалы, хрусталь остался верен себе: дзинь-нь-нь! Звон как удостоверение реальности мира.
Сладкое вино показалось горько-соленым, как кровь. Настоящее вино и должно иметь вкус жизни.
– Послушай, я хочу тебе кое-что рассказать…
– Что такое, милый?
– Так, сказочка одна.
Тома заметила, что Серж колеблется, рассказывать ли, и положила ладонь ему на плечо. Он накрыл ее руку своей, легонько погладил, улыбнулся ей. Затем в задумчивости пригубил вино, растер кончиком языка его аромат по губам. Взгляд устремлен куда-то в сумеречный угол за шкафом, в глазах мечутся огоньки-отражения горящих свечей.
– Не помню, когда все началось. Кажется, что очень давно, хотя на самом деле недавно, после моего возвращения из академии. Это невымышленная история, и нереальное приключение. Некое предчувствие, или поветрие, как сейчас принято говорить. Легче всего было бы назвать его сном, и забыть, как обычно забывают сны. Но некоторые ведь не забывают, некоторые сны помнят всю жизнь. Вот, и мой из таких, он не забывается, хоть ты что делай, а настырно выплывает на поверхность и раздражает память. И, знаешь, в последнее время я стал замечать, что он постепенно начинает проявляться в реальной жизни. Какие-то элементы картинок совпадают, предположения подтверждаются, намеки угадываются то здесь, то там. Надеюсь, что мне это только кажется, но…
Вот уже много ночей подряд, а с некоторых пор, и дней, представляется мне дорога, ведущая куда-то вверх, на подъем, в гору. Видится она всякий раз по-разному, но я точно знаю, что это все одна и та же дорога. Иногда она выглядит, как самая обычная, избитая, изуродованная промоинами и провалами бетонка. Но чаще – как узкая, извилистая и каменистая тропа, а то и вовсе лестница, вырубленная в камне горы. Что за гора, кстати, я тоже не знаю. Но какой бы не представлялась дорога, пройти по ней до конца мне еще не удавалось ни разу. Вот, кажется, совсем немного осталось, лишь один поворот, последний пролет лестницы, но за поворотом всегда обнаруживается другой поворот, следующий, за пролетом – еще один пролет, за ступенькой следует ступенька, они все выстраиваются в марши, и сколько их там еще наверху остается понять невозможно. Я выбиваюсь из сил, отчаиваюсь, порой, возможно, даже теряю сознание и падаю на ускользающую из-под ног бесконечность. А потом просыпаюсь в холодном поту и, зависнув где-то между всего, пью отравленный коктейль своих мыслей, глоток за глотком, пока не приду в себя. Иногда, кажется, что вернуться к нормальной жизни не хватит сил, что останется только эта, странная, и что она будет все продолжаться, воспроизводясь снова и снова, и бесконечно продлится вместе с ней мое испытание. Не имеет, никогда не имело, совершенно никакого значения, до какого уровня удалось подняться перед тем, новый подъем всегда приходится начинать с нулевой отметки. А она тоже может оказаться где угодно. Просто вдруг осознаешь: вот, старт здесь, старт дан – и начинаешь идти, не в силах отменить подъема. Это раздражает, это выбивает из колеи уже в самом начале пути. Потому что, кажется, что помнишь еще то место, до которого добрался вчера, накануне, и представляется логичным именно с него продолжить подъем дальше, но на самом деле больше никогда туда, в то именно место, не попадаешь. Вновь начинаешь с линии старта, и всякий раз идешь другой тропой. Такое правило этой дороги, как я понял, ее закон. Указателей на ней нет. Возможно, смысл процесса в том и заключается, чтобы на ощупь, методом проб и ошибок определить правильный для себя путь. Сначала это, а потом уже сам подъем, ведь не зная дороги, никуда не придешь. Но эти бесплодные усилия… Кажешься себе тенью, Сизифом, пытающимся закатить на вершину холма валун собственной боли. Но что это за боль? Откуда вообще взялся такой надрыв? С чего бы? При моем-то, так скажем, достаточно терпимом отношении к жизни? Вот этого я совершенно не понимаю. Странно все, странно. Не понимаю, к чему все это? Зачем? Намек на что? Может, ты угадаешь? Подскажешь. Ну, что, напугал я тебя?
