Я позвонила в первую дверь. Кто-то невидимый рассмотрел меня через белую полупрозрачную занавеску, потом дверь распахнулась, и я увидела женщину с точеными чертами лица, в цветастом фартуке с нагрудником. На ее лице не просматривалось ни следа макияжа, даже губной помады, а на ногах у нее были черные шнурованные туфли на толстых каблуках, которые сразу заставили меня вспомнить слово «ортопедический» и подвальный этаж универмага, где распродают со скидкой всякое барахло.
– Доброе утро, я представляю компанию «Сеймур сёрвейз», – отчеканила я с фальшивой улыбкой. – Мы проводим небольшой опрос, и надеюсь, ваш муж будет любезен и согласится ответить на несколько моих вопросов.
– Вы что-то продаете? – спросила она, поглядев на мой карандаш и стопку листков бумаги.
– Нет-нет! Мы не имеем отношения к торговле. Наша компания занимается маркетинговыми исследованиями, и мы просто задаем вопросы. Это помогает улучшить качество продукции, – брякнула я зачем-то. Ну, теперь я вряд ли получу тут то, что мне требуется.
– И о чем? – спросила она, подозрительно поджав губы.
– Вообще-то, это опрос о пиве, – ответила я жизнерадостным голосом, изо всех сил стараясь, чтобы слово «пиво» прозвучало как «пудинг».
Тут выражение ее лица резко изменилось. «Откажет», – подумала я. Но она, помедлив, отошла в сторону и произнесла голосом, напомнившим мне остывшую овсяную кашу:
– Входите.
Я оказалась в безупречно чистой прихожей с кафельным полом и сразу вдохнула ароматы мебельного лака и отбеливателя, а она исчезла за дальней дверью прихожей, затворив ее за собой. Раздалось невнятное мурлыканье беседы, потом дверь снова отворилась, и из нее вышел высокий седой мужчина с сурово нахмуренным лицом, а за ним показалась та самая женщина. На мужчине был черный пиджак, хотя день стоял жаркий.
– Так, юная леди, – обратился он ко мне, – я не собираюсь взывать к вашей совести, потому как я вижу, что вы – милая девушка и являетесь лишь невинным средством, используемым для достижения возмутительной цели. Но я бы попросил вас передать вот эти брошюры своим работодателям. И да будут умягчены их сердца! Чрезмерное насаждение пития и пьянства есть зло и грех пред лицом Божиим.
Я взяла брошюры, которые он мне всучил, но все же моя лояльность к «Сеймур сёрвейз» заставила меня возразить:
– Наша компания, чтоб вы знали, никак не связана с продажей пива.
– Это одно и то же, – упрямо заявил он, – это все одно и то же. «Кто не со Мною, тот против Меня», сказал Господь. И не пытайтесь обелить окрашенные гробы этих торговцев людским несчастьем и вырождением!
Он уже собрался уйти и сказал мне на прощание:
– Вы сами можете их почитать, юная леди. Разумеется, вы никогда не оскверните свои губы алкоголем, но ни одна душа не может остаться неукоснительно чистой и устоять против искушения. Возможно, сие семя не упадет ни при дороге, ни на места каменистые.
Я тихо выдавила «Спасибо», и уголки губ мужчины раздвинулись в улыбке. Его жена, наблюдавшая сцену проповеди с выражением скупого удовлетворения, шагнула вперед и открыла мне дверь, а я вышла, подавив рефлекторное желание пожать им обоим руки, как делают прихожане, покидая церковь.
Начало не задалось. Бредя к соседнему дому, я рассматривала брошюры. «ТРЕЗВОСТЬ» – наставляла одна. Другая была озаглавлена еще более зажигательно: «ПИТИЕ И ДЬЯВОЛ». Наверное, он священник, решила я, хотя явно не англиканский и скорее всего не из Объединенной церкви Христа. Вероятно, из какой-то малоизвестной секты.
В соседнем доме никто мне не открыл, а в следующем дверь отворил мальчуган, весь вымазанный шоколадом, который сообщил, что папа еще в кровати. И только оказавшись в следующем доме, я быстро поняла, что тут мои поиски наконец увенчаются успехом. Входная дверь стояла нараспашку, и мужчина, который вышел ко мне вскоре после того, как я нажала кнопку звонка, был среднего роста, но крупного телосложения, можно сказать, толстяк. Когда он открыл сетчатую дверь, я заметила, что он в одних носках, и на нем надеты только майка и шорты-бермуды. Лицо у него было багровое.
