– Какой?
– Было бы зеркало, показала бы. Но, извини, придётся поверить на слово.
Она предложила мне попробовать ещё несколько фруктов. Каждый раз это было удивительно. И сладко, и кисло. Один раз попался и вовсе солёный.
Ела и Таня. Я следил за ней краем глаза, чтобы не смутить. Иногда струйки сока стекали к её подбородку, и я отводил взгляд. Мне казалось это слишком откровенным, и чересчур низменные мысли сразу рождались в голове.
Потом Таня предложила показать ещё одно место. Мы набрали фруктов и вернулись на берег.
Меня никак не покидало ощущение, что всё неправильно, но размеренное спокойствие океана отодвигало эти суетные мысли. Хотелось куда-то спешить, но спешить было некуда. Хотелось что-то делать, но и этого не требовалось. Ночь обещала быть тёплой и сухой, так что даже об укрытии беспокоиться не приходилось. Спать я решил на пляже под открытым небом.
За обсуждением фруктов и способов их приготовления мы подошли к скале с неглубокой пещерой. Тут было кострище, а бревно заменяло скамью. Чуть глубже лежали сухие ветки и палки. Мы развели из них огонь и сели. Сложили у ног еду, но пока её не трогали.
– Я рада, что ты появился, – первой заговорила Таня.
– Почему?
– Потому что три месяца я была одна. Пусть здесь красиво и есть всё, что надо, но от этого не легче. Даже просто сказать «привет» было некому.
– Представляю. Я бы с ума сошёл.
– Надеюсь, со мной этого не случилось. Было бы обидно.
– А откуда взялся твой лагерь? Я про ту красную палатку.
– Она уже стояла. Мне иногда кажется, что я сама её поставила. Просто сделала это ещё до того, как всё забыла.
– Кстати об этом. Понимаю, что ты не помнишь, но тебе не кажется, что мы уже были знакомы? Я когда тебя увидел там, в озере… – она взглянула на меня, прищурившись. – Ну не смотри так, я не хотел подглядывать. Так получилось. Я просто пытался вспомнить, где тебя видел.
Таня долго не отвечала. Подкинула палки в огонь и смотрела, как их охватывает пламя. Свет танцевал на её задумчивом лице.
Я не хотел, чтобы Таня меняла тему. Вопрос этот мучил меня с самой нашей встречи. Как воздух мне требовалась правда, какой бы она ни была. Но Таня, похоже, была иного мнения. После раздумий она заговорила так, будто каждое слово давалось ей с трудом:
– Мне тоже так показалось. Но ты говоришь об этом с нежностью, а мне не приятно. Прости, если я тебя обижу, но ты сам спросил. Это, знаешь, когда человек тебя обидел, и ты о нём уже совсем забыл, а потом вдруг находишь его фотографию. Я не помню, что ты сделал, и от этого ещё противнее. Получается, что сержусь, а за что – не знаю.
Меня задели её слова куда сильнее, чем я мог показать. Требовалось время, чтобы вернуть самообладание. Я желал, чтобы она помнила меня, хотел, чтобы её тянуло ко мне, как и меня к ней. А получилось, что лучше бы она не знала меня вовсе. Было бы проще начать всё с чистого листа, чем штопать старые раны.
– Я не знаю, как мог тебя обидеть, но если так, то извини, —искренне произнёс я.
– Не надо. Если не знаешь, за что извиняешься, то лучше не делай этого.
– Но я не хочу, чтобы между нами было какое-то недопонимание.
– Максим. Это просто ощущение. Может всё совсем иначе. Давай попробуем просто этого не замечать.
– Хорошо. Я не против. Только за.
Я обрадовался такому предложению, хоть и сразу же возникло сомнение. Сможет ли она так себя контролировать? Вряд ли. Обида будет проникать, просачиваться через самые неочевидные трещины. Упрёки будут наслаиваться, превращаться в пышный пирог раздора. И начинка его, горькая и ядовитая, рано или поздно выльется наружу, когда место внутри кончится.
– Смотри, какой закат. Раньше такого не было.
Таня сменила тему. Она показала мне на горизонт, где помимо всех оттенков красного, над местом падения солнца таяла зелёная дуга. Мы молча следили за ней. Как вся палитра красок постепенно темнеет и становится однотонной. И за тем, как загорались звёзды.
