Костюм традиционно является еще и своего рода подтверждением определенного социального статуса. Петр I не требовал брить бород от крестьян, составлявших подавляющее большинство населения России, а также от духовенства, однако все другие сословия, и прежде всего чиновничество и боярство, должны были кардинально изменить свою внешность, хотя и могли сохранить свою бороду при уплате специального налога.
Сходные по сути цели преследовали и «ассамблеи» – своего рода светские вечеринки, призванные приучить элиту и сословия, из которой ее ряды могли пополняться, к новому образу жизни.
Идя от внешнего к внутреннему, царь настойчиво внедрял западные традиции, преследуя цели сугубо патриотические, заключающиеся в укреплении мощи России.
Его упорство и последовательность в проведении, на первый взгляд, второстепенных мероприятий зачастую давали позднейшим историкам почву для толков о едва ли не органической неприязни ко всему русскому, и в этом отношении историки, представители академической науки, могут до странности напоминать старообрядцев петровской эпохи, считавших царя Антихристом.
В то же время буйный темперамент царя отнюдь не всегда позволял ему выдерживать рациональную линию поведения. Его плохо контролируемые вспышки гнева могли наводить ужас на окружающих, а многие вполне разумные распоряжения выглядели капризами тирана.
Практика искусственного насаждения западного образа жизни зачастую выглядела ошибочной и вызывала вполне резонную критику со стороны тех, кто считал царя-реформатора человеком, сбившим Россию с ее естественного пути развития. Подобной точки зрения придерживались даже исследователи, далекие от славянофилов. Вот мнение В.О. Ключевского: «Реформа Петра была борьбой деспотизма с народом, с его косностью. Он надеялся грозою власти вызвать самодеятельность в порабощенном обществе и через рабовладельческое дворянство водворить в России европейскую науку… хотел, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно»[18].
Тем не менее, несмотря на внутреннюю противоречивость подобных действий, нужного эффекта они достигали. «В самых экстравагантных поступках и прихотях царя было свое рациональное зерно, свои логика и глубокий смысл. Расставшись с бородой и длиннополым азиатским платьем, русские легче смогут преодолеть психологический барьер, резко отделявший их от европейцев. Русский должен был осознать себя таким же человеком, как и немец, т. е. любой иностранец-европеец. Ведь вскоре предстояло воевать с ними и побеждать их. Для этого необходимо овладеть европейской культурой и особенно техникой, чего нельзя сделать, не разрушив ксенофобию, закоренелую неприязнь к иноземцам, порожденную татарско-византийскими восточными традициями. Сонная, закоренелая в предрассудках, боярская Русь как бы перемещается во времени и пространстве»[19].
С.М. Соловьев отмечал, что «различие взглядов происходило от громадности дела, совершенного Петром, продолжительности влияния этого дела. Чем значительнее какое-нибудь явление, тем более разноречивых взглядов и мнений порождает оно и тем долее толкуют о нем, чем долее ощущают на себе его влияние»[20].
Показательно, что европейскими авторами эффективность реформ Петра I признается практически единодушно, хотя оценки личности царя весьма противоречивы. Взять хотя бы суждение близкого к нашему времени шведского писателя Августа Стриндберга: «Варвар, цивилизовавший свою Россию; он, который строил города, а сам в них жить не хотел; он, который наказывал кнутом свою супругу и предоставил женщине широкую свободу – его жизнь была великой, богатой и полезной в общественном плане, в частном же плане такой, какой получалась»[21].
В значительной степени такая оценка объясняется тем, что создаваемая Петром I Россия по сравнению с прежней Московской Русью в гораздо большей степени соответствовала представлениям европейцев о цивилизованном государстве. Разумеется, это не значит, что западная модель цивилизации является безальтернативной, но в ту эпоху она в большей степени соответствовала потребностям общественного прогресса.
Интуитивно правоту Петра чувствовали и большинство подданных Петра I. Во всяком случае, успех проведенных им преобразований объясняется именно их назревшей необходимостью, и внешне чуждая форма реформ не отпугивала народ до такой степени, чтобы в стране возникла широкая оппозиция его деятельности. Приведем еще одно мнение В.О. Ключевского: «Необходимость движения на новую дорогу была осознана; обязанности при этом определились: народ поднялся и собрался в дорогу; но кого-то ждали; ждали вождя; вождь явился»[22].
Показательно, что самое сильное вооруженное сопротивление внутри страны царю было оказано восставшими астраханскими стрельцами в 1705–1706 годах и казаками Кондратия Булавина в 1707–1708 годах, хотя причины, вызвавшие эти движения, в общем можно объяснить и наследием, доставшимся Петру I от эпохи отца царя Алексея Михайловича и царевны Софьи.
Впрочем, практически все основные направления как внешней, так и внутренней политики также достались ему от предшественников, включая и главное дело его жизни – Cеверную войну со Швецией, позволившую России выйти к Балтийскому морю.
Именно в ходе этой войны Россия полноценно и на равных стала принимать участие в делах Европы, выйдя по своему влиянию на один уровень с Францией, Англией, Австрией и заняв в «клубе великих держав» место Швеции.
