Арон ругается, пытаясь удержать меня локтем, не выпуская из рук меча.
– Черт побери! Я не могу… Мне никто не поможет?
Слуги с носилками уже проталкиваются сквозь толпу, но прежде чем они успевают добраться до нас, вперед выскакивает Люсьен.
Арон снова ругается себе под нос.
Я успеваю только произнести «нет». Люсьен заключает меня в объятия и шагает к лестнице.
– Расслабьтесь, Ваше Величество. Я держу вас.
Не могу сопротивляться; я позволяю глазам закрыться, а голове – опуститься ему на плечо. Позволяю разуму вместо нападения думать о других временах, когда он держал меня в своих объятиях вот так. В первый раз после того, как он спас меня от каменного дракона на пляже в Мерле. Во второй раз, когда он нес меня к своей кровати. Кажется, я усмехнулась, потому что он бормочет:
– Что смешного?
Я не знаю, и Люсьен не настаивает на ответе.
Вскоре мы добираемся до приемной комнаты. Одетта и Летия уже там, ждут вместе со слугами и врачами. Люсьен несет меня в зал для аудиенций.
– Где…
– Вот. На… диван, – при мысли о том, что он отнесет меня в спальню, мне снова хочется смеяться, и я задаюсь вопросом, не впадаю ли в истерику. Он осторожно кладет меня на диван. Когда врачи толпятся вокруг меня и начинают разрезать рукав, чтобы добраться до раны, я слышу, как Одетта приказывает всем уйти.
К счастью, несмотря на потерю крови, порез чистый и неглубокий. Врачи промывают рану и наносят ароматическую мазь, которая немного снимает боль. И все же мне приходится кусать кожаный ремешок и цепляться за Одетту, пока они зашивают рану. Когда все кончается, врачи уходят, а я лежу на диване в халате, мне кажется, я могу проспать целый месяц. Летия удалилась отдохнуть; она собирается посидеть со мной ночью на случай, если у меня поднимется температура. Одетта наливает нам обоим по чашке шоколада, когда заходит Арон.
– Как ты? – его лицо, кривящееся в сочувственной гримасе, наводит на мысль, что он стоял за дверью, пока работали врачи.
– Бывало и хуже, – это правда. Я не очень хорошо помню боль, причиненную ястребами, когда те напали на меня и мою мать. Или боль от иглы, когда сшивали мою разорванную кожу. Но ужас моего долгого выздоровления я помню достаточно хорошо. Тошнотворный страх каждый раз, когда ко мне приближался врач. Мои руки сводило судорогой после каждого осмотра оттого, как крепко я сжимала простыню под собой.
Арон неловко улыбается и сжимает мое здоровое плечо.
– Мне очень жаль.
– Не стоит. Это не твоя вина.
Он опускает взгляд.
– Но что я за король, если не могу предотвратить убийство моей королевы в самом сердце Цитадели?
– Ты хороший король, – отвечает Одетта.
– Она права, – я улыбаюсь ему. – Я всегда говорила, что ты хороший.
– Но другие не согласятся. Они скажут, что это снова доказывает, что мы слишком слабы, чтобы защищать Соланум, – он вздыхает. – Ты же знаешь, что они так скажут.
– Вот почему мы должны действовать, – я извиваюсь на шелковых подушках под собой, пытаясь найти более удобное положение. – Мы знаем, что Зигфрид был в Вобане. Возможно, сейчас он не там, но я уверена, что Таллис все еще во Фрайанландии. Давай пригласим сюда наследного принца и заставим выдать ее.
Одетта в отчаянии шепчет мое имя, а Арон хмурится.
– Заставим?
– Посадим его под домашний арест, – он уже качает головой, поэтому я добавляю: – Несмотря на страх лорда Пианета по поводу заговора бескрылых, человек, который напал на меня, дворянин. Мы должны заставить Зигфрида и Таллис показаться, Арон. Мы не можем просто сидеть и ждать, пока кого-то из нас убьют… – я замолкаю, вздрагивая, когда моя попытка сесть прямо отзывается болью в руке.
– Прямо сейчас, – говорит Одетта, – ты никуда не пойдешь. – Она толкает меня обратно на диван.
Арон согласно кивает.