Мы сидели близко, и сквозь потрескивание костра я слышал Танино дыхание. Чувствовал тепло её тела, и оно сводило с ума. Слова закончились, и теперь я мог только думать. О том, что не стоит пытаться обнять. Это будет лишним, спугнёт. Стоило ли пробовать? Или оставить всё как есть? Но что я теряю? Мы одни, и времени для нас не существует. Можно ждать сколько угодно, а можно найти правильный ответ прямо сейчас.
Остановится не получилось. Убедить себя перестать дышать и то было бы проще. Я протянул руку. Сердце забилось, как у мальчишки, окунувшегося в первую любовь. Таня не противилась. Это было разрешением? Миллиметр пространства между рукой и её спиной превратился в пустыню. Ту самую пустыню, которая забирает любую жизнь без права на спасение. Решиться её преодолеть мне было так же сложно, как и отступить. Назад дороги не было. Она решит, будто я тряпка. Жалкий трус. А это куда хуже отказа. Это клеймо беспомощности.
Секунда и решать было поздно. Я преодолел пустыню и мягко прикоснулся к Таниной спине. Самого страшного не произошло. Таня не отвергла меня, не ушла прочь. Но по прежнему молчала. Ждала ещё чего-то? Мне и самому показалось достигнутого недостаточным. Что это такое? Сидим за полметра друг от друга, и я держу руку на её спине? Странная поза. Неправильная.
Теперь действовать было проще. Я придвинулся ближе и прижал Таню к себе. Она подалась. Положила голову мне на плечо. Победа? Бесспорная и безоговорочная.
– Я думала, ты не решишься, – тихо сказала она.
Я прислонился щекой к её мягким волосам с лёгким цветочным запахом и жадно наблюдал последние секунды заката. За костром они стал почти незаметным, но отблески солнца ещё не покинули небо.
– Я тебя люблю, – вырвалось признание из моих уст, и я не успел его остановить.
– Глупости. Ты меня даже толком не знаешь, – ответила Таня.
Она была права. Что я мог знать о ней такого, чтобы запросто признаться в столь сильном чувстве? Но правду говорил и я. То, что творилось сейчас внутри меня, другими словами описать не получалось. Страсть подразумевает только желание. Но оно с лёгкостью уступало место молчанию. Простому, застывшему во времени молчанию без всякого намёка на продолжение.
– Я знаю о тебе достаточно. Ты не представляешь, как мне хорошо, когда ты рядом. Если бы было иначе, я бы умер.
– Максим… – она замялась. – Я не могу так быстро.
– А я ничего и не прошу. Просто не исчезай.
Кошмар, из которого я вырвался утром, вновь подступил. Я чётко вспомнил одиночество и серость. Испугался, что всё это вот-вот вернётся. Как огромная волна черноты, двигался он на меня и оставались считанные секунды блаженства. Рай готовился оборваться, исчезнуть. Он был сном. Простым хорошим сном. Вот и всё. Слишком сладко, чтобы оказаться явью.
– Куда я денусь? С острова не уплывёшь, – ответила Таня. Она не чувствовала этой волны. Для неё всё оставалось непоколебимым.
– Тогда, если я исчезну, не забывай меня.
– И ты тоже никуда теперь не денешься.
– Нет, правда. Если вдруг я исчезну, пожалуйста, помни меня. Я боюсь, что ты забудешь.
Мой бред насторожил Таню. Она повернулась ко мне, нахмурила брови. Потянулась к моему лбу, но я перехватил её руку.
– Максим, что с тобой? Ты весь дрожишь.
– Это просто… Пожалуйста, скажи, что не забудешь.
– Конечно, не забуду. Я не узнаю тебя. Тебе плохо? Наверное, ягодами отравился.
– Нет, Тань. Всё хуже.
Я прижался губами к её волосам. Зажмурился, чтобы задержаться ещё на мгновение. Будильник прорвался в наш хрупкий мирок оглушительным звоном. Громом небесным заполнил всё пространство. Я знал, что всё кругом рушится, и не хотел видеть этого.
– Таня, Танечка, Танюша…
– Да что с тобой?
Она вырвалась. Смотрела на меня, как на душевнобольного. Таким я сейчас и был. Мой рай уже терялся в памяти. Белой пеленой затягивало и бухту с двумя утёсами, и лагерь у ручья. Даже увиденное на озере теперь стало призрачным и неправдопобным.
