Позже Арсеньев напишет: «Амурский… край китайцы почти совсем не знали, и только появление в этой стране русских заставило их обратить на неё своё внимание. Уссурийский же край находился в стороне, и о нём китайцы знали ещё меньше… пока не появились Невельской и Завойко со своими кораблями». В Приморье китайцы пошли лишь в 1840-х, и то частным порядком. Официальный Пекин вплоть до 1870-х (когда уже стояли Хабаровск и Владивосток) об этом не ведал. «Вопреки весьма распространённому, но ни на чём не основанному мнению, что китайцы будто бы владели Уссурийским краем с незапамятных времён, совершенно ясно можно доказать противное: китайцы в Уссурийском крае появились весьма недавно», – утверждал Арсеньев. Точнее даже, не китайцы, а маньчжуры, в русской обиходной речи «манзы»; Китаем правила маньчжурская династия Цин, «настоящим» китайцам – ханьцам – запрещали селиться севернее Стены.
…Невельской убедился: Китай не считает Приморье и Приамурье своими. Это был вывод с далеко идущими последствиями. Географические открытия прямо перетекали в политические шаги. Вернее, география тогда и была политикой.
Нессельроде потребовал разжаловать Невельского в матросы и снять Николаевский пост, однако император нашёл поступок моряка «молодецким, благородным и патриотическим», наградил его и произнёс знаменитое: «Где раз поднят русский флаг, он уже спускаться не должен».
Началось «водворение» русских в Приамурье.
Из записок Невельского с очевидностью следует, что, если бы Приамурье и Приморье действительно были китайскими, Россия туда бы не двинулась.
О том же самом позже писал Арсеньев: «Китайцы вообще плохо знали страну и если и смотрели на неё как на принадлежащую к Китайской Империи, то так же, как они смотрели и на все окружающие их страны и народы… которых они считали своими вассалами… Вот почему и Невельской так легко – без одного выстрела – захватил весь Уссурийский край от Амура до Владивостока». Лишь сам факт начала переговоров, убеждает Арсеньев, дал китайцам мысль о том, что они имеют некие права на эту землю. А «отсутствие твёрдой уверенности, что край принадлежит им, исключило какие бы то ни было осложнения».
Есть, правда, скользкий момент – китайские топонимы. Но тот же Арсеньев доказывает: ими пестрят только юг Приморья и долина Уссури. Для остального Приморья характерны названия «туземные» – орочские, удэгейские, нанайские… Из этого следует: на севере Уссурийского края китайцев не было никогда. На юг же они пришли чуть раньше русских и начали заменять «инородческие» топонимы своими. Это вообще в китайской традиции: из-за языковых особенностей, а может, и в силу политических соображений они придумывают свои названия. Даже Сан-Франциско у них превратился в Цзюцзиньшань[11]; так что считать Владивосток «бывшим китайским городом» только на том основании, что китайцы называют его «Хайшэньвэй», то есть «залив трепанга»[12], – абсурдно.
«Исторические факты с непостижимой ясностью свидетельствуют нам, что, когда китайцы пришли на Амур, там были уже русские», – резюмирует Арсеньев. Он предлагает новую точку отсчёта: «Начало российского владычества в Приамурском крае надо считать не с 1859 года – года административного присоединения края, а с начала XVII столетия, то есть со времени фактического владычества русских на Амуре». Арсеньев доказывает: Россия имеет куда больше исторических прав на обладание Дальним Востоком, нежели Китай.