Однако путь к этому оказался достаточно долгим и тяжелым, и, проходя его, Петру I не раз приходилось совершать действия, которые внешне казались если не откровенно противоречащими интересам России, то направленными, скорее, на удовлетворение капризов ее сомнительных союзников. Однако, идя тем же союзникам навстречу и зачастую жертвуя ради них жизнями своих соотечественников, царь все же всегда имел в виду серьезную стратегическую перспективу, так что в конечном счете каждая из принесенных им жертв оказывалась оправданной, по крайней мере, с позиций макиавеллиевского принципа: «Цель оправдывает средства».
Романовы и Габсбурги. Начало романа
Чтобы убедиться в этом, достаточно бросить взгляд на основные события Северной войны, в которую Петр I вступил, только обзаведясь предварительно союзниками – королем Дании Фредериком IV и курфюрстом Саксонии, королем Польши Августом Сильным. Момент был выбран исключительно точно еще и потому, что самые сильные державы Европы – Англия, Франция, Австрия – оказались скованы войной за испанское наследство (1701–1714 гг.).
Договариваясь с союзниками, Петр I четко заявил, что Россия присоединится к борьбе против Швеции только после заключения мира с Турцией.
И хотя боевые действия Август Сильный начал досрочно, русский царь поступил именно так, как и было оговорено. Однако катастрофическое поражение под Нарвой привело к падению и без того не слишком значительного авторитета Московии на международной арене, хотя, как показали дальнейшие события, имело и позитивные последствия.
Именно после Нарвы, убедившись в слабости России, Карл XII вторгся в Саксонию и Польшу, предоставив Петру время, необходимое для воссоздания армии и строительства полноценного флота. Таким образом, началась сложная и запутанная дипломатическая игра, растянувшаяся почти до конца XVIII века и характерная частой сменой союзников и противников. Аналогичным образом выстраивалась и политика других великих держав, так что известное изречение британского политика Уильяма Питта-старшего (1708–1778): «У Англии нет вечных врагов и вечных друзей, а есть только постоянные интересы» – относилось и к другим великим державам. Впрочем, определенное постоянство в друзьях и партнерах все же сохранялось, хотя и не носило характер догмы. На фоне борьбы России со Швецией происходило формирование официально неоформленного, но существовавшего как факт альянса между Романовыми и Габсбургами, который базировался на трех факторах:
– идеологической близости и схожести типа устройства многонационального государства;
– отсутствии серьезных противоречий по зонам влияния;
– наличии общих противников.
Впоследствии Романовых чаще всего обвиняли в том, что на внешнеполитической арене они обслуживали интересы Австрии, ввязываясь из-за нее в конфликты с поляками, французами, англичанами, за что, разумеется, получали черную неблагодарность. И все равно, по мнению ряда историков, с достойным лучшего применения упорством российские монархи наступали на одни и те же грабли, прощая ненадежного союзника и ввязываясь из-за него в новые неприятности.
В реальности никаких особых иллюзий по поводу «австрийских партнеров» российские монархи и их верные дипломаты никогда не испытывали и никогда на поводу у Габсбургов не шли, если это не объяснялось вполне прагматичными соображениями. Более того, Романовы избегали чрезмерного сближения с Габсбургами. Характерно, что лишь один раз и то очень ненадолго дипломатический альянс двух венценосных семейств был подкреплен и альянсом династическим. Но об этом позже.
«Первое знакомство» (заочное) Габсбургов и Романовых произошло еще в 1670 году и объяснялось естественным стремлением к сближению, вызванным турецкой угрозой. Фактор Османской империи играл серьезное значение вплоть до конца XVIII века, когда после побед П.А. Румянцева, А.В Суворова, Ф.Ф. Ушакова Турция не превратилась из «великой державы» в «больного человека Европы». Необходимость заботиться о безопасности своих южных рубежей примерно в равной степени тревожила и Романовых, и Габсбургов, сковывая их активность в других регионах. Таким образом, заинтересованность была обоюдной.
Конкретно на рубеже XVII–XVIII веков Австрия заинтересована в расширении своего влияния в Германии и удачном решении испанского вопроса, а Россия – в борьбе против Швеции. Занимаясь решением этих проблем и не сковывая себя взаимными обязательствами, Москва и Вена стремились поддерживать дружелюбные контакты на случай необходимости совместного отпора турецкой агрессии. Петр I, помня о двурушнической позиции Австрии в 16981699 годах, разумеется, не испытывал никаких иллюзий по поводу надежности партнера, но понимая, что обиды в дипломатии бессмысленны, первым инициировал очередное сближение. Произошло это как раз вскоре после неудачного сражения под Нарвой, и не удивительно, что прибывший в Вену в качестве российского представителя князь Петр Алексеевич Голицын встретил в Вене прием холодный и пренебрежительный.
