И когда Питер из Fly позвонил: «Эй, чувак! Бери своих, приходи – оторвёмся, как следует!» – Джеймс с радостью согласился.
На сцене ему хорошо. Как дома. Концертов они не давали больше года. Ни одного. Раньше такого не случалось. Постоянные турне, съёмки, выступления то там, то сям. Успевали писать альбомы, торчать первыми в топах и жить на полную катушку.
А последний альбом записывали в нерушимом покое студии. Вот и вышел полный покой. Ни вдохновения, ни слаженной работы, никаких тебе «катушек». И «оторвёмся» Питера – то, что нужно.
Однако, перерыв в концертах оказался слишком долгим, и Джеймс накануне, до выхода на сцену, маленькую такую сценку, волновался точно в первый раз. И это он – икона хард-рока!
Но волнение улеглось сразу, как только он взял пару аккордов. Раз, и прыгнул в свою стихию. Отыграв положенных три кавера, Джеймс ещё поболтал с публикой, и получил безотказную просьбу сыграть их собственный сингл10 «Без предела». Правил тут не было, а традиция такого не воспрещала.
А потом вечеринка закрутилась сама собой. Громкая музыка, которую он так любит, старые знакомые…
– Здорово, дружище! – Питер схватил Джеймса в стальные тиски объятий. Не поймёшь: прибить хочет или поздороваться. – Привет, привет, мужики!
По-дружески придушив каждого, фронтмен Fly выливал порцию жизнерадостности на гостей:
– Рад-радёшенек видеть вас в добром здравии! Ну, повеселили-повеселили, мужики! Сроду не получал за раз столько кайфа! Спасибо, что пришли!
Джеймс знал Питера всегда готового позубоскалить над чем угодно. Не то что бы они были приятелями, но приязнь между ними водилась. Случалось вместе не раз выступать на концертах, джемова́ть11 на предконцертных репетициях, там же и общаться. Он не помнил Питера грустным, задумчивым или тихим. Если, шурша бородой, его мускулистая фигура почти в два метра высотой и чуть меньше шириной, вторгалась в пространство – всё, считай, покоя не будет. Громогласно оглашая окрестности, Питер шутил без конца и края. И когда молчал, что было не часто, излучал здоровье и радость. Откуда в нём это бралось? Никто не видел, чтобы Питер занимался спортом, например, но здоровяк он был ещё тот. Зато все видели, как Питер глушит пиво мегалитрами, хватает девчонок за что придётся, ржёт как племенной жеребец и наяривает трэш12, не имея себе в том равных.
– Чёт вас давно не слышно, мужики. Говорят, альбом пишете?
– Есть такое дело, – Джеймс постарался сказать об этом как о пустяке. Он шёл сюда и об одном молил всех богов, которых знал: пусть никто не спросит «какие планы, как запись?». А тут Питер…
– Хоро́ш по студиям прятаться! Как мыши в кладовке, чес слово. Вам кочегарить надо! Народ вам радуется!
Ура! Питер не подвёл, не развернул тему.
– А давайте чёнть вместе замутим? Пару-тройку концертов дадим, а? Мы тут накалякали кое-что, поделиться бы надо с миром.
Fly за год записали два успешных альбома. И… по старой доброй традиции, в турне от концерта к концерту звали кого-нибудь с собой. У них получались прямо рок-фестивали.
Джеймс испытал тягостное чувство собственной неполноценности: седеющий Fly пишет альбомы, будто орешки щёлкает, выпускает хиты, ездит в турне и торчит круто. А он в самом расцвете лет боится высунуть нос из дома. Но он испытывал и другое чувство: предвкушение лёгкости и драйва от работы с Питером. Тем более – сейчас, когда нужно учиться выходить на сцену заново.
– Мне нравится предложение, я – за.
– Звони на днях, обсудим. Ну, ладно, мужики, увидимся. Ещё раз спасибо, что пришли. Давайте, развлекайтесь! – и ушёл душить в объятиях кого-то ещё.
– Здорово бы было, да… – мечтательно потянул Ен.
– Пару-тройку концертов можно отыграть, – Алан воодушевился не меньше.
После выступления настроение у ребят было на высоте.
– Нам не с чем ехать! – отрезал вдруг Дейн.
Все на него удивлённо посмотрели.
– Я хочу сказать, что у нас нет ни одной новой путёвой вещи, чтобы ехать с ней в турне, – он закрутил свою любимую пластинку.