Я объяснила ему цель своего прихода и показала карточку с напечатанной на ней шкалой среднестатистического потребления пива в неделю. Все данные были пронумерованы от 0 до 10. Компания взяла на вооружение эту методику, потому что встречаются мужчины, которые стыдятся называть точный объем выпиваемого ими за неделю пива. Мужчина в бермудах выбрал цифру 9, предпоследнюю в колонке. Мало кто выбирает 10: все любят считать, что, возможно, есть люди, выпивающие больше, чем они.
Когда мы дошли до этого пункта, мужчина предложил:
– Заходите в гостиную, присядьте. Наверное, устали ходить по домам на такой жаре. Жена пошла по магазинам.
Я села в кресло, а он уменьшил громкость телевизора. Я заметила на полу около его кресла полупустую бутылку пива конкурирующего с «Лосем» бренда. Он сел напротив, улыбаясь и отирая носовым платком лоб, и начал отвечать на предварительные вопросы с видом эксперта, выносящего профессиональную оценку. Прослушав по телефону рекламное объявление, он задумчиво почесал волосатую грудь и с энтузиазмом выдал ответ, ради которого целая армия рекламных агентов готова ежедневно возносить к небесам молитвы. Мы закончили, я записала его имя и адрес, чтобы наши интервьюеры не опрашивали людей повторно, но когда я поднялась и начала его благодарить, он двинулся ко мне с пивной ухмылкой.
– Неужели такая милая девочка, как ты, должна бегать по городу и спрашивать мужиков о пиве? – мазнув по мне влажным взглядом, произнес он. – Тебе лучше сидеть дома с крепким парнем, который может о тебе позаботиться.
Сунув в протянутые ко мне руки пару брошюрок о трезвости, я выскользнула из дома.
Я провела еще четыре полных интервью без происшествий, выяснив по ходу дела, что в опросник надо внести еще один пункт: «Домашнего телефона нет… Конец интервью» и «Не слушает радио», и еще, что мужчины, которые на ура воспринимают рекламный радиоролик, не слишком благосклонно реагируют на слово «щекочущий», воспринимая его в смысле «слишком легкий» или, как выразился один, «чересчур фруктовый». Пятое интервью я провела с тощим лысеющим парнем, который так боялся высказать свое мнение по любому поводу, что слова из него пришлось вытягивать, как зубы разводным ключом. Всякий раз, когда я задавала очередной вопрос, он краснел, его кадык дергался, а лицо искажала гримаса страдания. Прослушав радиоролик и мой вопрос: «Как вам понравился этот ролик? Очень – средне – не очень?», он несколько минут хранил напряженное молчание и наконец тихо выдавил: «Да».
Мне осталось провести еще два интервью. Но я решила проигнорировать коттеджи и отправилась к квадратному многоквартирному дому. Чтобы попасть внутрь, я прибегла к обычному своему методу: нажала сразу все кнопки домофона и дождалась, когда какая-то заблудшая душа открыла мне входную дверь.
Как же приятно было оказаться в прохладном вестибюле. Я поднялась по лестнице, покрытой еще не совсем изношенной ковровой дорожкой, и постучала в первую дверь с номером 6. Мне это показалось странным, потому что на этой двери, исходя из ее расположения, должен был бы висеть номер 1.
После моего стука ничего не произошло. Я постучала снова, чуть погромче, подождала и уже собралась было двинуться к соседней квартире, как дверь бесшумно отворилась внутрь, и я увидела паренька лет пятнадцати – тот пристально смотрел на меня.
Он потер согнутым пальцем глаз, как будто я подняла его с постели. Он был худой, как скелет, и ребра у него торчали, как у истощенных мучеников на средневековых гравюрах. Обтягивающая ребра кожа была почти бесцветной, не белой, конечно, но оттенка застиранного постельного белья. Он был босой. На нем не было ничего, за исключением штанов цвета хаки. Его глаза, которые почти закрывала копна прямых черных волос, упавших на лоб, глядели нарочито печально, словно он долго тренировался, чтобы придать им такое выражение.