В 1853-м русские заняли Сахалин (Крузенштерн ещё в ходе экспедиции 1803–1806 годов предлагал «застолбить» залив Анива на юге острова: «Бесспорно, что многие не одобрят предполагаемого мною насильственного овладения сим местом. Однако почему преимущественнейшее право должны иметь японцы на владение Сахалином, нежели какая-либо европейская держава?»). «Заняв… главный пункт острова (Томари. – В. А.), в котором находится главное пристанище японцев, мы тем самым ясно покажем им, что Россия всегда признавала территорию острова Сахалина своею», – писал Невельской. Чехов позже отмечал: «Многие, в том числе Невельской, сомневались, что Южный Сахалин принадлежит Японии, да и сами японцы, по-видимому, не были уверены в этом до тех пор, пока русские странным поведением не внушили им, что Южный Сахалин в самом деле японская земля. Впервые японцы появились на юге Сахалина лишь в начале этого (девятнадцатого. – В. А.) столетия, но не раньше… Вообще во всей этой сахалинской истории японцы, люди ловкие, подвижные и хитрые, вели себя как-то нерешительно и вяло, что можно объяснить только тем, что у них было так же мало уверенности в своём праве, как и у русских». Официально весь Сахалин стал российским в 1875 году, когда Японии по Петербургскому договору отошли Курилы.
Главным препятствием в присоединении новых земель были не восточные народы, а столичные бюрократы. Судьба территории решалась не столько на Амуре, сколько на Неве, в дворцовых залах и министерских кабинетах. Кажется даже удивительным, что Россия столь легко выиграла бескровную битву за Амур с Западом и российскими чиновниками. Описывая «дипломатическую войну» между графом Путятиным и генерал-губернатором Муравьёвым, Венюков говорил: «Я начинал понимать тогда, что значит воевать за присоединение Амура не против китайцев, а против своих». Он же писал, как противился присоединению Амура Нессельроде. Картограф, офицер Будогосский говорил Венюкову: «Все амурские затеи рано или поздно окажутся затеями». Путятин и другие недруги Муравьёва, по словам Венюкова, называли Амур болотом: «Эти внутренние враги были для Муравьёва опаснее внешних». Правительство, писал Венюков, не понимало важности Амурского края: «Оно склонно было видеть во всем амурском деле не великую государственную задачу, а “муравьёвскую затею”, которая, бог весть, удастся ли ещё; а потому не давало денег».
Это сейчас карта России кажется нам чем-то само собой разумеющимся, непреложным, данным свыше, как законы физики или очертания материков. А Невельскому приходилось доказывать, что Дальний Восток нужен России.
Доказывать это приходится до сих пор.
Венюков: «Противники… старались выставить его смешным, ограниченным сумасбродом… Да! И Колумб был сумасброд, и Гарибальди сумасброд, даже очень ограниченный, если верить официальным журналистам и дипломатам. Только для них обоих есть история; есть она и для Невельского, а всех официозных журналистов и многих дипломатов что же ожидает, кроме забвения и часто даже презрения?»
Странно, что никто до сих пор не додумался создать компьютерную игру-стратегию «Капитан Невельской».
«Открытие Невельским нового выхода к Тихому океану заставило эту державу (Англию. – В. А.) ускорить объявление нам Севастопольской войны, имевшей целью совершенное уничтожение нашего флота и разрушение опорных пунктов на всех морях, омывающих Россию. Неизбежность же этой войны, ставшая очевидной ещё в 1852 г., побудила нас в свою очередь к более энергичным действиям на Амуре», – писал первый русский геополитик генерал Алексей Вандам. Крымская война шла не только на Чёрном море: англичане и французы атаковали Камчатку, рейдерствовали в Охотском море, составляли карты побережий, давая имена здешним бухтам и мысам.
Исследования Миддендорфа, открытия Невельского, данные Венюкова создали предпосылки к пересмотру Нерчинского договора, поскольку была установлена фактическая неподвластность Приамурья и Приморья Китаю. Венюков пишет: уже в январе 1854 года «амурский вопрос» был решён «в принципе». Николай I по представлению генерал-губернатора Восточной Сибири Муравьёва решил занять Амурский край, который «оставлен был в небрежении китайцами и заселён ими всего в одном месте, да и то очень слабо».