– Давайте сначала выясним, какую информацию можно вытащить из той твари, которую только что бросили в подземелье, – он распрямляет свои длинные ноги и встает. – А пока отдохни. Выздоравливай. Я обещаю рассказать тебе, как только будет что рассказать. Хочешь, чтобы я… – его перебивает стук в дверь, и он раздраженно фыркает: – Ну, что еще?
Слуга в синей мантии кланяется.
– Лорд Руквуд просит краткой аудиенции, Ваши Величества, – я вижу Люсьена, притаившегося позади в приемной.
– Неужели, Руквуд? – спрашивает Арон. – Ты думаешь, сейчас самое время для светского визита?
Слуга колеблется, пока Арон не вскидывает руку.
– О, хорошо. Впусти его.
Люсьен кивает Арону, но обращается ко мне.
– Простите, я бы не побеспокоил вас, если бы вы спали. Но я не мог успокоиться, просто расспросив слуг, – его темные глаза изучают мое лицо. – Я должен был сам убедиться, что вы не серьезно ранены, Адерин.
– Адерин? – рявкает Арон. – Ты подданный моей жены, Руквуд, и тебе не помешало бы это помнить, – его губы кривит неприличная усмешка, напоминающая мне то, как он смотрел на Люсьена, когда мы впервые прибыли в Цитадель. – Отныне ты будешь обращаться к королеве «Ваше Величество». Я ясно выразился?
– Совершенно ясно, – Люсьен скрещивает руки на груди и краснеет. – Ваше Величество.
– Зачем ты… – рука Арона тянется к рукояти меча, когда Одетта вскакивает и кладет руку ему на плечо.
– Брат…
Тон Одетты мягок, в то время как я с радостью накричала бы и на мужа, и на бывшего любовника – я слишком устала, чтобы в это ввязываться. Но я понимаю, что чувствует Арон. Люсьен взял меня на руки и понес, потому что Арон не мог этого сделать, да еще на глазах у стольких людей. Арон знает, что если я умру или потеряю способность летать, или наш брак распадется, то он снова станет просто бескрылым принцем. Человеком, не имеющим никакого значения. Бесполезным.
– Это всего лишь рана, лорд Руквуд, моя рука заживет через несколько дней. Однако я очень устала. Благодарю вас за заботу и за помощь, оказанную сегодня.
Мой официальный тон производит желаемый эффект. Люсьен отшатывается, смотрит на меня, отвешивает дрожащий поклон и выходит, не сказав больше ни слова.
Желание побежать за ним слишком сильно, чтобы сопротивляться ему было просто. На глаза наворачиваются слезы. Я не могу смотреть на своих кузенов.
– Я хочу спать.
Арон идет за Фрис, а Одетта помогает мне подняться с дивана.
– О, Адерин… – она больше ничего не говорит, но сочувствия в ее голосе достаточно, чтобы заставить меня заплакать.
Вскоре я уже лежу в постели. Арон входит в спальню, гладит меня по руке и шепчет на ухо:
– Мне очень жаль, что я вышел из себя. Но спасибо, дорогая. То, что ты сказала Руквуду… Я знаю, чего тебе это стоило.
Я уже почти сплю, поэтому не отвечаю. Моя последняя трезвая мысль – о Люсьене: не отослать ли его подальше от двора. Мне никогда не хотелось причинить ему боль. И все же все, что мы сейчас делаем, это раним друг друга колкостями.
Врачи правы. Когда через несколько дней повязку с моей руки наконец снимают, кожа вокруг пореза оказывается розовой и сморщенной, но не воспаленной. Мне дают другую мазь, чтобы ускорить заживление, поручают не превращаться еще неделю и советуют не переутомляться за работой. Но в остальном, как мне сказали, я абсолютно здорова. По крайней мере, физически. Мази и бинты не могли уменьшить мою тревогу, когда я сидела, прислушиваясь, пытаясь уловить малейший звук движения поблизости. Засыпала я только тогда, когда наконец проваливалась, измученная, в глубокий, полный кошмаров сон. Летия и Фрис с трудом могли разбудить меня утром. И все же, несмотря на робкие советы Фрис, несмотря на бодрые комментарии Летии, которые та вставляла между чихами, поскольку, похоже, простудилась, я ничего не говорю своим врачам. Вместо этого, как только врачи уходят, я поднимаюсь наверх, чтобы присоединиться к Собранию в зале совета.
Арон спешит вперед.
– Моя дорогая, тебе незачем здесь находиться, тебе нужно отдохнуть.