Мы молча пялились друг на друга. Он явно не собирался ничего говорить, а я не знала, с чего начать. В этой ситуации опросник у меня в руках был совершенно бесполезен, более того, он мог показаться пареньку угрожающим. Наконец я собралась с мыслями и натужно проговорила:
– Привет! Твой папа дома?
Он продолжал глазеть на меня, не выказывая ни тени эмоций.
– Нет. Он умер.
– О… – Я стояла, слегка покачиваясь. Из-за контраста между жарой снаружи и прохладой здесь у меня закружилась голова. Время, казалось, замедлило бег, сказать мне было нечего. Но я не могла сдвинуться с места. А он так и замер в дверях.
Потом, через несколько минут, показавшихся часами, мне пришло в голову, что он не так юн, как кажется. Под глазами у него были темные круги, а около уголков век я заметила тонкие морщинки.
– Тебе и правда только пятнадцать? – спросила я так, будто он сообщил мне свой возраст.
– Мне двадцать шесть, – горестно ответил он.
Я заметно вздрогнула, словно его голос нажал на невидимую педаль газа во мне, и я скороговоркой выдала приветственный текст о том, что я представляю маркетинговую компанию «Сеймур сёрвейз» и что мы ничего не продаем, а помогаем улучшать качество продукции, и я хочу задать ему пару несложных вопросов о том, сколько пива он обычно выпивает за неделю, а сама при этом размышляла, что, судя по его виду, он ничего не пьет, кроме воды, и ест только корку хлеба, которую ему кидают в клетку, где он сидит на цепи. Но он вроде бы отнесся к моим словам с сумрачным интересом, с каким любой бы отнесся к дохлой собаке, и я поспешно протянула ему карточку со шкалой еженедельного потребления пива и попросила выбрать цифру. Он с минуту изучал карточку, потом перевернул оборотной стороной и посмотрел, но там было пусто, и тогда он закрыл глаза и произнес: «Номер шесть».
Это соответствовало объему потребления от семи до десяти бутылок пива в неделю, достаточно много, чтобы задавать ему вопросы из опросника, о чем я и сообщила.
– Тогда входи, – сказал он.
Переступив порог его квартиры, я ощутила укол тревоги, но дверь с деревянным стуком уже захлопнулась за моей спиной.
Мы оказались в не очень большой гостиной в форме правильного квадрата: за проемом в одной стене виднелась кухонька, а от другой стены начинался коридор, ведущий к спальням. Жалюзи на довольно маленьком окне закрыты, отчего комната как бы купалась в сумерках. Стены, насколько можно было судить в полумраке, белые и голые. Ни фотографий, ни картин на них не висело. Пол застлан хорошим персидским ковром с узором в виде крупных завитков и бутонов коричневого, зеленого и пурпурного цветов, куда более приятным на вид, чем ковер в гостиной нашей домовладелицы, доставшийся ей по наследству от дедушки. Вдоль одной стены тянулся книжный стеллаж – из тех самоделок, которые мастерят из досок и кирпичей. Кроме стеллажа обстановку гостиной составляли три старинных мягких кресла, одно плюшевое, багровое, другое обитое бледно-зелено-голубым штофом, а третье выцветшего пурпурного цвета. Возле каждого стоял старинный торшер. И все пустые поверхности в комнате были завалены листами бумаги, блокнотами, раскрытыми и закрытыми книгами с торчащими из них карандашами и бумажными закладками.
– Ты здесь один живешь? – спросила я.
Он остановил на мне скорбный взгляд.
– Это зависит от того, какой смысл, – нараспев произнес парень, – ты вкладываешь в слово «один».
– Понятно, – вежливо отозвалась я. И прошлась по комнате, стараясь создать у него впечатление беспечной бойкости, при этом довольно неуверенно лавируя между креслами, торшерами и кучами бумажного барахла на полу. Я направлялась к пурпурному креслу – единственному, не заваленному ворохом бумаг.
– Там нельзя сидеть, – с упреком произнес он за моей спиной. – Это место Тревора. Ему не понравится, что ты заняла его кресло.
– А… Тогда на красном можно?