Но больше всего я не хотел, чтобы исчезала сама Таня. С её губами и носиком, с острым подбородком, настолько изящным, что приклонился бы перед ним величайший творец. В конце концов, с её большими голубыми глазами. Я заглянул в них на прощание. Терять мне было уже нечего. Самое отчаянное, что мог я сейчас придумать, требовалось осуществить немедленно. Иначе будет поздно.
– Прости, – шепнул я и впился в её губы поцелуем. Пускай она исчезнет, превратится в ещё одну историю для ненаписанного дневника, но на последок я должен был запомнить вкус её дыхания.
Она попыталась увернуться, но было поздно. Волна накрыла нас, и ничего не стало.
Я целовал подушку.
Шершавую бездушную подушку. На тумбочке надрывался будильник.
Я потянулся выключить его, но спастика скрутила мышцы, дыхание перехватило. Обычное утро. Ничего нового. Но я, по крайней мере, выспался. А Таня мне не снилась уже очень давно…
Глава 4. Шаг вверх
Спастика отступила, и я снова потянулся к будильнику. На этот раз удачно. Звонок ещё на несколько секунд звенел в ушах, но постепенно стих. Чертовски сильно хотелось опять уснуть. К тому же утро по-осеннему задерживалось, и на улице застыла темнота. Только через час, как по мановению волшебной полочки, зазвучит хор будильников, зашаркают спросонья тапки, закашляют и зашмыгают соседи. Вспыхнут сотнями оконных квадратов дома, и пробудят наконец прохладное оранжевое солнце.
Я всегда вставал рано. На сборы выделял два часа, хотя иногда не хватало и этого. Первые шаги приходилось делать через силу и часто отдыхать. Пока оденешься, умоешься, уже пролетит первый час. Кофе с бутербродами и новости из жизни знаменитостей съедали второй. А дальше такси и работа. Скучно и однообразно, день за днём.
Я нащупал в темноте выключатель, отбросил одеяло и встал. Только в коридоре заметил, как квартиру наполнил резкий кислый запах рвоты. Когда-то давно он и не покидал этих стен. Частенько я просыпался, измазанный содержимым собственного желудка. То ли выпивку мы покупали совсем уж дрянную, то ли организм её не принимал. Скорее всего, и то, и другое.
Вместо ванной я завернул на кухню. Как и ожидал, Лариса лежала там в луже кремового цвета. Будто тарелка сырного супа вылилась на неё ночью, а она и не заметила. Дело обыкновенное. Но насторожили меня алые вкрапления. Будто сырое мясо или малиновое варенье.
– Ларис, слышишь? Ты как? Просыпайся? – позвал я так громко, как мог. Боялся, что она умерла, и пытался перекричать свой страх.
Что мне тогда делать? Вызывать полицию, отвечать на вопросы. А вдруг они решат, что я её отравил?
Но Лариса пошевелилась, и облегчение приятным покалыванием растеклось по телу. Она нахмурилась, нехотя открыла глаза. Произнесла, пережёвывая каждое слово:
– Макс, ну чё ты так орёшь?
– Тебя кровью стошнило ночью. Ты как себя чувствуешь?
– Как с бодуна я могу себя чувствовать? Чё за тупой вопрос?
– Кровью, Лариса. Ты слышишь?
– Хватит орать! Это не кровь. Может, просто закусь.
– И часто это у тебя?
– Последнее время часто. Да нормально всё. Колбаса, может. Андрюха какую-то хрень по-дешёвки купил, вот и не зашла.
– Вставай, короче. Иди умойся, и надо тут всё прибрать, пока не засохло.
Лариса нехотя встала и, придерживаясь стены, ушла. А я достал тряпку и ведро, налил воды. С подушкой больше иметь ничего общего не хотел. Открыл окно и выкинул её. Если не забуду, потом до мусорки донесу.
Переборов брезгливость, я сел на колени, опёрся плечом о плиту и принялся вытирать. Вонь стояла страшная, выворачивающая наизнанку. Даже открытое нараспашку окно не могло её прогнать. Лишь минуты спустя вздохнуть получилось полной грудью. Морозная свежесть осенней ночи проникла на кухню и мурашками прошлась по коже.
Лариса вернулась чуть раньше, чем я успел закончить. Бледная, трясущаяся, с опухшим до неузнаваемости лицом. Села на край дивана и зажала руки между колен. Молча следила за мной. Я и без слов понял, о чём она хотела попросить.
