– Не спорю, рост у них вполне приличный, – говорил сэр Четвинд-Лайл, устремив взор на свое огромное брюхо, лежащее перед ним, словно обтянутый тканью воздушный шар. – Да, в этом могу с вами согласиться: они высокие. Большинство из них, по крайней мере. Хотя мне случалось видеть и низеньких. Сам хедив[10] ростом не выше меня! А лица у египтян очень обманчивы. Да, нередко бывают красивы, попадаются иной раз даже классические лица – но вглядитесь в их выражение! Ни малейших признаков ума!
И сэр Четвинд выразительно взмахнул сигарой перед собственным лицом, как бы намекая, что тяжелая нижняя челюсть, толстый нос с бородавкой и огромный рот, полный гнилых зубов – отличительные черты его собственной внешности, – безмерно превосходят любую смуглую красоту Востока, какую только можно вообразить, ибо в них-то «признаки ума», безусловно, есть.
– Здесь не могу вполне с вами согласиться, – отвечал ему другой отдыхающий, тот, что курил, растянувшись во весь рост на диване. – У этих загорелых ребят бывают удивительные глаза. Красивые – и, поверьте, очень выразительные! Кстати, вы мне напомнили: тот парень, что приехал сегодня, выглядит точь-в-точь как египтянин, и самого высшего разряда. Хотя он француз, точнее, провансалец. Все вы его, конечно, знаете: это прославленный художник Арман Жерваз.
– Разумеется! – встрепенулся сэр Четвинд-Лайл. – Арман Жерваз! Тот самый Арман Жерваз?!
– Самый что ни на есть настоящий, – рассмеялся его собеседник. – Приехал сюда, чтобы изучить женщин Востока. Осмелюсь сказать, веселые деньки ему предстоят! Хотя до сих пор он не славился портретами. А, право, стоило бы ему написать княгиню Зиска!
– Кстати, как раз хотел спросить об этой даме. Кто-нибудь знает, кто она такая? Моя жена очень желала бы выяснить… гм… ну, одним словом, добропорядочная ли она особа. Что поделать – приходится думать о таких вещах, знаете ли, когда ты отец двух юных девиц!
Росс Кортни, малый спортивного вида, что лежал на диване, встал и с ленивым наслаждением потянулся. Этот рослый молодой атлет, не стесненный в средствах – ему принадлежали обширные поместья в Шотландии и Ирландии, – вел жизнь праздную и беззаботную, скитался по миру в поисках приключений и привык смотреть сверху вниз на все условности цивилизации, в том числе на газеты и их редакторов. Всякий раз, как сэр Четвинд-Лайл заговаривал о своих «юных девицах», на лице у Кортни проступала непочтительная улыбка: дело в том, что младшей из юных дев уже сравнялось тридцать. Все капканы и волчьи ямы, расставленные на его пути леди Четвинд-Лайл в надежде, что он падет жертвою чар либо Мюриэл, либо Долли, он заметил и их благополучно избежал; и теперь, когда вспомнил сих двух прелестниц и сопоставил их в уме с женщиной, о которой только что зашла речь, невольная улыбка проступила ярче и озарила его красивое лицо.
– Да бог с вами! – небрежно отвечал он.– Кого в Каире это волнует? Здесь отпрыски самых респектабельных семейств пускаются во все тяжкие, пристойно ведут себя только те, кого никто не знает. Что же до княгини Зиска, ее выдающаяся красота и ум обеспечили бы ей свободный доступ в любое общество, даже не будь у нее поддержки в виде огромного состояния.
– Я слышал, она как-то невероятно богата, – произнес еще один ленивый курильщик, лорд Фалкворд, поглаживая едва заметные усики. – Моя матушка считает, что она в разводе.
Сэр Четвинд наморщил лоб, а затем сурово покачал головой.
– Если и разведена, что такого? – рассмеялся Росс Кортни. – В наши дни это самый естественный и уместный финал брака.
Сэр Четвинд нахмурился еще сильнее: позволять втянуть себя в столь легкомысленную беседу он не собирался. Он-то в любом случае был женат, и весьма респектабельно женат – и не намеревался сочувствовать тому жалкому большинству, для которого брак обернулся катастрофой.