– Н-нет, – несколько неуверенно возразила Тома. – Странно. И интересно. Символично, должно быть. Но что за символизм? Что там может быть, наверху? На том холме, на который ты взбираешься различными путями? Тебе не удалось еще разглядеть, что скрывается на вершине?
– Дом. Там находится Дом.
– Что за дом, Сереженька? Объясни, пожалуйста.
– Я не знаю, как его тебе описать. Я впервые увидел его лишь недавно, издали, и не успел еще, как следует, разглядеть. Меня пока не подпускают близко, и, кажется, что, как и дорога к нему, он все время меняется, каждый раз выглядит иначе. Он представляется то лесной избушкой, то горным шале, то церковью, а то вдруг становится похож на наш Дом офицеров. А в последнее время я узнаю в нем Академию. Подойти к Дому вплотную, взойти на крыльцо, а тем более, открыть дверь и заглянуть внутрь мне не удалось еще ни разу.
– Как интересно…
– Да… уж.
– Но ведь, это не может быть случайностью? Ты не согласен? Такое стремление к чему-то, все равно к чему, оно всегда не просто так. Значит, что-то там, в том Доме, ждет тебя. Призывает. Что-то ты должен найти. Или узнать? Или это все же символ? Тебе не кажется?
– Именно, дорогая, – он поцеловал ее волосы на виске. – Именно. Я чувствую, что вот-вот открою для себя нечто важное, может быть, наиважнейшее в жизни. И это что-то находится там, в призрачном моем Доме. Поэтому, должно быть, он и представляется мне то храмом, то университетом, а то и вовсе входом в иной мир, и манит, манит… Но потому, что дом этот призрачный, я, мне кажется, раньше сойду с ума, чем доберусь до него. Но и, если окажусь внутри, если смогу, или если позволят, не знаю, – тоже ведь нет никаких гарантий, что узнаю или пойму.
– Вот и я боюсь за тебя, Сереженька. Потому что, не может ли оказаться так, что кто-то, некая сила пытается заманить тебя в ловушку?
– Какая сила, дорогая?
– Я не знаю…
– Глупости, милая. Кому я нужен? Какая во мне особая ценность заключена, чтобы вот так… Нет, не думаю. Скорей всего, внутренняя трансформация, сознание мое, и личность, совершают свой круг самоопределения и самопознания. Развитие ведь происходит по спирали, отсюда и лестницы с пролетами, и серпантин дорог. Как и у всех, я думаю. Не знаю.
– Ты считаешь, такое бывает со всеми?
– Я полагаю, так должно быть. Но у каждого отдельный, индивидуальный круг, у каждого свой путь. По определению. Может, мой Дом, это свидетельство, или символ, как раз моего перехода на новый уровень. Я надеюсь, что развиваюсь все-таки поступательно.
– Я тоже хочу войти в этот Дом с тобой, мой капитан. Мне кажется, что у нас один путь.
– Ну, я же не про это, Томкэт. Как ты, однако, умеешь вывернуть всегда на любимую свою тропу.
– Про это, Сереженька, все в жизни про это.
– Ох.
Утром Тома, как и обещала, выгладила форменную его одежду.
– Вот, – сказала, – пусть знают, пусть видят, что о тебе заботятся. Что ты в хороших руках.
– Зачем об этом кому-то знать?
– Пусть. Знают и завидуют.
– Нет-нет, зависть плохое чувство. Причем, в обе стороны. Хотелось бы обойтись как-то без него.
