* * *
Правда, она находила отклик лишь в некоторых левых кругах: многие в Белграде и в Любляне не смогли переварить пакта Риббентропа – Молотова и внезапной политической переориентации КПЮ, продиктованной Москвой. Еще больше таких людей было в Загребе, несмотря на то что там коммунисты активно раздували хорватский национализм и вражду к Белграду[292]. Помимо борьбы за власть и за выживание, Брозу в то время пришлось столкнуться и с сопротивлением, возникшим среди хорватских левых интеллектуалов, критически относившихся как к социалистическому реализму, внедрявшемуся Москвой, так и к ее вмешательству в испанскую гражданскую войну, а также к сталинскому террору, московским процессам и сибирским лагерям. Возглавил эту оппозиционную группу Мирослав Крлежа – Фриц, в то время крупнейший литератор Хорватии, знавший многое о сталинских чистках, поскольку о них ему поведал один из «экзекуторов». Он разговаривал с ним до рассвета, но не пожелал раскрыть содержание этой беседы. Сказал только, что никогда не слышал более «демонической» истории[293]. Он стал рупором течения «ликвидаторов» и во время выборов в декабре 1939 г. заявил, что партия должна отказаться от независимого выступления своей Партии трудящегося народа в рамках Объединенной оппозиции, поскольку революции не будет. Ей следует выступать только как левое крыло Хорватской крестьянской партии. Он и его единомышленники были убеждены, что в условиях обострившейся из-за агрессивной политики Гитлера международной ситуации не имеет смысла замыкаться в бесплодном радикализме. «Он не верил в победу революции, – вспоминал Тито впоследствии, – поскольку рассматривал только физическое и материальное соотношение сил. Я говорил ему: это точные факты, но без учета морального фактора. Воли и веры в победу» [294]. Короче говоря, Тито придерживался ортодоксальной политической линии, и это вызвало раскол, который только усугубился, когда пришла неожиданная новость о заключении пакта Риббентропа – Молотова. Для представителей левых кругов интеллигенции, которые умели думать своей головой, она стала ударом. Еще вчера фашисты были «зверями», с которыми невозможен никакой диалог. Сегодня они стали союзниками[295].
Убедить Мирослава Крлежу и людей, группировавшихся вокруг его ежемесячника Pečat, в том, что Сталин всегда прав, было сложнее, чем белградских студентов. Однако Броз сделал всё возможное, чтобы преодолеть так называемый «раскол среди левых литераторов». Еще до своего отъезда в Москву он встретился с Крлежей в одном из кафе на окраине Загреба и попытался втолковать ему, что нельзя подрывать авторитет партии. Они заметили группу подозрительных людей, которые зашли во двор, где они сидели. «И тут я впервые увидел Тито в деле, – рассказывает Крлежа. – Сидит спокойно, смотрит вниз, на маленькие ступени у входной двери, ведущие в сад. Вытаскивает револьвер из кармана, заряжает его, кладет рядом с собой на скамью и говорит мне: “Я в любом случае окажу сопротивление. Я не могу по-другому, ну а ты перелезь через ограду и беги наверх”. И еще дал мне указания, по какой дороге идти. Хладнокровно»[296].
