Алекс был интересным – вот что отличало его от остальных. И я имею в виду не только инвалидов, которые в принципе ограничены какими-то рамками и не всегда могут полноценно социализироваться. Я имею в виду вообще всех людей, в том числе и подростков, которые перестали интересоваться чем-то, кроме тусовок и компьютерных игр, и полностью потеряли свою индивидуальность.
Я ведь не всегда сидела в этом кресле – знаю, о чем говорю.
– Вы знали, что этот сериал снят по роману «Пролетая над гнездом кукушки?» – поднял брови Алекс.
– Каким гнездом? – прищурился Матиас.
– Эй!
– Да ладно, шучу!
И в этот самый момент посреди пустой будничной болтовни и дружеского смеха я вдруг увидела его.
2
Ребята продолжали обсуждать сериал, а мое внимание привлекла фигура за окном. Так как два окна моей комнаты выходили прямо на веранду, а следовательно, и на дорогу, то идущая по улице высокая мужская фигура не могла не заинтересовать меня.
Это был парень. Ростом не меньше метра девяносто, с дорожной сумкой на плече. Мятая рубашка в клеточку, поверх нее кожаная куртка, грубые джинсы, ботинок из-за кустов я видеть не могла, но почему-то подумала, что они должны были быть такими же грубыми и неопрятными, как и вся остальная одежда незнакомца.
Он остановился, достал смартфон и уткнулся в экран – с таким серьезным, даже раздраженным видом, с каким обычно изучают географические карты до конца неизведанных территорий. Парень будто и правда пытался сориентироваться на местности: смотрел то в телефон, то на окружающие его дома с красно-коричневыми крышами и маленькими окнами и недовольно хмурился.
А когда его взгляд скользнул по нашей лужайке и поднялся выше – к окнам первого этажа, у меня неожиданно порозовели щеки.
– Романова, ты с нами?
– Анна!
– Эй, там, на троне!
До меня не сразу дошло, что реплики обращены ко мне.
– Что? – опомнилась я.
– Кажется, ты подвисла, – рассмеялась Женя.
– Я подумал, у тебя проблемы с интернетом, – теребя колечко в ухе, сказал Алекс. – Картинка была настолько статична, что я даже испугался, когда ты моргнула!
– Подождите, – отмахнулась я, вытягивая шею.
Незнакомец потоптался возле нашей калитки и направился к дому Ярвиненов. Вероятно, сориентировался. Обычно это трудно сделать: в нашем районе нет высоток, все дома двухэтажные и похожи друг на друга, как две капли воды. К тому же номер дома указывается на табличке за оградой, и его не всегда можно сразу разглядеть из-за деревьев. Разве что почтальоны, проработавшие здесь не один год, могут с ходу разобраться, где и чей дом.
– Что там? Старушка Пельцер опять разгуливает по кухне голышом? – не унимался Алекс.
– Нет.
Мне пришлось отъехать от стола и направиться ко второму окну.
– Ань, ты куда? – донеслось до меня.
– Сейчас! – отозвалась я, активно вращая колеса коляски руками.
Но все равно опоздала. Когда я затормозила у окна, парня с этой точки уже не было видно.
Он зашел во двор к соседям или прошел дальше?
– Анна! – продолжали вопить ребята. – Ну, ты где? Разверни хоть экран, мы тоже посмотрим!
Я обернулась к компьютеру. Они не могли меня видеть. Выглянула во двор – никого постороннего. Любопытство превысило осторожность, и впервые за долгое время я позволила себе рискнуть: приподнялась в кресле и посмотрела через стекло. И все же этого было недостаточно, незнакомца мне увидеть не удалось. Тогда я встала и почти прислонилась к окну.
Парень стоял у двери дома Ярвиненов и яростно вдавливал пальцем кнопку звонка.
Я села.
– Анна! – звали меня ребята, придумывая все новые и новые версии причин моего исчезновения. – Я знаю, знаю: ее украли инопланетяне! Нет, нет, во всем виноват несвежий козий сыр! Анна, ну, ты где? Вернись, мы все тебе простим!
Я поднялась и еще раз посмотрела в окно. Парень, отчаявшись дождаться ответа, бросил сумку на крыльцо и привалился к двери.