– Не в турне. Несколько концертов. Сыграем старое, сыграем, что есть. Пара новых песен вполне сносны, почистим ещё. Ведь не завтра едем, – Джеймсу очень захотелось выступать. До щекотки в ладонях, он даже потёр их друг о друга, готовый действовать.
– Глупая затея, – Дейн изобразил знакомую гримасу пренебрежения и ушёл.
Выступление и атмосфера праздника добавили в кровь Джеймса адреналина. Он чуял, что заводится, и вот-вот стартует.
– Ладно, Джеймс, он оттает, – сказал Алан. – Я бы поехал всё-таки…
– Значит, поедем, – отрезал Джеймс.
Настроение у ребят сникло. Джеймс заметил. Чёрт возьми, а вечер так хорошо начинался.
Если дальше так пойдёт, то против Дейна восстанут Алан и Ен. А такого расклада Джеймс не допускал и в мыслях. Тогда всё – конец. Это означает, что Джеймс не только не состоялся как лидер, а своими руками развалил то, что строил годами. Пора действовать.
Джеймс и Дейн ругались у всех на виду: на репетициях, в студии на записи. Ругались крепко, грубо, хлопали дверями и уходили за них посреди дела. Джеймс не сдерживал ярости. Нервы у него сдавали. А будущее группы летело скоростным фрира́йдом13 по вертикали вниз.
Ен и Алан отмалчивались во время скандалов и делали вид, что ничего не происходит. Джеймс чувствовал себя кретином. Его детище разваливается, а те, кого он ведёт за собой, оказываются сильнее: терпят, поступают благоразумно.
Он остановился. Стал забивать на придирки Дейна, как ребята. Молчал, слушал, силился уяснить причину поведения Дейна. Мог сказать: «Хорошо, я понял». Шумные перепалки прекратились. Открытая вражда превратилась в вооружённое до зубов перемирие, а работа встала.
До того, как всё рассыпалось, Джеймс отличался природной уравновешенностью. Нет, он рад был повеселиться, вплоть до хулиганских выходок. Любил погонять на мотоцикле или на машине, вообще любил скоростной экстрим: то с парашюта прыгнет, то на скейте или сноуборде разъезжает. В контрактах на турне для него отдельно значились пункты, которые запрещали ему заниматься всякими такими штуками, пока турне длится. Джеймс часто их нарушал.
Сцена же его с ума сводила. Он так наслаждался музыкой, он так её любил, что из шкуры готов был выпрыгнуть, лишь бы донести эту любовь до них – до фанов. Когда Джеймс испытывал сильные чувства, он шёл играть, придумывал риффы, выливал мысли в тексты и успокаивался. В музыке он находил самого себя.
Во всех других делах Джеймс не суетился, обстоятельно всё обдумывал и потом принимал решение. Дела вёл с беспрекословной суровостью, но с предельным тактом. Благодаря этому финансовое положение группы было всегда стабильным, а материальные блага приумножались.
Обладая силой духа, а с ростом успешной карьеры и возможностями, защищал слабых, налаживал связи с сильными и не связывался с чокнутыми.
На публике Джеймс вёл себя просто и немного стеснённо, ну, кроме сцены, конечно, – там он отжигал. В жизни он скорее сглаживал слишком выдающиеся неровности, чем шёл на противостояние, но сглаживал со своей твёрдой позиции. Его уважали. Он это знал.
С людьми Джеймс не сближался. Он был вежлив и внимателен, но держался на расстоянии. Лишь с Дейном с юных лет он был открыт. Настолько, насколько умел. Дейна он считал своим лучшим другом. И были времена, когда они шагали в ногу: в музыке, во взглядах, в действиях.
В группе Джеймс лидировал. Во всём. Он задавал тему, ритм, темп. Остальные подстраивались. Что и как делать – решал он. Не то что бы он всеми командовал или не спрашивал мнения. Наоборот, всегда советовался и искал отклика. Но делал по-своему. Никто не возражал: он ведь не ошибался.
Возразить ему мог Дейн. И то потому, что Дейну нравилось показывать свой незаурядный ум. Джеймс Дейна любил и позволял тому критиковать себя. Решение всё равно было за Джеймсом. И решение, и ответственность, которую Джеймс добровольно брал на себя, и честно тащил это бремя.
И Дейн, в конце концов, соглашался с Джеймсом. Соглашался, ведь и сам думал так же.