* * *
Но Броз был не только хладнокровным, но и упорным. Осенью, приехав в Москву, он попытался воздействовать на Крлежу и иже с ним, но успеха не добился. В донесении о положении в Югославии, написанном в сентябре 1939 г. для Коминтерна, он упомянул, что «троцкисты», подвизавшиеся в литературной сфере, своей ревизией марксизма вносят смуту в ряды интеллигенции, и партия решительно борется против них[297]. В Коминтерне полностью одобрили эту политику и на заседании 23 ноября дали положительную оценку работе Вальтера[298]. Следует упомянуть, что по-прежнему далеко не все члены вышеупомянутой организации были склонны его поддерживать. Поскольку Вальтер в то время заболел гриппом с высокой температурой, приковавшим его к постели, он уехал из Москвы только 26 ноября 1939 г. (Его ближайшие соратники уже боялись, что он сгинул в застенках НКВД.) Он отправился в Турцию, так как Караиванов посоветовал ему не возвращаться на поезде через Прагу, где ему грозит покушение со стороны московских врагов. На станции он зашел в вагон, вышел из другой двери и вскочил в поезд на Одессу. Он приехал в Советский Союз под именем чешского инженера Томанека, а уехал оттуда под именем канадца греческого происхождения Спиридона Матаса[299]. Прибыв в Стамбул, он задержался там надолго, поскольку счел небезопасным продолжать поездку с паспортом, на котором стояла советская виза[300]. К тому же у него не было транзитных болгарской и югославской виз, которые югославские власти с недавних пор стали требовать от британских подданных. Поэтому он дал поручение товарищам на родине прислать ему новые поддельные документы. Но тут дело застопорилось. «Велебит и Герта, – рассказывал Тито позднее, – принесли настолько плохо изготовленные паспорта, что первый же жандарм мог нас арестовать». И добавил, с ядовитым намеком в адрес Карделя: «У нас была такая техника, которой заведовал Бевц[301], что мы могли бы печатать фальшивые банкноты. Мне же послали такие паспорта, что казалось, будто кто-то хочет тебя подставить»[302]. В письме Копиничу, написанном по прошествии многих лет, он высказался еще яснее: «Кардель в 1940-м хотел меня уничтожить!» Броз подозревал, что тот хочет избавиться от него, поскольку Кардель знал, что он едет на родину, чтобы занять руководящее положение в КПЮ[303].
Лишь 13 марта 1940 г. Броз вернулся на родину с документом, изготовленным для него в Коминтерне, и с подделанной там же югославской транзитной визой[304]. Чтобы не вызвать подозрений, он купил билет первого класса на пароход «Рекс», который должен был в середине марта отплыть из Неаполя и Генуи в Нью-Йорк. В Геную он отправился на поезде. На греческо-югославской границе его паспорт, якобы выданный английским консульством в советской столице, показался полицейским подозрительным. Они потребовали объяснений. Он выкрутился, отговорившись тем, что его паспорт был просрочен, и, поскольку ему срочно потребовалось по служебным делам уехать из Советского Союза, ему выдали новый[305]. В Загребе он вышел из поезда, якобы прогуляться по перрону, и остался там. Ощущение, что он в опасности, оказалось обоснованным: подтверждение он получил через несколько дней, когда в кафе «Корсо» прочитал в новостях, что на Гибралтаре британские власти задержали и обыскали итальянский пароход в поисках некоего подозрительного человека. Корабль опоздал на шесть часов, что вызвало бурный протест у пассажиров. «А я сижу в Загребе»[306].
В хорватской столице он объявился в середине марта 1940 г., очень рассерженный, поскольку ему казалось, что товарищи пытались вывести его из игры, может, даже в пользу Милетича. «У меня было ощущение, – вспоминал Джилас, – что по возвращении из Москвы Тито подозревал и меня – в том, что я помог Петко получить паспорт». Так что на первом заседании ЦК произошло довольно бурное выяснение отношений, во время которого Броз выплеснул всё свое раздражение по поводу того, что был вынужден целых два месяца ждать в Стамбуле. С Карделем он, очевидно, уже разобрался, теперь на очереди был Джилас. Объяснение, что в то время, когда он был в отъезде, мастера, умевшего подделывать печати, арестовали, вовсе не помогло, хуже того – и Герта Хаас стремилась разжечь в нем гнев. Упреки привели Джиласа в такое негодование, что он не стал оправдываться, а когда в конце концов попытался заговорить, глаза его наполнились слезами. «Однако, когда заседание закончилось и я еще весь был в напряжении <…>, он подошел ко мне и предложил прогуляться. Обычно он редко ходил по Загребу, поскольку мог наткнуться на какого-нибудь знакомого. Но тогда пошел. Я думал, что он хочет передо мной извиниться, и ледяная скованность стала меня отпускать. Но он этого не сделал. Просто начал говорить со мной обо всем подряд, больше всего о моей личной жизни и моих обстоятельствах. Время от времени он ласково улыбался. Во всем этом было что-то очень теплое и человечное, и, когда мы распрощались, я ушел довольный, как ребенок, чей отец понял, что наказал его несправедливо, хотя и не хочет признаться перед ним в этом»[307].