– Врачи дали мне разрешение. И я хочу находиться здесь; разве ты не собирался сегодня допросить моего потенциального убийцу?
Он кивает.
– Стражники сейчас приведут его, – он наклоняется ближе и шепчет мне на ухо: – Ты уверена, Адерин? Что хочешь его видеть?
– Я уверена, – я подхожу к окну в дальнем конце комнаты. И прежде чем успеваю рассмотреть посадочную платформу, выступающую во фьорд, двери открываются и впускают пленника. Его сопровождают четыре темных стражника, запястья скованы тяжелыми железными кандалами, прикованными к железному ошейнику, застегнутому на шее. Мы собираемся в широкий полукруг, когда его приводят и ставят перед нами.
На нем уже не та богатая одежда, в которой он был в святилище. Вместо этого на нем мантия. Черная ткань испачкана темными пятнами свежей крови, там, где металлический ошейник натирал шею. Его прямые волосы пепельного цвета, кожа темно-серая; наверное, какая-то ветвь рода вороновых. Он хмуро смотрит на нас.
– Кто вы?
– Тирс, лорд Худ.
– Из Селонии?
Командир темной стражи сверяется со свитком, переданным ему секретарем совета.
– Нет, один из наших, Ваше Величество. Младшая ветвь дома Корникс Лиат. У него небольшое поместье на западе Олориса.
– Как вы проникли в Цитадель, лорд Худ?
– Это было нетрудно, – голос у него грубый, резкий, как карканье ворона. – Я вручил свое удостоверение гостевому мастеру и сказал, что у меня есть прошение, которое я должен представить Вашим Величествам. Он дал мне комнату.
Лорд Пианет откашливается.
– Гостевой мастер, следуя протоколу, сообщил мне о прибытии Худа. Но у нас не было причин для подозрений. Я уже предложил леди Финч, – он жестом указал на хранительницу Цитадели, – пересмотреть наши правила.
– А почему, лорд Худ, вы хотели меня убить?
Он пожимает плечами, поправляя железный ошейник на шее, несмотря на боль, которую он, должно быть, причиняет.
– По двум причинам. Во-первых, от вашей монархии Олорису ничего хорошего не будет. У нас нет защитника, и мы все знаем, что вы собираетесь присоединить Олорис к короне.
– Вы ошибаетесь. Какова вторая причина?
– Мне нравится быть на стороне победителя, а победит Таллис. Рано или поздно, – он жестом указывает, насколько это в его силах, на леди Яффл, самую старшую участницу Собрания от Олориса. – Спросите у нее. Она должна знать об исчезновениях. Люди моего ранга, мелкие землевладельцы с пустых болот Олориса – я уже сбился со счета, сколько их исчезло за последние два месяца. Никто не говорит об этом, но мы все знаем правду. Я вызвался добровольцем, но у лорда Зигфрида есть средства, чтобы подчинить других своей воле. А Таллис… Я слышал, что она делает с теми, кто ей перечит. Пролить благородную кровь для нее – все равно что отравить крыс. Она хочет корону, и ей безразлично, что нужно сделать, чтобы получить ее.
– Да защитят нас крылья Жар-птицы, – бормочет Виржиния из Ланкорфиса.
Худ переводит на нее налитый кровью взгляд.
– Поберегите свои молитвы. Я не последний, кого Зигфрид и Таллис заставят пойти против вас.
Арон поворачивается к командиру темной стражи.
– С кем имел дело сам Худ?
– Он назвал нам имя, – командир широко разводит руками, – но женщина оказалась посредником, как и человек, который ее инструктировал. Мы еще не поймали кого-нибудь, обладающего реальной информацией. – Он указывает на одного из стражников, который раскрывает руку в перчатке, чтобы показать маленький флакон, который держал Худ. – Мы все еще не знаем, что это. Мы ничего не смогли из него вытянуть.
Я подхожу ближе к Худу.
– Это зелье Зигфрида, не так ли? То, которое он давал мне в небольших количествах, чтобы заставить трансформироваться. То, которое он собирался подарить принцессе Одетте, чтобы навсегда превратить ее в лебедя.
Позади меня один из советников задыхается от негодования. Другой ругается. Но Худ только смеется.
– Как скажете, – от его вони у меня сводит живот.
Арон вздыхает.