В его рубахе до колен, хоть и с утюгом в руках, она, тем не менее, выглядела легким и светлым солнечным созданием, лучшим из тех, что пробирались в комнату вместе с потоками льющегося через окно света.
– Спасибо, солнышко мое.
Он притянул ее к себе, поцеловал в зазывный локон на виске. Волосы ее пахли солнцем и нагретой им хвоей. Податливое, откликающееся на ласку трепетом тело.
– Я сейчас, – вздохнула она. – Уйдем вместе.
– Ты спешишь? Оставайся, сколько нужно. Он протянул ей ключ. – Вот, возьми. Пусть будет у тебя.
– Ух ты! Надо же, какой прогресс. Действительно, что-то меняется. А не пожалеешь? Вдруг, заявлюсь не вовремя?
– Разберемся. В любом случае, у тебя полный приоритет. Ты же знаешь.
– Правда?
– В настоящий момент, да.
– Момент…
– Не спугни его.
– Что ты, Сереженька, я люблю моменты. Я собираю из них драгоценное ожерелье.
Глава 6.
Штабс-подполковник Кротов.
– Иди сюда, – отозвал Лукьяныч Сержа в сторону, к окну, едва только он зашел на КП.
– Ты давно Хлебчикова видел?
– Сто лет уже с ним не встречался. Да, собственно, после той истории с мэром.
– Ага, с тех самых пор…
– А что Геша?
– Что-что… Самый лучший кандидат в подозреваемые твой Геша.
– Да нет, не думаю…
– Слушай, что я тебе говорю. Рабочая версия такая: он. По всем параметрам подходит, у него и мотив имеется, и возможность тоже есть. Была, по крайней мере.
– Какой еще мотив?
– Месть!
– Геша добрейший человек…
– Добрейший, да. Был! Но с тобой, вон, разорвал отношения, не задумываясь, хотя сам во всем виноват. Конечно, нельзя было так поступать с офицером, я считаю, мы не девицы тут собрались, должны уметь и подраться иногда, но… Система наша бывает безжалостна.
– А какие у него возможности? Он здесь уже год как не появлялся. Больше.
– Так, а что у нас изменилось здесь за это время? Ничего, если разобраться, все по-прежнему. Все эти тонкости, детали, распорядок. Застежка эта на окне, или как там ее… Защелка.
Лукьяныч ткнул, не глядя, пальцем вверх, над головой.
– К тому же, кое-кто до сих пор помнит, что он, Геша твой…
– Не мой он!
– …что Геша твой увлекался в свое время альпинизмом. Фотография даже нашлась, где он с мотком веревки на шее. По габаритам к тому же подходит идеально. Кто еще, кроме него, в эту форточку залезет? Тем более, вылезет обратно. И уйдет с награбленным. Он же все входы-выходы в штабе знает. Про подземелье это, поземный ход, я, например, до вчерашнего дня и не слышал.
– Ну, он тоже мог не знать.
– Он же местный. Мальчишкой все облазил, наверняка. Но это Бог с ним, разберутся, специально обученные, как говорится, люди. Речь сейчас не о нем, а о тебе.
– А что обо мне? Я тут при чем?
– Вот при чем. Зря ты вчера вылез с этой доской, с секретным словом.
Серж и сам понимал, что зря, поэтому, соглашаясь, в ответ только молча кивнул головой.
– Кое-кто за это ухватился, – продолжал Лукьяныч. – Недоброжелатели у тебя, как мы помним есть.
– Штабс-подполковник Кротов! – догадался Серж.
– Ты нигде больше этого не говори, понял? Штабс-подполковник! Держи при себе все эти шуточки. Время сейчас серьезное наступило, тем более, такое происшествие у нас непосредственно. Дашь повод, подставишься – и погоришь по полной. Он с тобой поквитается.
– Спасибо, Владимир Лукьянович. Я все понимаю, и помню.
– Вот, не забывай. Тем более что уже и приказ есть, по корпусу, о создании комиссии по расследованию обстоятельств, кто в чем виновен, и прочее. Возглавляет комиссию начштаба, полковник Дахно. Но это номинально, а фактически копаться во всем будет Кротов. Он ЗНШ по режиму, это его хлеб. И тебя он сегодня обязательно вызовет, в мозгах твоих поковыряется. Поэтому, не сболтни ничего лишнего. Забудь про штабс-подполковника, нет такого звания – только подполковник Кротов, Вадим Эдуардович. Это тебе понятно?
Серж снова кивнул.
– И про этого, Хлебчикова твоего…
– Да не мой он!
– Вот так и говори: не видел, не встречал, ничего не знаю. А про секретное слово – скажи, заметил случайно, как писал, ну, он же, Хлебчиков. Спросил, что такое, мол, тот сказал.
– Так и было.
– Вот, так и говори. И без глупостей, Сережа, все очень серьезно. Идут активные поиски козла отпущения. Виноват, не виноват – не так и важно. Разберутся тщательным образом и накажут первого попавшегося. Накажут, разрядятся, и всем вроде полегчает. Поэтому, прижмись, понял? В прошлый раз ты соскочил, не знаю уж как, так не попади под раздачу в этот, потому что получишь и за прошлое тоже. И с бабами своими завязывай. Тебе до академии месяц дотянуть осталось, вот и потерпи этот месяц.
– Да какие бабы, товарищ полковник?
– Твои бабы. Думаешь, никто о твоих похождениях не знает? Не помнит? Не завидует тебе? Ох, смотри, погоришь на них.
– Все давно быльем поросло, Владимир Лукьянович. После того залета с Гешей, завязал.
– Вот, помни об этом. Потом не говори, что тебя не предупреждали.
– Спасибо, товарищ полковник.
Не успел Серж усесться за рабочий стол, как над ним склонился Петр Марлинский.
– Есть предложение перекурить это дело, – сказал он заговорщическим голосом, смешно скашивая рот в его сторону и шлепая масляными губами.
– Да я только…
– Давай, давай. Есть базар.
– Эй, куда вы? – всполошился Дукшта-Дукшица. – Времени в обрез, сейчас начинаем работать.
– Успеем, мы по-быстрому.
– Давайте, три минуты и вы на местах. Чтобы не ждать вас.
– Львович, так мы одну на двоих высадим, еще и раньше вернемся, – заверил его Марлинский.
– Вот, это правильно.
– Так тю же!
– Кстати, Сергей, у меня к тебе тоже разговор есть. Потом поговорим.
У Сержа тоскливо заныло под лопаткой. Что за чертовщина творится, подумал он. Вдруг всем понадобился. Нет, мне это не нравится. Только не сейчас.
В курилке Пит достал из кармана голубую пачку Экспресса, помял ее в руке, раскрывая. Резким ловким движением высунул из нее до половины несколько сигарет, одну взял губами.
– Тебе не предлагаю, ты все равно не куришь.
– Отчего же? Угощусь, раз все равно здесь. Давай, давай, сам позвал.
– Ты слышал, что Львович сказал? Одну на двоих. Ладно, ладно, я пошутил. Бери.
– Что ты хотел-то? – спросил, расправляя усы, Серж после того, как они прикурили от одной спички и сделали в молчании по паре затяжек.
– Тут такое дело, – Петр Петрович оглянулся по сторонам, словно опасаясь, как бы не подслушали. – Ты же знаешь, как я к тебе отношусь?
– Нормально относишься.
– Нормально отношусь, верно. Поэтому хочу тебе кое-что передать. А точней – предупредить. Я вчера с командующим пообщался. Не то, что ты подумал, а просто я с ним с детства знаком. Они с отцом корефаны, еще с училища, их койки в дортуаре рядом стояли, прикинь. И я его всегда дядей Ваней звал. Ну, ты, должно быть, в курсе. Так вот, дело не в этом.