В хорватской столице Брозу снова пришлось разбираться с Крлежей, который дважды давал ему обещание прекратить свою «кампанию» против пакта Риббентропа – Молотова, но не сдержал его. По словам Герты Хаас, в те месяцы, когда Вальтер должен был приложить максимум усилий к тому, чтобы укрепить партию и распространить ее программу в народных массах, как минимум половину своего рабочего времени он тратил на разговоры с «крлежанцами»[308]. Поскольку ему не удалось их переубедить, он еще раз заклеймил их как «троцкистов», а в ответ на их «писанину» даже организовал в Загребе издание сборника «Литературные тетради», редактирование которого доверил Владимиру Дедиеру. Он лично вместе с Карделем прочитал и отредактировал текст перед публикацией[309].
Крлежу особенно задевала судьба тех знакомых и друзей, которые «отдали свою жизнь за большевизм [и] были ликвидированы под собственными знаменами»[310]. На выдвигавшиеся писателем обвинения в адрес сталинского террора Вальтер отвечал: «Ну и что нам делать в этой ситуации, когда тут новая мировая война? На кого опереться? У нас нет другого выхода, как опереться на СССР, какой бы он ни был»[311]. Всё было напрасно: Крлежа не присоединился к движению сопротивления во время войны, хотя Тито послал ему целых восемь депеш с приглашением приехать на освобожденную территорию. Но он долго не верил в жизненную силу партизанской авантюры, а кроме того был убежден, что, если он это сделает, его «зарежут» как ревизиониста[312]. Из-за нежелания Крлежи принять участие в народно-освободительном движении Тито после войны с трудом удалось спасти ему жизнь, хотя он лично с ним помирился. Когда в августе 1945 г. писатель, подав личное прошение, впервые пришел в Белый дворец, он принял его так холодно, что даже не поздоровался с ним за руку, только резко сказал: «Садись!» Однако уже после получасового разговора Тито пригласил его на обед. Очевидно, победило товарищество, возникшее еще перед Первой мировой войной в загребской казарме, где они вместе проходили военную службу[313].
* * *
Изменение политической линии повлияло и на отношение коммунистов к внутреннему положению в Югославии. Если до заключения пакта Риббентропа – Молотова они стремились к диалогу со всеми, кто был готов его вести, то после него они смотрели на происходящее сквозь новые идеологические очки, т. е. так, как диктовал Коминтерн. В директивах, переданных Вальтеру в ноябре 1939 г., четко указывалось, что КПЮ должна серьезно укрепить «большевистскую бдительность и дисциплину» и не быть просто «довеском на хвосте Владко Мачека и социал-демократии»[314]. В этом духе он и организовал работу, особенно в Далмации, «раковой опухоли нашей партии», где находилось большинство фракционеров. Со всей решительностью он их денонсировал и призвал лояльных членов партии бойкотировать их, разорвать с ними все связи и даже не здороваться при встрече на улице [315].