– Ну, в нем Фиш сидит, – сказал он, – но он не будет возражать. Во всяком случае, я так думаю. Но там лежит его рукопись, смотри, не перепутай листы.
Я не поняла, каким образом, просто сев на бумаги, могу привести их в больший беспорядок, но ничего не сказала. Я стала гадать, кто же такие Тревор и Фиш – может, воображаемые партнеры по игре, – и еще мне было интересно, не соврал ли он про свой возраст. В полумраке гостиной он вообще выглядел лет на десять. Он важно глядел на меня, втянув голову в плечи, скрестив руки на груди и обхватив ладонями локти.
– А ты сидишь, как я понимаю, в зеленом.
– Да, – ответил он. – Но я в нем не сидел уже недели две. На нем выложено все, что нужно.
Мне захотелось подойти к зеленому креслу и поглядеть, что же он там выложил, но я напомнила себе, что нахожусь тут по делу.
– И где же мы тогда сядем?
– На полу. Или на кухне. Или у меня в спальне.
– Нет, только не в спальне, – поспешно возразила я.
Я прошла по полу, шагая прямо по бумагам, и заглянула в кухонный отсек за стенкой. Мне в нос ударил странный запах: там в каждом углу стояли мешки с мусором, а все остальное пространство занимали кастрюли и чайники, частью чистые, а частью давно не мытые.
– Думаю, на кухне нет места, – предположила я и, нагнувшись, начала расчищать ковер от бумаг – так собирают грязь с поверхности пруда.
– Думаю, не стоит тебе этого делать, – подал он голос. – Некоторые бумаги не мои. Ты можешь их перепутать. Лучше нам пойти в спальню.
Ссутулившись, он пересек комнату и пошел по коридору. Делать было нечего – я последовала за ним.
Его спальня походила на вытянутую коробку с белыми стенами, и здесь, как и в гостиной, царил полумрак: жалюзи тоже были плотно закрыты. Мебели не было никакой, кроме гладильной доски с утюгом, в углу на полу валялась шахматная доска и несколько разбросанных шахматных фигур, еще я заметила пишущую машинку и картонную коробку вроде бы с грязным бельем, которую он, когда я вошла, ударом ноги задвинул в стенной шкаф. И еще была узкая кровать. Он натянул серое солдатское одеяло на скомканные простыни, забрался на него и, скрестив ноги, сел в углу. Он включил бра над кроватью, вынул сигарету из пачки, которую сразу же сунул обратно в штаны, закурил и замер с сигаретой в сложенных ладонях – ни дать ни взять голодающий будда, воскуряющий благовония.
– Можем начать, – сказал он.
Я присела на край кровати – больше в спальне сесть было не на что – и стала зачитывать опросник. При каждом вопросе он откидывал голову назад, упирался затылком в стену и, закрыв глаза, отвечал, после чего открывал глаза и, устремив на меня взгляд, выслушивал следующий вопрос, причем я не могла точно сказать, насколько внимательно.
Дойдя до рекламного радиоролика, мы отправились в кухню к телефону, и он набрал номер. Я вышла, а он пробыл там так долго, что мне показалось, прошла целая вечность, так что мне даже пришлось вернуться и удостовериться, что все в порядке: он стоял, прижав трубку к уху, а его губы искривились в подобии улыбки.
– Прослушать надо только один раз, – укоризненно сказала я.
Он нехотя повесил трубку на рычаг.
– А можно я после твоего ухода снова наберу этот номер и прослушаю ролик? – произнес он робко и просительно тоном маленького мальчика, выпрашивающего лишнюю конфетку.
– Можно, – кивнула я, – но только не на следующей неделе, ладно?
Мне не хотелось, чтобы он занимал линию, когда начнут звонить плановые респонденты.
Вернувшись в спальню, мы приняли те же позы, что и раньше.
– Теперь я буду повторять фразы из ролика, а ты скажешь, какие мысли у тебя возникают после каждой из них.
В этой части опросника использовалась методика свободных ассоциаций с целью определить спонтанные реакции на ту или иную ключевую фразу.
– Первое, что скажешь про «насыщенный мужской аромат»?
Он откинул голову к стене, закрыл глаза и после паузы задумчиво произнес: