Нулевой пациент - Юхансон Ярон 5 стр.

Рядом с комендатурой был вбит столб с перекладиной, напоминающий виселицу. Но вместо веревки с петлей на ней висел средних размеров чугунный колокол, который при сильных порывах ветра начинал раскачиваться и звенеть. Тогда в ответ ему раздавался вороний гвалт с облюбовавших самую высокую и ветвистую березу птиц. Час назад колокольным звоном и были встречены въехавшие на территорию лагеря грузовики. Только раскачивал чугунный язык вышедший из комендатуры солдат; так здесь было принято при каком-либо оповещении или процедуре. Общий сбор, отбой, прием пищи или что иное.

На дверях комендатуры и в каждом бараке висело расписание дня, обязательное для всех заключенных:

– Добро пожаловать в ад! – выкрикнул кто-то из военнопленных, кажется, Рёске, выражая общее настроение.

Заключенные тихо переговаривались, переминаясь с ноги на ногу. Стоун, неплохо знавший немецкий язык, не вмешивался в разговор, хотя за две с половиной недели тряски в товарняке ему изрядно надоело молчать. Было тяжко и муторно. Но о чем с ними говорить? Они – чужие. Надо искать встречи с советскими офицерами. Они обязаны их всех как-то зарегистрировать. Вот тогда-то всё и разъяснится… Ждать осталось недолго. Может быть, даже сегодня его уже и отпустят. Да еще и извинятся…

Тяжелые ритмичные звуки, исходящие от чугунного колокола, сорвали с деревьев стаю ворон. Шеренги военнопленных по команде сержанта-охранника подтянулись, выровнялись. Через пару минут вслед за солдатом-звонарем из дверей каменного дома вышла группа советских офицеров НКВД. С десяток человек, все с каким-то строгим прищуром и тяжелым взглядом. Старший по званию – полковник. Среди них было и несколько неприглядных женщин в военной форме того же ведомства. Некоторое время все они с интересом внимательно рассматривали вновь прибывших, словно это были экземпляры в зоопарке. Наконец, вперед выступил коренастый капитан средних лет с грубыми чертами лица. Как выползший из-под земли корень дуба.

– Прошу всех выстроиться в четыре ряда, подровняться и сохранять спокойствие! – Громко объявил он на хорошем немецком языке. – Живо!

Питер Стоун попытался пробиться вперед, в первую шеренгу, чтобы на него смогли обратить внимание русские офицеры, но протиснуться между двумя танкистами было невозможно. Рядом с Питером стоял аскетичного вида худой мужчина, лет пятидесяти пяти. Рихард Кох, как уже успел узнать по пути в лагерь Стоун. А за ним – злобный толстяк Рёске и унтер Шнитке, с которым он перекинулся за время своего вынужденного пребывания на перроне Белорусского вокзала парой слов.

– Вы находитесь на территории Особого оперативно-пересылочного лагеря номер двадцать семь, в его Третьем отделении, которое через месяц будет переведено в столицу. И вы все отправитесь туда же. Меня зовут Александр Волков, и перед вами начальник этого лагеря полковник Ясин! – Грозно продолжил капитан, указывая на полковника. – Мы приветствуем вас на территории Советского Союза. Вас привезли сюда, чтобы вы восстанавливали то, что разрушили, а дальше… Посмотрим и разберемся с каждым в отдельности.

Последние слова заставили пленных внутренне напрячься, насторожиться. Редкие улыбки с лиц стерлись, по рядам военнопленных пробежал легкий шумок. Капитан усмехнулся и продолжил:

– Я координатор Третьего отделения лагеря по вопросам военнопленных. Готов выслушать каждого с его личными просьбами или проблемами по понедельникам до или после ужина. Через месяц! – Добавил он. – Как я уже сказал, а пока вы остаётесь здесь. Это связано с протокольными мероприятиями, регистрацией, дезактивацией и прочими процедурами.

Полковник подошел к нему и что-то тихо сказал. Капитан стал еще более серьезным, вытянулся и перевел слова своего начальника:

– Советский народ, советское правительство и лично товарищ Сталин предоставляют вам возможность искупить свою вину перед СССР и реабилитироваться. Любая попытка к бегству будет пресечена соответствующим образом. По беглецу будет открыт огонь на поражение… Без предупреждения!

Питер Стоун смотрел на одну из женщин в форме капитана НКВД – кого-то она ему очень напоминала. На вид ей было не более сорока лет. Редкое среди остальных симпатичное лицо, тонкие черты, немного стыдливый взгляд. Невысокая, хрупкая, военная одежда висела на ней как-то мешковато. Ей бы в вечернем платье на каком-нибудь балу щеголять, а не здесь, в лагере. Интересно, кем она тут работает? И главное – зачем? Врач, интендант, следователь?

А капитан Волков заканчивал свою вступительную речь:

– Сейчас вы получите по куску мыла из расчета на один месяц. Тем, кто не имеет сменной одежды, выдадут лагерную. Она хорошая, прочная, удобная, хотя и не от Хьюго Босс, как вы привыкли. Баня раз в неделю и, соответственно, раз в неделю у вас будет горячая вода.

Питер Стоун всё же раздвинул руками танкистов и пробился вперед, сделал несколько шагов к группе советских офицеров, но был остановлен жёстким взглядом Волкова и его словами:

– Стоять! Со всеми вопросами потом. Я уже сказал – когда. Через месяц. Подвожу итоги: сейчас вы сдадите всё, что имеете при себе, включая часы, награды, знаки отличия, погоны. Одежду, предметы личной гигиены, столовые приборы, запасы табака, зажигалки и фляги можете оставить. Фотокарточки тоже. Затем пройдет регистрация, краткая, формальная: вопрос – ответ, чтобы завести на каждого из вас персональную карточку. Советую говорить правду, ложь всё равно потом обнаружится. При более тщательной проверке. И будет только хуже. Предупреждаю заранее. Ответственный за регистрацию – старший лейтенант Коренев с помощником.

Волков указал рукой на двух офицеров, слегка наклонивших головы. Один из них был в очках.

– Ну, а после картотеки пройдете дезинфекционные и банные процедуры. Стричься и мыться. Вас осмотрит военный врач Топорков, вот он, а это фельдшер и медсестра. Мыло и белье получите там же. Всё это находится в ведомости Натальи Павловны, заведующей хозблоком, – он указал рукой в сторону миловидной женщины-капитана, на которую обратил внимание Стоун.

«Значит, все-таки, интендант, – с облегчением подумал он. – Хорошо, хоть не дознаватель».

– А затем дежурные распределят вас по свободным местам в бараках. Старших офицеров отправят в Первое отделение, все остальные: младшие офицеры, солдаты, сержанты – в виде исключения, в Третье отделение, минуя Второе. И это всё на сегодня. Разойдись!

Последнее слово прозвучало как выстрел.

Лондон, Ричмонд, поместье семьи Стоун. 25 июня 1933 года, полдень

На зеленой лужайке, с аккуратно подстриженными кустарниками и ухоженными цветниками, перед красивым двухэтажным домом середины XIX века в классическом викторианском стиле с большим крыльцом два юноши азартно гоняли мяч. Воротами служили каменная скамья и небольшая стела с латинской надписью: «Вальтер, самый верный борзой». Газон тянулся к искусственному пруду с типичным горбатым мостиком и ивами у основания. За ним расстилался небольшой парк с лиственными и хвойными деревьями, геометрической формой максимально приближенный к естественному природному ландшафту. Каменные аллеи и извилистые тропинки уютно дополняли его.

Всюду, тут и там, виднелись декоративные стелы с фонарями, в окружении вазонов с розами и цветниками, три беседки и каменные урны, расположившиеся в тени величественных ливанских кедров. А перед самим домом – три постамента с мраморными бюстами Веллингтона и Наполеона. Странный выбор в отношении последнего, поскольку хозяин предместья лорд Мэтью Вильям Стоун никогда не считал его своим кумиром. Но отдавал должное побежденному сильному врагу. А третий постамент оставался пустым. Злые языки поговаривали, что это место предназначалось для него самого, естественно, после смерти.

Воротами, в принципе, могли бы послужить любые два дерева, но всё дело в том, что на скамье сидела очаровательная девушка в атласном голубом платье и белой ажурной шляпке и посматривала в открытую книжку. Делала вид, что увлечена чтением, но больше следила за молодыми футболистами. А те тоже притворялись, что увлечены игрой, однако, кроме мяча здесь был магнит попритягательней. А ясный солнечный день, да и вся жизнь впереди, обещали много чудес и радости. И счастья.

– Ладно, Джесси, хватит пинать мяч без толку, – сказал, наконец, Питер, останавливаясь. И крикнул, обращаясь к девушке на скамье: – Мэри, пойдешь с нами в гребной клуб?

– И буду там смотреть, как вы веслами воду месите? – Задорно откликнулась она. – Тоже мне – удовольствие! Нет уж, я лучше Китса дочитаю.

– И что ты в нем нашла? – проворчал Джесси. – Йетс, на мой взгляд, гораздо тоньше. А уж его «Ветер в камышах» вообще… Певец «кельтских сумерек» одним словом. Не даром Нобелевскую премию получил.

– А по мне так ничего лучше Киплинга нет, – заявил Питер. – Поэт-воин. Слава Британии – его стихия.

– Но в армию так и не попал из-за близорукости, – насмешливо возразил его друг.

– А твой Йетс – оккультист. И Киплинг Нобелевскую премию еще раньше взял. Первым из англичан.

– Хватит вам спорить! – остановила их девушка. – Нашли чем меряться. Готовились бы лучше к Оксфорду. Экзамены на носу. Письменную работу одолеете? Эссе напишите? Или только футбол и бокс с греблей на уме? Ты, Питер, уже выбрал факультет?

– Он – за тобой, куда ты – туда и Пит, – усмехнулся Джесси. – Лингвистический или любой из гуманитарных наук. Ему всё равно. Решать тебе.

– Ты за меня не отвечай, – смутился юный лорд. – Сам-то с нами или всё на биологию и медицину тянешь?

– У меня отец и мать были врачами, и дед тоже, не то, что твои предки, сэр Стоун. Одни воины и управленцы, как твой папа. Так что, пожалуй, и я не стану менять традицию.

– Мы с тобой одной крови, ты и я! – Возразил Питер.

– Я ведь говорил, без Киплинга никуда! И все-таки тебе лучше идти в Вулидж, Королевскую военную академию. Прямая дорога. Уинстон Черчилль, хоть и дальний ваш родственник, это бы одобрил, ведь и сам выходец из Сандхерста.

– А с кем теперь воевать-то? С русскими?

– С Гитлером, ответил Джесси.

– Что Гитлер, он разве опасен?

– Опасен, бестия, еще заявит о себе. Чувствую, что большая война ещё впереди, но против Британии кость слаба. Сломается.

– Войны не будет, – вмешалась в разговор Мэри. – Наши политики всегда найдут правильное решение, договорятся и привезут нам мир из любой точки.

– Не верю я никому, – вновь проворчал Джесси. – А к большой войне готовиться нужно. Врачи понадобятся. И офицеры. Вы его речи слышали, видели его? Он же больной, безумец.

– Надо будет – повоюем, – твердо заявил Питер. – Но сейчас ни о чем таком думать не хочется. Здоровью вредит. А насчет Гитлера ты ошибаешься.

– Нет, мой друг! Версальский договор его не устроит, за Великой войной придет другая! У нас есть всё, колонии по всему миру, протектораты, доминионы и прочие владения, у русских земли на тысячи миль. Посмотри на французскую карту… Гитлер захлёбывается от зависти. Немцы опоздали; мир поделен давно, они остались с фигой и пытаются сесть за стол, где все места заняты.

– Насчет «здоровья» будешь теперь обращаться только к Джесси, – мило улыбнувшись, проворковала девушка, пытаясь поменять тему. – Станешь его первым пациентом.

– Не первым. Нулевым, – поправил Питер.

– Почему «нулевым»? – Удивился Джесси.

– Первый может оказаться и последним. У нерадивых эскулапов часто именно так и бывает в таком сложном деле, как медицина. А вот за нулевым пациентом очереди нет, – пояснил Питер. И засмеялся своей шутке. Потом добавил: – И сколько бы не было за моей спиной больных, при сложении с нулем их число не изменится. Так что твоей врачебной практике эксперименты надо мной нисколько не повредят.