После неудачной Крымской войны необходимость Амура стала очевидной: без этой реки восточные владения империи оказывались слишком уязвимы, пути снабжения Русской Америки – крайне ненадёжны. Положения договора 1689 года сдерживали Россию, не позволив в Крымскую войну должным образом обеспечить оборону тихоокеанских владений от вторжения европейцев.
Надо было чем-то компенсировать потери, не допустить усиления Запада на востоке, надёжно закрепиться на дальних рубежах. Камчатка, база России на Тихом океане, была оторвана от метрополии. Война показала: снабжать и защищать её неимоверно сложно. Вот если бы у России появились порты южнее – в Приморье и Приамурье… Высказывались и другие идеи. Адмирал и географ Фёдор Литке предлагал для обеспечения Камчатки занять японские острова Бонин-Сима. Ещё в 1816-м на гавайском острове Кауаи была построена Елизаветинская крепость, впрочем быстро оставленная русскими; очертания империи колебались, приливы сменялись отливами. России была необходима «вторая нога» на тихоокеанском побережье. Невельской: «В Петербурге и в Иркутске осознали всю справедливость моих постоянных представлений, что всякие затраты на Петропавловск, Аян и т. п. пункты, совершенно отрезанные от Сибири, напрасны, и что только в Приамурском и Приуссурийском краях мы можем твёрдо встать на отдалённом нашем Востоке».
Уже в 1855 году, свидетельствует Венюков, началось целенаправленное заселение бесхозных амурских земель солдатами, казаками, позже – крестьянами. В 1856 году была образована Приморская область, в которую включили земли от Чукотки до нынешнего Приморья, учреждена «Сибирская флотилия на Восточном океане». Тем самым, указывает Невельской, «официально признавалась зависимость устья реки Амур от России, и Нижнеамурский край официально присоединился к русским владениям в Азии». В 1858 году начали заселять Уссури.
Гончаров, побывавший в Татарском проливе в 1854 году, писал: «…Всё тянется глухой, маньчжурский, следовательно принадлежащий китайцам берег». Но встретил он здесь не китайцев, а тунгусов-охотников Афоньку и Ивана, которые сносно объяснялись по-русски.
Противостоять приходилось не только Англии и Франции, но и предприимчивым американцам. Венюков: «Уже со второго года нашего появления на Амуре (то есть в 1856 году. – В. А.) появились там и американцы… Они составили проект соединить железною дорогою Амур с Байкалом (прото-БАМ! – В. А.) и таким образом экономически притянуть всю богатую Восточную Сибирь к Тихому океану. Мысль великая и которая рано или поздно осуществится…» Американцам вежливо отказали, причём Венюков прямо говорит, что все аргументы против проекта были надуманными, а суть заключалась в другом: «Нельзя пустить американцев на Амур и в Забайкалье», иначе «Сибирь отвалится».
Итак, Россия вернулась на Амур. «Те из нас, которые впервые увидали Амур, испытывали ощущение, родственное с тем, какое было чувствуемо, например, Васко Нуньесом де Бальбоа, когда он с высот Панамского перешейка увидал впервые Тихий океан», – с объяснимым пафосом пишет Венюков.
Настал подходящий момент: после вторжения Англии и Франции в Китай Пекин пошёл на сближение с Россией, ставшей буфером между Востоком и Западом. На переговорах в Айгуне представители Пекина заявляли, что Приамурье и Приморье принадлежат Китаю, но Муравьёв возразил: ни на Амуре, ни в Приморье китайцев не было и нет, если не считать беглых; Россия, напротив, уже заняла Приамурье (что, кстати, защищало Китай от нападения европейцев с севера).
Переговоры, однако, не решили всех вопросов. По Айгунскому договору 1858 года левобережье Амура признавалось российским, Уссурийский край – в общем владении России и Китая.