Но связь оборвалась. Пересохло русло, по которому текло согласие между двумя друзьями. И Дейн стал возражать: открыто, непреклонно, враждебно.
Джеймс опешил. Это как взрыв. Будто пружина раз – и ослабла, разрушив целостную конструкцию. Признаться, пружина начала ослабевать постепенно в последние годы: Дейн женился, у него родился сын, и Джеймс понял, что они уже не единое целое. Может, они стали меньше делиться друг с другом. Он ревновал Дейна немного… Про себя.
На работу семейное положение Дейна не повлияло. Он, как и раньше, проявлял неистощимый интерес к музыке, к делам группы, и времени проводил больше с ними, чем с семьёй. Ничего не изменилось. Вроде бы… Но Дейн стал недоволен результатами сильнее, чем прежде. И так требовательный, впрочем, как и Джеймс, доводил придирки до предела. А главное, не предлагал решений, а предложения Джеймса отвергал с занудным упорством. Это касалось музыки, денег, планов на турне, в общем, всей их деятельности. Договариваться стало труднее и труднее.
Джеймс, как всегда, искал ошибки в себе и списывал всё на свой счёт. Пробовал поговорить с Дейном. Но это не помогло. А однажды не выдержал и наорал на Дейна, потребовал, чтобы тот в случае недовольства предлагал свой вариант, а не ныл и не упрямился. Грубо так наорал. При всех. Заткнул Дейна. Да, он это умеет, если нужно – уложить любого парой слов. Не потому что словом владеет мастерски, а потому что вкладывает в слова всю свою волю.
Пожалел, что сорвался, но дело было сделано. Пружина сломалась окончательно.
Врач этот «душевный», к которому потом ходил Джеймс, поняв, что не может разобраться в жизни сам, объяснил, что статус Дейна изменился, что он теперь – отец, глава семьи. Что они повзрослели и поменяли жизненные ценности, что Дейн – сильная личность и стремится к лидерству, вот и выходит война статусов.
Какие, к чёрту, статусы! Джеймс никогда не считал Дейна соперником. Он нередко отдавал инициативу Дейну, если тот её брал, слушал его здравые предложения и ритм его ударных. Если Дейн и вправду хочет чего-то бо́льшего, пусть скажет об этом. Но Дейн уходил от контакта, покидал студию, отмалчивался, отворачивался. А Джеймс бесился от того.
Глядя на терпеливых Ена и Алана, Джеймс перестал скандалить, учился сдержанности. Но сдержанность вовсе не была похожа на его обычное спокойствие. Она была неестественной и опасной, точно бомба замедленного действия.
Джеймс послушал каверы, побродил по клубу, повидался со знакомыми, разузнал новости. Заметил Дейна у бара. Захотел спросить у Дейна здесь и сейчас: что происходит между ними.
Он подошёл и заказал у бармена виски, хотя был уже в довольно-таки форсированном состоянии, и любимую Дейном «Кровавую Мэри»14.
Дейн сидел с миной не очень-то довольной.
– Дейн, давай обсудим кое-что, – Джеймс чувствовал себя попрошайкой, побитой собакой. Противно до жути.
– Что ты хочешь обсудить?
– Эти заморочки наши… Всё тянется давно… Но если мы не остановимся, мы можем потерять… потерять группу.
– А в чём мы должны остановиться? И кто это – мы?
Вот. Как всегда. Дейн начал ходить кругами.
– Мы – это ты и я, – Джеймс отбросил всякую гордость, – мы должны…
– Знаешь… Я тебе ничего не должен.
Джеймс тяжело вздохнул. Он чувствовал изнуряющую злобу от бессилия втолковать Дейну столь простую идею.
– Хорошо. Я не так выразился. Не знаю, как сказать правильно. Я очень хочу, чтобы мы нашли… нашли общий язык – так что ли это называется.
Дейн молчал и отводил взгляд.
– У меня появилось такое чувство, будто я сильно провинился, – Джеймс спикировал ниже некуда. – Я согласен. Я виноват. Но я хочу исправить ошибки…
– Меня это достало.
– Достало что? Мы не можем поговорить нормально, потому что тебя «это достало». Твердишь одно и то же. И я не знаю, как извлечь тебя из упорного затворничества под названием «это достало».
Дейн вертел в руках стакан с «Мэри», но не пил.
– Ладно… уже много чего произошло. Накопилось, наверное. Может, не стоит копаться в прошлом, а просто договариваться, объяснять друг другу…
– У тебя как-то всё просто, Джеймс.