– Так, значит, князя Зиска не существует? – продолжал он расспросы.– Княгиня Зиска – в этом имени есть что-то русское: и я полагал – и моя жена полагала, – что муж этой дамы мог остаться дома, в России, в то время как ее саму слабое здоровье вынудило проводить зиму в Египте. В России-то, должно быть, зимы суровые!
– Любопытная версия, – зевнув, заметил лорд Фалкворд. – Моя матушка уверена, что это не так. Она полагает, нет никакого мужа да никогда и не было. Честно говоря, она в этом абсолютно убеждена. И тем не менее намерена нанести ей визит.
– Вот как? Леди Фалкворд решила нанести ей визит? О-о-о! Ну тогда… – Сэр Четвинд-Лайл запыхтел и раздул свой воздушный шар под грудью. – Тогда это избавит леди Четвинд-Лайл от лишних опасений! Если уж княгиню Зиска готова посещать леди Фалкворд – разумеется, не может быть никаких сомнений в ее статусе!
– Ну, не знаю, – протянул лорд Фалкворд, поглаживая отвислую нижнюю губу. – Видите ли, моя матушка – женщина неординарная. Пока был жив губернатор, она почти никуда не выезжала – и всякий, кто являлся в наш йоркширский дом, обязывался, так сказать, приносить с собой свою родословную. Было, знаете ли, чертовски скучно! Теперь все по-другому: матушка пустилась, как сама говорит, в «изучение характеров» и общается со всякого рода людьми – чем более разношерстная компания вокруг, тем лучше! Так и есть, уверяю вас! После смерти бедняги губернатора матушка очень переменилась!
Росс Кортни усмехнулся. В самом деле, леди Фалкворд очень переменилась – внезапно, таинственно, поразительно и необъяснимо для многих ее бывших друзей «с родословными». При жизни мужа волосы ее отливали серебром, лицо было бледным, задумчивым и серьезным, формы тела – округлыми, как подобает даме не первой молодости, походка – размеренной и степенной; однако два года спустя, как умер добрый и благородный старик лорд, до последнего часа лелеявший ее как зеницу ока и почитавший прекраснейшей женщиной в Англии, она вышла в свет с золотыми локонами, персиковым румянцем и фигурой, так искусно размятой, спрессованной и затянутой в корсет, что поистине напоминала сильфиду. Эта женщина, которую совсем недавно именовали «старой» леди Фалкворд, теперь танцевала точно фея, курила сигареты, смеялась как ребенок над любым пустяком: самой плоской и замусоленной, даже самой неуместной шутки хватало, чтобы ее темперамент выплеснулся в смехе. А как она флиртовала! Святые небеса! С таким изяществом, такой грацией, такой естественностью и спокойной уверенностью в себе, что Мюриэл и Долли едва не лопались от злости, на нее глядя. Их, бедняжек, она тактично и с неподражаемым искусством вытеснила с поля боя, так что теперь они согласно ее ненавидели и меж собой называли «этой ужасной старухой»: что ж, после того, как горничная ее раздевала и расшнуровывала, быть может, такой она и становилась. Но так или иначе, леди Фалкворд великолепно проводила время в Каире. Сына своего, отличавшегося слабым здоровьем, звала не иначе как «мой бедный дорогой мальчик» – и он, хоть в нынешнем году ему и сравнялось двадцать восемь, совершенно перед нею стушевался. Самоуверенность леди Фалкворд, ее ничем не стесненная веселость и свобода манер привели его в такое ничтожество, что он не смел уже и рта открыть, не помянув «матушку»: «матушка» сделалась крючком, на который он нанизывал и собственные мнения и чувства, и мнения и чувства окружающих.
– Леди Фалкворд, как я понимаю, весьма восхищается княгиней? – подал голос еще один курильщик, до сих пор молчавший.
– Еще бы! – проговорил лорд Фалкворд; при этом вопросе он впервые выказал слабые признаки оживления. – Такая женщина – скажите на милость, как ею не восхищаться? Но знаете, что я вам скажу? Во взгляде у нее есть что-то странное. Честное слово! Не нравятся мне ее глаза.
– Прекрати, Фалк! У нее прекрасные глаза! – горячо выпалил Кортни, а в следующий миг, побагровев, прикусил губу и умолк.