– Может, нальёшь чуток? – решилась она наконец.
– Ларис, серьёзно, заканчивай с этим дело. Ты же убиваешь себя. Не понимаешь?
Мне действительно было её жаль. Я не хотел, чтобы она вот так, своими же руками, свела себя в могилу. Конечно, не послушает. Конечно, продолжит. И однажды я вернусь домой, а за стеной не будет звенеть её вульгарный хохот. Он и теперь уже звучит совсем редко, тускло. Но если его вовсе не станет, я буду жалеть.
– Да ладно тебе, Максик. Я брошу. Но попозже. Сейчас это делать нельзя. Врачи не советуют. Ты же уважаешь врачей?
– Уважаю, но наливать не буду. Даже не проси.
Со рвотой я покончил. Понёс ведро в ванну и, уже спуская в унитаз грязную воду, понял, какую ошибку допустил. На кухне открылась дверь холодильника. Ни один запрет не способен остановить алкоголика от очередного стакана. Особенно если для этого надо сделать всего пару шагов.
– Лариса, твою мать! – крикнул я и поспешил обратно.
Злость напрягла нервы, и ноги почти совсем перестали слушаться. Подворачивались, дрожали, пружинили. Падение было неизбежно, и уже в коридоре меня повело. Я врезался в стену и осел на пол.
– Макс, я чуть-чуть. Только подлечиться, – Лариса стояла спиной ко мне и пила водку прямо из горлышка, сербая, словно это газировка. Потом повернулась. – Ой, ты упал, что ли? Сейчас, погоди, помогу.
– Иди на хер!
– Ну не злись. Чего ты? Давай руку.
Она и сама то еле держалась на ногах, но мне помогла. Вытянула за подмышку, прижав к стене.
– Иди домой. Андрей, наверное, извиниться хочет.
Я отмахнулся от неё, чуть только поймал равновесие. Мне было не приятно её присутствие, хотелось привычной тишины.
– Да пошёл он. Пусть перед Жориком своим извиняется.
– Вот иди и скажи ему это сама.
Она не спорила.
– Спасибо, что пустил на ночь. Правда, спасибо.
Поцеловала меня в щёку и ушла. Оставила отпечаток проспиртованной слюны на прощание.
Бодро начался денёк, ничего не скажешь. Оставалось чуть меньше часа свободы. Я нарезал бутерброды, заварил кофе в турке, как любил. Крепкий, чтобы каждый глоток бодрил горечью. Включил телевизор. Там как раз утреннее шоу прервалось на новости шоу-бизнеса.
Один актёр напился и разбил машину за несколько сотен тысяч долларов. Другой купил дворец английской королевы за сорок миллионов. Какой-то бизнесмен купил яхту за пятьсот миллионов. И так каждая тема. Они напоминали изощрённое соревнование потраченных состояний. Та самая витрина, на которой видишь лучший товар, пусть в самом магазине и продаются лишь безобразные подделки. Зависть я испытывал редко, но от подобных новостей всё же закрадывался вопрос: «А чем я хуже?».
Вопреки обыкновению, сегодня сосредоточиться на событиях из-за океана не получалось. Перед глазами всплывали то закат из сна, то небольшое озеро с водопадом. Но ярче всего вспоминалась сама Таня с её изящным телом и сводящей с ума улыбкой. Глазами чистейшего топаза смотрела она на меня из ряби чёрного кофе. Забытая любовь. Хороший ли сон мне снился? Нет. Это был самый отвратительный кошмар, бередивший старые раны, оставляющий разбитым, измождённым сильнее, чем бессонная ночь. Теперь на весь день мне обеспечены и скорбь по упущенным возможностям, и нестерпимая обида за свою ничтожность.
В институте я начинал весёлым и жизнерадостным парнем. Из тех, кто вечно позитивен и всегда готов прийти на выручку. Но болезнь, что неуклонно прогрессировала во мне, отнимала всё больше сил и превращала в замкнутого, едкого мудака. Всё чаще я уходил от будничных разговоров, а шутил лишь дли того, что бы кого-то поддеть. Постепенно я стал видеть в однокурсниках только недостатки. Влекомые трендами, любопытные лишь к пустым фильмам и книгам. Люди без личности. Такими стали для меня те, кого я видел каждый день и ещё недавно называл друзьями.