Искусство дипломатов, не подкрепленное силой, стоило немногого. Тот же Голицын писал царю: «Всякими способами надо домогаться получить над неприятелем победу… Хотя и вечный мир заключим, а вечный стыд чем загладить? Непременно нужна нашему государю хотя малая виктория, которой бы имя его по-прежнему во всей Европе славилось: тогда можно и мир заключить. А то теперь войскам нашим и войсковому управлению только смеются. Никак не могу видеть министров, сколько не ухаживаю за ними: все бегают от меня и не хотят говорить»[23].
Голицыну хотелось поговорить о возможности австрийского посредничества в целях заключения мира со Швецией. Имперские дипломаты мягко спустили этот вопрос на тормозах, но на всякий случай поддерживали вялый диалог с Москвой и даже обсуждали матримониальные планы. Летом 1701 года от имени императрицы Элеоноры-Магдалены объявлено о намерении обсудить возможность заключения брака эрцгерцога (наследника престола) с одной из русских царевен. Из России прислали портреты трех царевен, дочерей покойного брата-соправителя Петра Ивана V – Екатерины (11 лет), Анны (9 лет) и Прасковьи (7 лет).
Кроме того, обсуждалась возможность прислать в Вену на воспитание сына и наследника реформатора – царевича Алексея. Все эти проекты так и не были реализованы, зато имели продолжение, когда военная фортуна склонилась в сторону русских.
Здесь интересен тот факт, что ранее Романовы никогда не заключали браков с представителями и представительницами иностранных правящих домов и даже гипотетическая возможность подобных союзов ранее практически не обсуждалась. Тем более в принципе не рассматривалась возможность воспитания наследника Российского престола при иностранном дворе, хотя, как видно, Петр I задумал организовать для своего сына некое подобие образовательной поездки, вроде той, которую он сам предпринял в ходе Великого посольства. И хотя план этот так и не был реализован, именно царевич Алексей стал первым представителем Романовых, вступившим в брак с иностранной принцессой.
Правда, прежде чем это случилось, произошло множество событий, кардинально изменивших и ход Северной войны, и положение России в Европе.
Воспользовавшись тем, что Карл XII сосредоточился на борьбе с Августом Сильным, Петр I в 1701–1706 годах спокойно строил флот и методично вытеснял слабые шведские силы с южного побережья Финского залива, Эстляндии и Лифляндии. В упрек царю обычно указывают на два факта: во-первых, для продолжения борьбы курфюрсту выплачивалась астрономическая субсидия около 150 тысяч рублей ежегодно, во-вторых, на помощь ненадежному союзнику периодически отправлялись крупные воинские контингенты, зачастую используемые в качестве «пушечного мяса».
Так, в битве при Фрауерштадте 2 (13) февраля 1706 года саксонцы бежали с поля сражения, что привело к окружению и разгрому четырех русских полков и гренадерского батальона. Победители учинили жестокую расправу над пленными: «Россияне також многие побиты, а которые из солдат взяты были в полон, и с теми неприятель зело немилосердно поступил, по выданному об них прежде королевскому указу, дабы им пардона (или пощады) не давать, и ругателски положа человека по 2 и по 3 один на другого кололи их копьями и багинетами. Таким варварским способом шведы истребили 4 тыс. обезоруженных русских пленных после боя»[24].
Самый именитый историк сталинского времени Е.В. Тарле определил количество убитых в четыре тысячи. Возможно, данное число завышено, однако сам факт столь жестокой расправы, с одной стороны, лег кровавым пятном на репутацию шведской армии, а с другой – характеризует отношение позиционирующих себя в качестве «цивилизованных» европейских народов к «русским варварам»[25].
Весьма характерным можно признать и отношение «саксонцев», которые, кажется, считали себя совершенно свободными от каких-либо моральных обязательств перед союзниками. Тональность здесь задавал сам Август Сильный, чей цинизм еще с большей наглядностью был продемонстрирован в следующем крупном сражении – битве при Калише (18 (29) октября 1706 г.).
Вместо разбитого вспомогательного корпуса Петр I прислал корпус А.Д. Меншикова, не зная, что его союзник уже заключил сепаратный мир со шведами. Царский любимец настоял, чтобы саксонцы помогли ему напасть на части генерала Мардерфельда (7 тыс. шведов и 20 тыс. поляков). Август II не рискнул отказаться.
Войско Меншикова (17 тыс. русских и 15 тыс. саксонцев) успешно атаковало и захватило лагерь противника. Только в плен попало 1,8 тысячи шведов, в том числе и сам Мардерфельд. Потери русских составили около 400 человек убитыми и ранеными. В письме царю Меншиков делился радостью: «…такая была баталия, что радостно было смотреть, как с обоих сторон регулярно бились, и зело чудесно видеть, как все поле устлано мертвыми телами»[26].
Август Сильный, отделившись от Меншикова, вернул шведскому королю с извинениями всех пленников, а русскому корпусу пришлось срочно отходить в Белоруссию. И в завершение всего курфюрст выдал Карлу XII специального представителя царя и бывшего шведского подданного Иоганна Рейнгольда Паткуля, который как государственный изменник был предан мучительной казни – колесованию.