Я опустилась обратно в коляску и подкатила к компьютеру.
– С возвращением! – махнул мне рукой Матиас.
– Живая, – усмехнулась Женя, запивая кофе свой обед.
– Так что это было? – уставился на меня Алекс.
Он упер локоть в стопку книг. «Общество мертвых поэтов», лежавшая сверху, заскользила и съехала.
– Ой, – дернувшись, пробормотал Алекс и вернул ее на место.
– Так, какой-то парень, – сказала я, натягивая рукава кофты на пальцы. – Чужак.
– Где? На улице?
– Чудак? – переспросил Матиас.
Я не могла не улыбнуться.
– Чужак. В смысле, чужой, не местный.
– С чего ты решила?
Я пожала плечами.
– Наверняка сослали сюда для работы на комбинате, – предположил Алекс.
– Да, сюда добровольно люди не приезжают, – поглаживая свои плечи, будто замерзла, произнесла Женя.
– Нет, он слишком юн для специалиста завода или какого-нибудь рабочего. Совсем мальчишка. Наверное, приехал к кому-то в гости, – заключила я.
Я и сама не знала, почему решила, что он не местный. И дело даже не в кожаной куртке, которую вряд ли бы отважился надеть кто-то из городских в начале апреля, и не в одежде или внешности – город и так наводнен людьми разных национальностей. Я просто нутром почувствовала, что ему тут не по себе. Наверное, у меня было такое же лицо, когда я приехала сюда осенью позапрошлого года.
Сампо – потрясающее место, но привыкаешь к нему не сразу.
– Так о чем мы говорили? – опомнилась Женя, бросая взгляд на часы.
– О сериале, – напомнил Матиас.
– Да, – продолжая загадочно смотреть на меня, кивнул Алекс.
Он словно понял, что я задумалась о чем-то серьезном.
Но это не так. Я просто думала о том, что хочу снова подъехать к окну, встать и посмотреть, не ушел ли тот парень…
3
Наверное, нужно сделать отступление и объяснить, что происходит, но очень трудно произносить вслух то, в чем боишься признаться даже самой себе.
Да, вы все правильно поняли. С моим опорно-двигательным аппаратом все не настолько плачевно, насколько представляют окружающие. И да, я скрываю от всех, что могу ходить. Такие дела.
Но на самом деле ситуация не так отвратительна, как может показаться… По крайней мере, мне очень хочется на это надеяться.
Всякий раз, как я вспоминаю ту аварию, у меня звенит в ушах. И я все еще слышу глухие звуки ударов и противный скрежет металла. Сначала мне в лицо летит стекло, а затем я лечу уже сквозь него – прямо в колючую влагу морозного вечера. И ударяюсь о землю. Бам. Или о дерево. Это неважно, потому что этого я уже не вижу – зажмуриваюсь что есть сил, а дальше… пустота.
Все, что я помню после удара, это ощущение придавленности – на меня будто бетонную плиту швырнули с размаху. А еще крики мамы: «Помогите! Здесь моя дочь, помогите ей!» И все это как сквозь вату. Все как будто не со мной.
Очнулась я уже в больнице.
«Слава богу!» – прошептала мама, обнаружив, что я пришла в сознание. Но скоро стало понятно, что она поспешила с вознесением славы Всевышнему – очнулась я не вся, а только верхняя часть моего тела. Нижняя оказалась парализована.
Позже были различные обследования, консилиумы, бесконечные консультации. Никто из врачей не спешил обнадежить маму, что в скором времени я непременно встану на ноги. Они давали очень неоднозначные прогнозы: обычно этот термин используют, когда вероятность выздоровления не более одного процента из ста.
Шанс на улучшение состояния у меня был призрачный, но все же. «Молодой организм творит чудеса», – неуверенно сказал какой-то седой доктор, глядя на снимки. И мать с радостью вцепилась в этот клочок надежды.
Препараты, массаж, физиотерапия – она терзала меня ими несколько месяцев, пока я не сказала, что устала и хочу сделать перерыв. Мама по-настоящему страдала и переживала, а я словно застыла. Как и мои ноги. Я могла часами сидеть на постели и разглядывать их.