Венюков: «Для Восточной Сибири “век Муравьёва” был тем же, чем век Екатерины II для всей России и век Людовика XIV для Франции. Не было только поэтов, сочинителей од, хотя, например, 16 мая 1858 года – день заключения Айгунского договора… мог бы дать повод какому-нибудь жрецу Аполлона и муз написать не один десяток строф рифмованной лести».
Останавливаться было нельзя: Муравьёв опасался, что англо-французский флот, уже побывавший здесь в Крымскую войну, займёт южные гавани. Англия и Франция готовили новую экспедицию против Китая, которая могла обернуться для России потерей видов на Приморье. Надо было скорее его занять. Одни говорили, что достаточно ограничиться треугольником с вершинами в устье Уссури, Де-Кастри и Императорской Гавани, другие предлагали взять земли до поста Ольги (основан в 1858-м, как и Хабаровск), третьи – чуть не всю Маньчжурию вплоть до Жёлтого моря.
В 1859 году Муравьёв-Амурский на пароходо-корвете «Америка» осматривает берега Приморья и наносит на карту русские названия взамен европейских – символический акт. До этого здешние места носили французские и английские имена, поскольку в 1852–1856 годах эти берега исследовали французский фрегат «Каприз», английские «Винчестер», «Стикс», «Нанкин», «Барракуда», «Хорнет»[13]. Нынешние Уссурийский и Амурский заливы, омывающие Владивосток, были наречены в честь Наполеона и Герена, залив Петра Великого – именем британской королевы Виктории, острова близ Владивостока назывались архипелагом французской императрицы Евгении. Полуостров Муравьёва-Амурского, на котором расположен Владивосток, носил имя супруга английской королевы – Альберта. Залив Ольга назывался гаванью Сеймур, остров Аскольда – Termination, остров Путятина – островом Форсайта, залив Находка – бухтой Хорнет, Славянский залив – гаванью Брюса и так далее[14]. Бухта Золотой Рог, на берегах которой основали Владивосток, ещё в 1855 году была названа англичанами Port May – в честь штурмана «Винчестера» Френсиса Мэя. История этих мест могла пойти совсем иным, не российским путём. Гавань Мэя могла бы стать новым Гонконгом, но стала Владивостоком.
Первое описание места, где в 1860 году появится пост Владивосток, оставил английский моряк Джон Тронсон, побывавший в гавани Мэя в 1856 году: «Окрестные сопки, плавно сбегая к срезу воды, местами поросли дубом, вязом и орешником, но местами стояли голые без деревьев, покрытые лишь густой травой, цветущими растениями да зарослями виноградной лозы… На одной стороне гавани виднелся обширный огород, на котором росли разнообразные овощи. На соседнем поле колосились хлебные злаки: ячмень, гречиха и просо, а чуть поодаль за полем паслось несколько лошадей». Местные жители – маньчжуры – объяснили британцам, что временами из леса выходят тигры, вынуждая огораживать жилища частоколом. Маньчжуры вооружены фитильными ружьями, некоторые умеют читать и писать; подле их домов – ухоженные огороды: картошка, лук, фасоль, кабачки, огурцы… Вот они, первые владивостокцы – ещё до высадки стройбатовцев Комарова. Но если для нас Port May важен как прото-Владивосток, то для Тронсона это не более чем одна из «тартарских» бухт. Постоянно здесь живут маньчжуры или сезонно, сколько их, когда они пришли в «Хайшэньвэй» – остаётся неизвестным. Записки Тронсона «Плавание “Барракуды”» – свидетельство того, что юг Приморья к моменту прихода русских был обитаем. Не следует, впрочем, на этом основании заключать, что Приморье было китайским; сюда из Китая шли – очень небольшим числом – охотники, рыбаки, сборщики дикоросов, здесь скрывались беглые преступники; территория де-факто не находилась под юрисдикцией Пекина, китайской государственности здесь не было никогда. К числу коренных народов края китайцы – в отличие от удэгейцев, нанайцев, орочей – не относятся.