В его голове нежеланно пронеслось, что произошло с Хатаниш между их встречами. Жалость и омерзение всплыли следом – она словно потускнела в окраске этого допущения.
– Эта жемчужина ниспослана нам богами, – сладострастно произнес человек, считающий Хатаниш своей собственностью.
Хатаниш вальяжно поднялась и, подозвав прислужницу, удалилась, переливаясь бликами серебряных нитей своей облегающей туники.
Вечером Арвиум исхитрился поймать ее в укромном уголке дворца, подкупив ушлых прислужников.
– Я не желаю возвращаться, – стиснув зубы, заявила Хатаниш.
Арвиуму стало не по себе. Пока она умоляла его узаконить их союз, он ощущал куда большую уверенность. Ее раскрепощенность благодаря прикосновениям другого мужчины будто вселила в нее и большую власть. Неужто неверны россказни о грубости сиппарцев? А быть хозяином Хатаниш и единственным хранителем ее детей вдруг показалось Арвиуму насущным. Пусть отвлекается на детей, а не вступает в борьбу с ним!
– Что за блажь? Я отвезу тебя домой. Все будет как прежде.
– А я не хочу, чтобы было как прежде. Здесь меня осыпают почестями. А от тебя я получила только стыд и страх будущего.
– Какая же ты… А ребенок?!
Хатаниш молчала, бесцветно глядя на песочные стены.
Арвиум не понимал, вернулся бы он за ней, если бы не это.
– Не смей винить меня в случившемся, – добавила она с хриплой жестокостью.
Нежданно припомнила она запах лепешек по рецепту пращуров, разлетающийся по внезапной темени закатов ее родного края. С сестрами, давно умершими от лихорадки, самозабвенно играли они в тряпичных кукол. Детство провалилось в такую бездну, что казалось уже смытым и по странности не забывающимся сном. Теперь же эта насущность приволья сменилась мечтами о небольших покоях, из которых не обязателен выход.
– Не виню, – сказал он не очень уверенно.
– А что я видела от тебя?!
– Разве ничего?
Хатаниш рассмеялась. Арвиум обдумывал что-то, покусывая губу.
– Ратные подвиги? Золото?
– Не смей во мне сомневаться!
И он схватил Хатаниш под колени, взвалил себе на плечо и размашисто направился восвояси, будто вовсе не опасаясь погони.
12
Отливу волос Лахамы сиротливо не доставало чешуи золотых обрамлений. Амина стояла поодаль и с выдержанным чувством избранности внимала ее витиеватой речи.
– Ты – моя лучшая ученица. Остальные испытывают тягу к мужчинам. Я не могу растолковать им, что плодородие уже – не обязательный культ. Сословие рожениц справляется с этим куда лучше неподготовленных девчонок. А они могут стать хоть писцами, хоть пивоварами.
Опустив глаза, Амина подумала, что достигла определенного мастерства в выставлении себя умнее и безгрешнее, чем была на самом деле. Потому что и она заглядывалась на юношей на базарах и состязаниях. Только она и сама свято верила в то, что говорила Лахаме, в собственных глазах расщепляясь на мир идеальный и тот, который преследовал ее своей исконной неотвратимостью.
– Безбрачие – не травмирующий обет, а освобождение, – невозмутимо продолжала Лахама, словно Амина не знала ее пристрастий к юношам. – А они мучаются из-за него, подумать только!
Лахама разморено провела ладонями по своим бедрам.
– Если бы мы только могли ввести единобожие, чтобы прекратить распри…
– Я не понимаю саму эту идею, – с сомнением подхватила Амина. – Это так же безумно, как и приписывать все достижения разнородного человечества кому-то одному…
– А я слышала, что некоторые мыслители и вовсе отвергают идею существования бога в пользу некой пропорции всего сущего. Это разве не кажется тебе безумным? – с усмешкой изрекла жрица.
Амина ничего не слышала об этом и с досадой решила смолчать, чтобы не показывать свое невежество.
– Только представь! Мы вышли из ниоткуда, из глубин воды или лесов… Всего боялись, во всем видели суровую стихию. Все было одним сплошным непониманием и борьбой… Людей одолевало желание запечатлеть себя в бесформенных фигурках богинь – матерей. Мы находили такие при строительстве храма. Кто знает, какой смысл вкладывали в эти фигурки первые скульпторы? Мы можем только мечтать о догадках об этом. А потом… потом мы поняли, что можем обуздать стихию при обучении от старших к младшим. Наше сознание уже не было столь затуманенным, в нем появились связи, ответы как результат наблюдения и работы… И мы создали великие мифы. Возвели неописуемые храмы. И теперь мы в точке триумфа человечества. Все, что имеем, мы создали сами в силу своей особости. Есть от чего потерять голову, верно? А глупцы лишь жалуются на тяжкую судьбу.
– Глупцы заняты выращиванием пшеницы, чтобы нам было завтра, что отведать, – робко произнесла Амина.
– Все это суета…
Лахама приподняла бровь, но не стала продолжать, начав иную ветвь темы:
– Думается мне, что древние, не разделяя богов и природу, были более правы, чем мы, возведшие свою тягу к сказаниям в непозволительное измерение религии.
Амина похолодела.
– Ты… отступничаешь?
Лахама устало улыбнулась, будто прощая Амину за ее непросвещенность. Темные кудри выбивались из-под краснеющей меди тиары, которую она медленно водрузила себе на голову.
– Для нас естественно обожествлять небо. Но что если есть на земле народ, подобный нашему, но нам неведомый, обожествляющий время? А, быть может, у него и вовсе нет богов, а они припеваючи живут и без них. Ты не думала о подобном раскладе?
Амина выдохнула, сделав отрицательный жест.
– Почему ты так убеждена, что религию создали люди?..