– Остряк! – отмахнулся от него Джесси. – Ну а ты, Мэри? Будешь у меня лечиться?

– Сначала заболеть надо. К тому же, я ворчунов не люблю.

– А весельчаков? – спросил Питер.

– Их больше.

– Тогда… Выходи за меня замуж. Я серьезно. Заявляю при всех: при Джесси и перед прахом Вальтера, любимой гончей моего прадеда.

Девушка ответила не сразу, сначала внимательно посмотрела на него:

– Я подумаю.

– Вот черт! И тут меня опередил… – проворчал Джесси. – А ведь я первым хотел сделать ей предложение. Только у меня это было запланировано на завтра.

– А для этого надо быть не первым, а нулевым, то есть математически абсолютным, – подытожил юный Стоун. – Это, друг мой, четвертый или нулевой закон термодинамики: теплота от нагретой части изолированной системы распространяется на все её элементы. Вот я и распространяю её на своих друзей. Ноль – начало и бесконечность. Точка замерзания воды, отсчет долготы, Гринвичский меридиан, порог слышимости в акустике, любимое число Декарта и Ньютона, основа трудов Птолемея, символ всей индийской и шумерской философии.

– А теперь еще и медицины, – засмеялась девушка, выслушав его сумбурный монолог.

– Ты сам-то понял, что сейчас говорил? – сконфуженно спросил Джесси.

– Нет, – честно признался Питер. – Но главное – сказал. Так что, уж извини, брат.

Они действительно были настолько дружны, что считали друг друга кровными братьями. А после того, как почти семь лет назад Джесси Оуэнса усыновили родители Питера, это практически так и было. Но с последними словами юного лорда из ветвистого ливанского кедра с громким карканьем вдруг взлетела ворона и стала кружить над их головами.

– Странно… Откуда она тут взялась? – Задумчиво промолвил Питер, глядя, как черная птица нарезает круги в солнечном небе. – Раньше они сюда не залетали. Сходить, что ли, за винчестером?

– Брось, – отмахнулся Джесси, но тоже не спускал глаз с этой предвестницы беды.

Мэри молча смотрела ввысь. Все трое были заворожены этим зрелищем, которое таило в себе какой-то мистический знак.

А Питер все-таки быстро сбегал в дом за ружьем и, почти не целясь, – он был отличный стрелок – произвел меткий выстрел в сторону Ричмонд-парка.

Красногорский лагерь, 22 мая 1945 года, день. Продолжение

С личными вещами, особенно с наградами и погонами, одни пленные расставались легко, словно отряхиваясь от прошлого, другие – с болезненным сожалением, как бы прощаясь навсегда с близким преданным другом. И тех, и других было, примерно, поровну. Все они, один за другим, проходили мимо комендатуры и бросали в деревянные ящики и картонные коробки то, что было запрещено в лагере. Конвоиры поторапливали тех, кто задерживался.

Запнулся на минуту возле наполовину заполненного ящика и Питер Стоун, хотя никаких личных вещей у него в карманах не было. Выворачивать нечего, кроме капитанских звездочек, стилизованных под Орден Бани – еще в товарняке на восток он снял их и положил в карман; лишние недоразумения и конфронтации ему ни к чему. Ему было их жаль, и тем более не следовало обращаться с ними столь непочтительно – швырять в ёмкость, смешивать с нацистскими регалиями. Поэтому Стоун завернул свое добро в платок, нагнулся и бережно опустил вниз, найдя им укромный уголок сбоку. Далее в окне регистрации и приема личных вещей он сдал стандартный военный ручной хронометр, выданный на сборочном пункте в Англии, а квитанцию аккуратно сложил вчетверо и положил в карман вместе с фотографией.

Питер с грустью вздохнул, но поторапливаемый конвоирами, двинулся дальше – вместе с цепочкой военнопленных – к блочному дому, совмещавшему столовую и кухню. В длинном помещении с тремя рядами дощатых столов и лавками горел верхний свет, хотя за окнами и без того хватало яркого солнца. В торце столовой находились два небольших окна, через которые выдавалась пища. Стоун получил свою миску щей, тарелку каши с говядиной, кружку компота и выбрал свободное место за столом. На нем уже были расставлены блюдца с кусочками масла и корзинки хлеба.