– У кого прекрасные глаза? – послышался новый голос, тихий и хрипловатый.
С этой репликой появилось на сцене новое лицо: маленького роста, худой, невзрачный джентльмен в чем-то вроде профессорской мантии и в четырехугольной шапочке оксфордского выпускника.
– А вот и наш ученый муж! – вскричал лорд Фалкворд. – Ну и костюм у вас! Сами придумали? Чертовски остроумно, богом клянусь!
Адресат сего комплимента поправил очки и окинул своих знакомцев самодовольным взором.
Что ж, у доктора Максвелла Дина имелись причины быть собой довольным – разумеется, если может служить поводом для гордости сознание, что носишь на плечах одну из самых умных голов в Европе.
Доктор был, судя по всему, единственным в «Джезире-Паласе» человеком, приехавшим в Египет с некоей серьезной целью. Да, цель у него определенно имелась, хоть и, слыша вопросы о ней, он неизменно уходил от ответа. Вообще выражался он сдержанно, зачастую весьма кратко, иногда загадочно; однако не было ни малейших сомнений, что он здесь над чем-то работает – а также и в том, что по привычке внимательно изучает любой предмет, большой или малый, попадавшийся ему на пути. Он изучил местных жителей до такой степени, что мог бы перечислить все оттенки их кожи; изучил сэра Четвинд-Лайла – и понял, что тот не брезгует брать плату за заказные статьи; изучил Долли и Мюриэл Четвинд-Лайл – и понял, что в погоне за мужьями им не видать успеха; изучил леди Фалкворд – и понял, что для своих шестидесяти она очень неплохо сохранилась; изучил Росса Кортни – и понял, что ничем, кроме убийства животных ради развлечения, этот молодой человек в жизни не занимался и заниматься не будет; изучил работу «Джезире-Паласа» – и понял, что он приносит своим владельцам целое состояние. Однако, помимо таких вещей, обыденных и лежащих на поверхности, изучал он и нечто другое: «загадочные» особенности темперамента, «совпадения» – особенно странные совпадения. Египетские иероглифы он разбирал в совершенстве, без труда отличал скарабея – «печать фараона» от скарабеев, изготовленных в Бирмингеме. Он никогда не скучал; всегда ему было чем заняться; ко всему, что встречалось на пути, он подходил с одинаковой любознательностью ученого. Даже костюмированный бал, для которого он сейчас нарядился, обещал ему не скучный бессодержательный вечер, а новую информацию, ибо позволял бросить свежий взгляд на то, как играют и дурачатся представители рода человеческого.
– Мне показалось, – задумчиво ответил он, – что мантия и шапочка для человека моих лет подойдут. Наряд очень простой, но выразительный, удобный и вполне уместный. Сначала я подумывал подобрать себе костюм древнеегипетского жреца, потом понял, что трудно будет раздобыть все элементы. А такой костюм имеет смысл надевать, только если он абсолютно исторически точен.
Никто не улыбнулся в ответ. Никто не смел улыбаться, когда доктор Максвелл Дин говорил об «исторической точности». Историю Египта он изучил так же, как изучал все остальное – и знал о ней все.
– Верно, – пробормотал сэр Четвинд, – все эти древние облачения так сложны…
– И полны символики, – закончил доктор Дин. – Символики с очень любопытными значениями, уверяю вас. Однако, боюсь, я прервал вашу беседу. Мистер Кортни говорил о чьих-то прекрасных глазах: можно спросить, кто эта красавица?
– Княгиня Зиска, – ответил лорд Фалкворд. – Я говорил, что ее взгляд мне не совсем по душе.
– Почему же? Почему? – с внезапным интересом спросил доктор. – Что не так с ее взглядом?
– Да все не так! – с принужденным смешком вмешался Росс Кортни. – Слишком уж он ярок, слишком неукротим для нашего Фалка! Египетским газельим глазам Фалк определенно предпочитает бледную голубизну доброй старой Англии!
– Вовсе нет, – отвечал Фалкворд с бóльшим жаром, нежели обычно. – Терпеть не могу голубые глаза! Мне нравятся серые с лиловым отливом, как у мисс Мюррей.