– Может и не просто, но Алана и Ена это тоже достало, мы их терпение испытывать не можем. Чего ты опять начал про концерты, про «не с чем ехать». Нам нужно работать…
– Нам нужно то, нам нужно это. Знаешь, Джеймс, это тебе – нужно!
Джеймс видел, как Дейн заводится, он и сам был на взводе.
– Ен и Алан хотят…
– Проблема в том, что если тебе «нужно», то все «должны» и даже «хотят»! И плевал ты на то, что твоё «нужно» никому не нужно!
– Вот как?
– Вот так!
– Я не думал, что расклад такой.
– Такой!
– Значит, тебе не нужно. В этом всё дело?
Дейн отвернулся, показывая, что не намерен продолжать разговор.
Всё. Джеймс дошёл до точки кипения и сжимал опустевший стакан так, что тот мог превратиться в осколки на раз-два. Через какое-то время он посмотрел на Дейна. Твёрже и строже. И совсем не дружелюбно.
– Чего ты конкретно хочешь? – он произнёс вопрос медленно, разделяя каждое слово.
На сцене загремел очередной кавер.
– Послушать музыку! – Дейн сказал громко, в ухо Джеймсу, встал и ушёл.
Угасли последние звёзды надежды. Джеймса тошнило. То ли от виски, то ли от унижения. Он заказал ещё виски, и, пропитанный духом уныния, шатался по клубу, безнадёжно погружаясь в потёмки.
Глава третья
СОЛО
Голова Джеймса жила своей собственной, отдельной, пронизываемой болью жизнью в звенящем мареве из обрывков воспоминаний воодушевлённого начала, мерзкой середины и полной черноты конца. Чем закончился концерт, Джеймс не помнил. Истина Питера «если хоть кто-то может вспомнить, что здесь происходило, значит, он здесь не был» работала.
Он перевёл взгляд с потолка в сторону и убедился, что он дома, хотя валялся, раскинувшись, будто морская звезда, на полу прямо в гостиной. Факт того, что он дома положение облегчал, но только не боль, раздирающую виски́ и затылок.
К головной боли присоседилась тупая и щемящая где-то в груди, а в мыслях вихрем проносились виде́ния такого содержания, что Джеймс застонал, собирая непослушное тело на ковре из позы звезды в позу её эмбриона. Но обрывки воспоминаний не исчезали, вызывая чувство, похожее на неприязнь к самому себе.
Зато вчера, прежде чем его поглотил чёрный провал беспамятства, он чувствовал очаровательную смесь горечи, смирения, хмельной непринужденности и нахальства, когда садился в машину с тремя до неприличия молоденькими девчонками. О чём он думал!?
Да ни о чём. Ему было настолько скверно, что ни тяжёлые риффы со сцены, ни бессчётные стаканы с виски эту скверность не устраняли. Пока он слонялся по клубу, поклонницы так и льнули к нему гроздьями сочного винограда. И тут бац – его понесло! Его: приличного семьянина, преданного мужа и скромного парня.
Джеймс на брутального мачо похож не был. Высокий, широкий в плечах, голубоглазый и русоволосый – ничем особенным во внешности не отличался. Разве что задумчивым выразительным взглядом, живой мимикой высокого лба и разными бровями, разными – из-за шрама, полученного во времена лихой юности. Он был крепким от природы и тягал гантели только для того, чтобы быть в форме. Потому выглядел спортивным, подтянутым человеком с таким вот простым лицом.
Шрам он заработал в уличной потасовке лет в семнадцать. Они с Дейном шли ночью по улице, точнее, едва тащились с очередной попойки после концерта в заурядном клубе, а трое молодчиков в тёмном переулке прижимали к стене отчаянно сопротивляющуюся девушку.
С девушками Джейм в ту пору был не в ладах: он их стеснялся, боялся, хотя желал страстно. Он не знал, о чём с ними говорить: в его голове роились аккорды, ритмы и яркая мечта о большой сцене. Но он испытывал рыцарскую потребность защищать того, кого боялся. Женщины казались ему опасными и уязвимыми одновременно. И кричащая, терпящая бедствие дева сразу получила защиту Джеймса, который раскидал обидчиков в один миг. Дейн богатырской силой в юности не славился и делал, что мог: стоял в стороне, выхватив пострадавшую из кучи дерущихся парней.