Договор между председателем белградского правительства Цветковичем и лидером Хорватской крестьянской партии (ХКП) Мачеком об автономии Хорватской бановины в рамках Югославии, который еще накануне коммунисты приветствовали бы, в контексте этой правоверности неожиданно стал договором двух буржуазий, которые не способны решить ни национальный вопрос в Югославии, ни какой-либо другой, например аграрный. Что касается внешней политики, то Броз и его товарищи теперь опасались, что новое коалиционное правительство Цветковича – Мачека будет слишком расположено к Великобритании и Франции и позволит вовлечь себя в их «империалистическую» войну. Они считали, что единственный выход – скорейшее заключение союза Югославии с СССР, «который, благодаря своей миролюбивой политике, является сильнейшим противником империалистической войны и гарантом независимости и мира малых государств»[316]. Этого потребовал от балканских народов Коминтерн в специальной резолюции[317]. Тот факт, что Сталин в середине марта отхватил у Финляндии значительный кусок ее территории и намеревался проделать то же самое и с румынской Бессарабией, естественно, никого из правоверных не смущал[318], как и «Blitzkrieg»[319] Гитлера в северо-западной Европе. В устном сообщении, переданном в Москву в конце мая через посредника, Вальтер вообще не упоминает об этом факте. При этом он подробно рассказывает о том, что в Югославии (за исключением словенских и хорватских клерикальных кругов) всё еще распространены англо- и франкофильские настроения: «Одновременно с ростом враждебного отношения к Италии растет также и отрицательное отношение к ее союзнице, гитлеровской Германии. Заключение германско-советского пакта немного умерило антинемецкие настроения. Однако антинемецкие чувства вновь усилились после нападения Германии на Норвегию и Данию, и стали еще глубже с тех пор, как война охватила также Нидерланды и Бельгию. Но осознание того, что эти государства вовлекла в войну подстрекательская политика Великобритании и Франции, еще не утвердилось в широких массах»[320].
Когда в первой половине 1940 г. вермахт без труда одолел Францию, Броз решил, что пришла пора начать акцию в Югославии, чтобы она не оказалась вовлечена в вихрь Второй мировой войны. Он размышлял о возможности создания союза Балканских государств, которые оказывали бы поддержку друг другу и спаслись бы от немецкой угрозы, встав под защиту Советского Союза. Что касается Королевства Карагеоргиевичей, то несмотря на его многолетнюю враждебную политику по отношению к Советскому Союзу, эта идея не была такой уж утопичной[321]. В страхе перед немцами белградское правительство 10 июня 1940 г. решило установить дипломатические связи с Москвой. Поскольку республики Прибалтики и Бессарабия уже были присоединены к Советскому Союзу, нетрудно было себе представить, что и Югославия может оказаться под ее крылом. Этот вопрос был поставлен в статье «Между двумя перспективами», опубликованной в газете Proleter, причем отмечалось, что было бы ошибкой просто дожидаться, когда Красная армия спасет югославские народы от войны. Даже если она придет на помощь, народ должен помочь себе сам. Ясно, что он сформирует свое правительство, что следует сделать – как отмечал Вальтер еще весной 1939 г. – в соответствии с ленинской теорией[322].
В документе из архивов Коминтерна от 15 сентября 1940 г. содержатся любопытные сведения. Речь идет о протоколе заседания, на котором четыре руководителя Третьего Интернационала – Пик, Эрколи (Тольятти), Готвальд и Димитров – обсуждали устное донесение, переданное Вальтером в Москву через посредника Николая Петровича, коммуниста из Воеводины[323]. Вальтер предложил вышестоящим товарищам, чтобы КПЮ организовала падение коалиции Цветковича – Мачека и заменила ее «настоящим народным правительством». Свою инициативу Броз обосновал тем, что положение в Югославии чрезвычайно напряженное и следует опасаться раздела государства между Германией и Италией, к чему якобы склоняются определенные круги югославской буржуазии. «Настоящее народное правительство», опираясь на поддержку рабочих и крестьян, должно подготовить вооруженный отпор любой попытке соседних фашистских государств поработить югославские народы»[324]. Тито долгое время полагал, что Югославия повторит русский опыт. Сначала должна была начаться буржуазно-демократическая революция, носители которой – рабочие массы и либерально настроенные средние слои, и лишь на следующем этапе пролетариат взял бы всю власть в свои руки. Он был уверен, что следует проводить работу в этом ключе, причем КПЮ должна стать протагонистом событий[325].