– Ну, если лорд Худ не желает сотрудничать, я предлагаю заставить его выпить зелье, чтобы мы могли посмотреть, какой эффект оно окажет.
Серая кожа Худа приобретает восковую бледность. И все же он рычит на Арона:
– Лучше так, чем умереть от ваших рук, вы, ничтожный калека.
Губы Арона сжимаются, но он просто говорит:
– Однако я не жестокий человек, – он кивает стражникам. – Сначала освободите его. И расстегните застежку на мантии.
Они повинуются, три стражника вытаскивают топоры, а один снимает ошейник и кандалы. Худ тяжело дышит, но стражник с флаконом не колеблется. Он откидывает крышку, подносит флакон к губам Худа и вливает содержимое ему в рот, а потом быстро отступает.
В комнате воцаряется тишина. Все ждут.
Ничего не происходит. Худ начинает смеяться, но смех перерастает в паническое удушение, и он хватается за горло. Или пытается. Его плечи скручиваются, кожа на руках начинает растягиваться и рваться. Он откидывает голову назад и кричит, когда перья пронзают его плоть. Ноги его подгибаются, а череп удлиняется.
Я отворачиваюсь и закрываю глаза, когда по горлу поднимается желчь. Его крики все звучат и звучат, пока не становятся криками гигантского грача. Когда я снова смотрю, человек, который стоял там, исчез.
Несколько моих советников бормочут молитвы. Виржиния держит руки перед лицом, скрестив запястья: древний жест, отгоняющий зло. Командир темной стражи прижимает руку ко рту, как будто его вот-вот вырвет.
Первым заговорил лорд Корвакс.
– Это не выглядело… естественно.
Он прав. Это было слишком медленно. Слишком мучительно жестоко.
Худ хлопает крыльями и клюет сброшенный халат.
Арон жестом указывает на бескрылых стражников, ожидающих по краям комнаты, и они постепенно приближаются, пока не оказываются в пределах пары размахов крыльев огромной птицы. Будучи так близко к преображенному дворянину, стражники должны уже корчиться на полу в агонии. Арон хмурится.
– Вы ничего не чувствуете?
Ближайший качает головой.
– Нет, Ваше Величество. Ничего.
Пианет приближается к огромному грачу. Худ пронзительно кричит и снова хлопает крыльями, пытаясь улететь подальше.
Пианет качает головой.
– Я думаю… я думаю, он исчез. Я не чувствую ни мыслей, ни личности. Лишь путаница. И страх.
Один за другим мы закрываем глаза, отдаваясь мысленным ощущениям. Находясь в полете, мы можем общаться друг с другом без слов. Дворянин в человеческом облике все еще может ощущать мысли преображенного дворянина. Но сейчас нет ничего. Никакого подобия человечности.
Его сила, позволяющая менять форму, была будто выдрана из него. Вместе с разумом.
– Чудовищно, – говорит кто-то. Раздается ропот согласия. Я содрогаюсь, когда понимаю, какой была бы моя судьба, если бы Худ преуспел.
Внезапно птица начинает каркать и хлопать крыльями, вертя головой из стороны в сторону, словно стараясь найти выход, и щелкает клювом в сторону стражников поблизости.
– Откройте балконные двери! – Арону приходится перекрикивать грача, но стражники слышат его; еще мгновение – и огромная птица, хлопая крыльями, летит через фьорд к морю.
Я поворачиваюсь к ближайшему слуге: – Принесите нам, пожалуйста, вина. И позовите врача. – Один из стражников истекает кровью от царапины, нанесенной клювом Худа. Я делаю паузу, ожидая, когда мое сердцебиение замедлится. На лицах моих советников я вижу ту же смесь шока и ужаса, что и у меня. Арон берет меня за руку.
– Правильно ли мы поступили, отпустив его? – спрашиваю я. – А если он на кого-нибудь нападет?
– Настоящие грачи питаются падалью. Подозреваю, что Худ не найдет себе достаточно пропитания, чтобы прожить долгую жизнь.
Леди Яффл, представительница Олориса, стоит неподалеку. Я поворачиваюсь к ней.
– Сколько, леди Яффл?
Ее глаза расширяются.
– Ваше Величество?
– Худ сказал, что вы должны знать о похищениях, поэтому я спрашиваю вас. Сколько моих подданных захватила Таллис? У скольких из них зелье Зигфрида отняло человечность?