Обычно для человека сгибание, разгибание ног и сжатие пальцев – процесс естественный: захотел – сжал, захотел – разогнул ногу. Сигналы от мозга к нервным окончаниям и мышцам доносятся молниеносно.
В моем же случае мозг был совершенно бессилен. Я приказывала ногам слушаться, но они продолжали лежать издевательски неподвижно. Словно чужие. Я вкладывала все силы в то, чтобы заставить пошевелиться хотя бы палец, но все было тщетно, и раз за разом я падала на подушки, задыхаясь от слез. Мне словно пришили чужие конечности, которые отказывались принимать нового хозяина, и это сводило с ума.
А потом я вдруг поняла, что если чувствительность вернется, если я вновь обрету возможность ходить, то больше не смогу заниматься дома и мне придется вернуться в школу. И в этот момент все внутри похолодело от ужаса. Если вы все еще думаете, что ничто в целом мире не может настолько напугать человека, что он примет инвалидность как благо, то вы ошибаетесь.
Я не просто смирилась с новым положением дел. В тот момент я наконец почувствовала себя в безопасности.
Лишиться возможности общаться со сверстниками, вести полноценную жизнь, быть вынужденной обучаться дистанционно – все это теперь воспринималось мной как удивительное везение.
И именно поэтому, когда спустя год после аварии я почувствовала, что чувствительность возвращается, я не поспешила делиться этой новостью. Я решила выждать. Взяла паузу. Хотя бы до окончания школы.
Да, я прекрасно понимала, что не только обрадую мать известием об излечении, но и значительно облегчу ей жизнь, но оправдывала себя тем, что мне нужно время. Еще немного времени, пока страх не уйдет.
К тому моменту, когда я впервые смогла пошевелить пальцем, весь мой быт уже был подчинен недугу. Я привыкла. И привыкли все окружающие. Да, у меня по-прежнему не получалось взять печенье с верхней полки, но в остальном я уже не ощущала себя какой-то беспредельно ущербной и в целом справлялась с любыми домашними заботами.
Это было утро. Я откинула одеяло, собралась опустить безжизненные ноги на пол и вдруг поняла, что могу шевелить пальцами. Почему-то только средним, безымянным и мизинцем, большой и указательный никак не слушались. Целый день я обдумывала, не поделиться ли новостью с родными, но решила, что не буду торопиться. В итоге не сказала никому.
Через несколько дней я уже могла шевелить всеми пальцами. Посвятив пару часов в день занятиям, уже через неделю я достигла новых успехов – стало получаться двигать ступнями. Еще через неделю я встала на ноги. Рухнула, так как они отвыкли от веса тела, затем поднялась и попробовала встать еще.
А через месяц я уже могла свободно передвигаться по дому, но делала это очень осторожно. Вернее, даже не делала, потому что тут же ввела для себя новые правила: если никто пока не должен знать о том, что я хожу, то рисковать нельзя. Быть пойманной на месте преступления – гораздо хуже, чем лукавить о своем состоянии. Так я решила и далее следовала только им.
Позже к этому списку правил добавились:
«Если ты не рассказываешь никому, то никому вообще».
Это касалось и матери, и приятелей-инвалидов, и сестры, но с ней проще, так как мы и прежде не особо общались. Вставала на ноги я только в присутствии собаки, и то очень редко и ненадолго.
«Если есть вероятность, что тебя кто-то может увидеть, то это обязательно случится. Не рискуй».
Я никогда не вставала на ноги, не убедившись, что двери заперты и дома никого нет. Я никогда не вставала на ноги возле окна, чтобы никто не мог увидеть меня с улицы. Я никогда не вставала на ноги без крайней необходимости, во многом еще и потому, что:
«От ходьбы появляются мозоли и сохнут пятки».
Есть большая разница между девственно-чистыми ступнями того, кто редко пользуется ногами, и даже не ярко выраженными потертостями и натоптышами у тех, кто регулярно ходит. И никакой уход тут не спасет. Натренированный взгляд врача сразу отметит этот факт.
Поэтому:
«Ходить как можно меньше. Лучше не ходить».