– Мисс Мюррей – очаровательная юная леди, – заметил доктор Дин. – Но ее красота довольно обыкновенна, а вот у княгини Зиска…
– Необыкновенная красота! – восторженно подхватил Кортни. – О чем я и говорю! Совершенно необычайная женщина – второй такой красавицы я не встречал!
Наступило недолгое молчание: доктор с любопытством переводил острый, проницательный взгляд с одного своего собеседника на другого. Наконец тишину прервал сэр Четвинд.
– Думаю, – заговорил он, неторопливо поднимаясь из глубин обширного кресла, – пора мне пойти переодеться к балу! На мне сегодня, знаете ли, будет виндзорский костюм! Удобнейшая штука, всегда вожу его с собой: может пригодиться на любом костюмированном балу, не привязанном к определенной эпохе. А вам всем не пора одеваться?
– Пожалуй, и правда пора! – откликнулся лорд Фалкворд. – Я сегодня стану неаполитанским рыбаком! Хотя, конечно, трудно поверить, что такое в самом деле носит хоть один рыбак в Неаполе – но, знаете ли, в театре их всегда так наряжают!
– Тебе, кстати, пойдет, – рассеянно пробормотал Росс Кортни. – Смотрите-ка, а вот и Дензил Мюррей!
Все инстинктивно обернулись. В «комнату отдыха» вошел красивый молодой человек, облаченный в живописный наряд флорентийского дворянина времен славного правления Медичи. Костюм этот удивительно подходил своему обладателю: его суровое, почти угрюмое лицо требовало сверкания драгоценностей, мягкого сияния бархата и шелков, чтобы подчеркнуть классические черты и усилить мрачный, страстный блеск темных глаз.
Дензил Мюррей был чистокровным шотландцем. Четкие брови, твердый рисунок губ, взгляд прямой и бесстрашный – все обличало в нем сына вересковых холмов, отпрыска гордого народа, презирающего «сассенахов»[11], и свидетельствовало, что он сохранил в себе достаточно наследства древних финикийских предков – горячей крови, дающей способность к крайним проявлениям и ненависти, и любви. Неторопливо, с каким-то сдержанным высокомерием приближался он к группе знакомых: казалось, он сознает, как хорош в этом костюме, однако никаких фамильярных замечаний на сей счет терпеть не станет. Его друзья поняли это и промолчали; не удержался только лорд Фалкворд.
– Ну и ну! Дензил, как же тебе идет! Чертовски хорошо выглядишь, знаешь ли!
Дензил Мюррей слегка поклонился, устало и насмешливо.
– Живешь в Риме – веди себя как римлянин; то же относится и к Египту, – рассеянно бросил он. – Раз хозяева отелей нынче задают костюмированные балы, приходится соответствовать. Отлично выглядите, доктор. Может, и вам, господа, пора пойти нацепить свое разноцветное тряпье? Уже больше десяти, а к одиннадцати подъедет княгиня Зиска.
– Ну, не одна же княгиня Зиска будет на балу, не так ли, мистер Мюррей? – с добродушно-покровительственным видом вставил сэр Четвинд-Лайл.
Дензил Мюррей смерил его презрительным взглядом.
– Не одна, – холодно ответил он. – Иначе хозяевам едва ли удалось бы отбить расходы. Но княгиня считается самой красивой женщиной Каира в этом сезоне, так что общее внимание будет приковано к ней. Вот почему я упомянул, что она приедет к одиннадцати.
– Она сама тебе так сказала? – поинтересовался Росс Кортни.
– Да.
Кортни взглянул вверх, взглянул вниз, явно хотел произнести что-то еще – впрочем, удержался и вышел вслед за лордом Фалквордом.
– Я слышал, – заговорил доктор Дин, обращаясь к Мюррею, – в нашем отеле сегодня поселился великий человек – знаменитый художник Арман Жерваз.
В тот же миг лицо Дензила просияло улыбкой.
– Мой самый дорогой друг в целом свете! – воскликнул он. – Да, он здесь. Днем я встретил его во дворе. Мы с ним очень старые приятели. Я гостил у него в Париже, он у меня в Шотландии. Отличный парень! Мыслит как сущий француз, но прекрасно знает Англию и по-английски говорит безупречно.