И:
«Звук шагов и даже случайно скрипнувшая половица могут выдать тебя».
До новой комиссии было как минимум полгода, и у меня еще оставалось достаточно времени, чтобы решить, как лучше поступить.
Я только недавно читала про какого-то шведа по фамилии Гуднассон, который пятьдесят лет успешно водил за нос всех медиков и только перед смертью решил открыться и рассказал, что все это время мастерски имитировал инвалидность.
Он объяснял свое решение тем, что после тяжелой болезни, утратив способность к передвижению, он, естественно, почувствовал себя несостоявшимся. А когда здоровье к нему вернулось, мужчина решил не спешить делиться этой новостью со всем миром.
Как оказалось, его вполне устраивала жизнь калеки: привилегии, пособие, помощь соцработников. Живешь, отдыхаешь, не нужно ничего добиваться и доказывать кому-то свою состоятельность.
«Мои сверстники в тридцать уже добились того, что мне и не снилось, – говорил он, – как вы знаете, к мужчинам требования в обществе завышены. И тут я понял, что если останусь инвалидом, то и спроса с меня не будет никакого. Я не состоялся, потому что так сложились обстоятельства. И никто больше не ждал от меня чего-то сверхъестественного. Никаких карьерных высот, завоеваний и титулов. А необходимый минимум для жизни я получал от государства, и меня это устраивало».
Вы спросите, как ему удавалось водить за нос всех ученых мужей? Гуднассон объяснял это просто: «Все дело в мышечном тонусе. Периферический паралич характеризуется его снижением, а спастический – повышением. Я уже знал, как это бывает и как следует себя вести на осмотре, и что изображать.
К тому же – и это, пожалуй, самое главное – если до тебя никому нет дела, то никому и нет дела. Пока деятельность экспертных комиссий нацелена на то, чтобы вычленять из списков больных детей, стремительно теряющих силы в связи с прогрессирующими заболеваниями, и лишать помощи взрослых, которые получили травмы на производстве, никто не обратит внимание на колясочников. Мы для них лишь звено длинной конвейерной ленты. Главное – вовремя получить пожизненную инвалидность, далее все намного проще».
Конечно, я не Гуднассон, и от одной мысли о том, что, возможно, мне придется обманывать врачей, у меня замирало сердце. Но одно я знала точно: сейчас я не могу встать. И не могу рассказать о том, почему поступаю так. Просто потому, что никто не поймет. Никто.
4
Матиас с Женей первыми покинули чат.
– Чем займешься? – поинтересовался Алекс перед тем, как отключиться.
– Наверное, почитаю книгу, – соврала я.
Мои мысли все еще крутились вокруг чужака.
– Книгого-о-олик! – закатил глаза друг.
– Да ты читаешь в десять раз больше меня! – возмутилась я. – И еще ты сериалоголик! И мне далеко до твоих результатов.
– Хорошо, сегодня заброшу все дела и выйду на пробежку, – съязвил он. – Как думаешь, моим бледным ляжкам пойдут короткие шортики?
Шутить на тему инвалидности – наше хобби. Если бы в данном виде спорта проводились соревнования, Алекс получил бы награду в номинации «Тридцать три различных способа постебаться над своей миопатией».
– Тогда надень свои шипованные найки, – улыбнулась я, – думаю, сегодня на дороге скользко.
Вот и весь наш удел: догадываться о том, какая погода за окном. Хотя, если быть точными, – удел Алекса, я-то находилась в заточении добровольно, но об этом не обязательно было кому-то знать.
– Непременно! – Друг послал мне воздушный поцелуй. – На всякий случай захвачу и свои лыжные палки.
– Счастливо!
– Буду на связи!
– Рональду привет! – бросила я на прощание.
– Поцелую его от тебя!
Во избежание недоразумений стоит пояснить: Ронни – пушистая, как облачко, белоснежная морская свинка, которую родители подарили ему на Новый год. Чтобы вы понимали: врач рекомендовал им для реабилитации сына, который часы напролет проводит за компьютером из-за ведения блога, завести домашнего питомца. Так как собаку нужно выгуливать, а они целый день на работе, то морская свинка показалась им отличным выходом из положения.