«Я думаю, что вы, два старых жулика, не получите от меня ни пфеннига».
– Господа, – наконец заговорил он, – жид Наум Коэн долго уговаривал меня взяться за это дело, сулил мне хорошие деньги и дал мне хорошие деньги, иначе я бы занимался своей войной и вам своим молчанием не докучал бы. Я подписал с жидом контракт. И в контракте, который я подписал, сказано: доппельзольднеров, солдат первых и задних линий, стрелков и арбалетчиков на мое усмотрение всего тысяча пятьсот человек, триста человек саперов с инструментом шанцевым и сто кавалеристов. Барабанщики, трубачи, кашевары, возницы и люди прочие тоже есть в контракте. На то мне и были выданы деньги. На ландскнехтов в моем контракте денег не было.
– «В моем»… «в моем контракте»! – закричал фон Бок раздраженно. – Нет никакого «вашего» контракта, работаем над одним делом, и контракт у всех должен быть один. Один на всех. – Маршал сделал маленькую паузу и после стал выговаривать едко: – А вы сюда в дорогой карете приехали, прямо граф какой, весь в мехах и бархате, при гербах княжеских, да выезд весь ваш на хороших конях.
Волков покивал, как бы соглашаясь с упреками, но как только представилась ему возможность, заговорил:
– Цепь с гербом от князя Ребенрее заслужил я не на бальных паркетах и не за шутки на пиру – получил я ее за дело тяжкое вместе с земельным леном. Карету мне подарили благодарные жители города Малена за победу над горцами при холмах, а люди мои и вправду ездят на конях хороших, но коней тех не я им покупал, на дорогих коней у меня серебра нет, тех коней я брал железом в разных делах, коих в жизни моей было немало.
– Хорошо, хорошо, – примирительно покивал генерал Беренштайн, – ваше право ездить хоть на карете, хоть на телеге. Но не может такого быть, чтобы ничего от выданных вам денег не осталось. На дело сие купчишки собрали пять тысяч золота, нам дали всего три с половиной тысячи. Значит, вам дали полторы.
«Вон оно как, купчишки, видно, ценят меня больше вашего, судя по тому, сколько привезли мне золота».
– Сумма велика, – продолжал генерал, – у вас должно остаться много лишнего. Вам же надо собрать всего полторы тысячи солдат.
«Останется у меня больше, чем ты думаешь, но то золото не про вас».
– Господа, лишних денег у меня нет, – отрезал Волков.
Фон Бок опять хотел что-то кричать, но фон Беренштайн его урезонил, явно по-дружески. Видно, хотел все решить без ругани и заговорил спокойно:
– Что ж, у вас от ваших денег даже и трехсот гульденов не осталось? Хоть триста золотых у вас есть?
«Хоть? Хоть триста золотых?!» Для этих проходимцев триста золотых монет были мелочью, для Волкова же это звучало как «целых триста золотых». Он на четыре сотни золотых, что добыл в Хоккенхайме, жил все последнее время, да еще и войну вел.
– Нет, господа, у меня нет денег, я все подсчитал, все раздал на дело, а лишние…
– Ну? И куда же вы дели лишние? – зло спрашивал маршал, тряся белой бородой.
– У меня были долги, я их раздал, – соврал Волков.
Нет, делиться своим золотом с этими проходимцами он не собирается, это уж точно.
Фон Бок аж вскочил.
– Имейте в виду, полковник, что как приведете свои войска к смотру, так пересчитаю все телеги и котлы, пересчитаю каждого вашего солдата, каждого сапера и перечту все их контракты… И сочту каждую лопату, каждый гвоздь в подкове всех купленных вами лошадей. Не дай вам бог, если не досчитаюсь того, что должно быть в вашем контракте с жидом Коэном! – Он стучал пальцем по столу. – Не дай вам бог!
Волков смиренно молчал. Как бы его ни пугали, как ни кричали на него, никаких денег он им давать не собирался ни при каких обстоятельствах.
– Идите уже, идите. – Фон Беренштайн с кислой миной на лице махал ему, желая закончить этот неприятный для всех разговор.
Кавалер в который раз поклонился.
Глава 4
Ужин для офицеров маршал фон Бок дал такой, что капитану Рохе не хватило мяса. Пока он усаживался, пока мостился со своей деревяшкой, так с блюда, что стояло перед ним, все куски жареной свинины разобрали. Волков и Брюнхвальд посмеялись над Рохой, когда тот искал вилкой, что бы ему наколоть среди мясных остатков. И с другой едой, с вином было почти так же, единственное, чего оказалось в изобилии, так это пива и хлеба. Пива было много, хоть упейся, оно же недорогое.
Смеялись. А смех-то был невеселый. Волков рассказал своим офицерам о разговоре с маршалом и генералом. И Брюнхвальд предложил:
– Дайте мне контракт, кавалер, я почитаю и подгоню все так, что комар носа не подточит, не к чему им будет прицепиться.
Волков соглашался и кивал. Да, Карл был педантичный и скрупулезный человек, настоящий капитан-лейтенант. Раз он говорил, что все будет соответствовать контракту, значит, так оно и случится. А вот Роха глядел на все иначе.
– Дело дрянь, – говорил он с многозначительным видом, – невзлюбили, значит, нас отцы-командиры. Теперь хлебнем мы юшки.
– Чего ты? – спрашивал его Волков.
– Коли пойдем в атаку, так поставят нас в центр. А коли будем стоять в обороне, так фон Бок отправит нас на самый опасный фланг, а может, и вовсе под пушки, – пояснял Скарафаджо.
– А вы бы куда хотели, капитан? – интересовался у него Брюнхвальд.
– В резерв, – сообщил Роха со смехом.
– Стрелкам в резерве не бывать, – напомнил ему капитан-лейтенант.
Впрочем, хоть и плох, скуден был ужин у жадного маршала, но зато за пивом они потихоньку перезнакомились со всеми офицерами. Особенно хорошо стало всем, когда сам фон Бок, извинившись, отправился спать. Тут уже стали господа вставать из-за стола, подходить, разговаривать, узнавать, где и с кем служили, под чьими знаменами бывали. Так до самой ночи и проговорили за пивом.
Утром, еще до рассвета, кавалер со всеми своими людьми уехал из Нойнсбурга. Готовиться, чтобы к первому мая сюда вернуться и привести с собой всех нанятых людей в полной для похода готовности, и чтобы все было согласно контракту. И ехал он, ни о чем не жалея. Черт с ним, с фон Боком и его неудовольствием. И мужиков с их загадочным командиром и его железной рукой он не боялся ни секунды. Главное, что дело это ему даст большую передышку в деньгах.
Да, золото было главным. Шестьсот золотых монет чистыми, которые Волков рассчитывал получить с дела, перевешивали все остальное.
И снова в Ланн он не заехал. Стоило бы проверить, как живет Агнес, да некогда ему было, торопился он домой. Там, в его доме, всякое могло без него случиться. Всякое. Вот не верил кавалер в благоразумие госпожи Ланге, а уж от Элеоноры Августы или от Брунхильды благоразумием так и вовсе не пахло, всегда от них лишь вздорностью, ретивостью да капризами несло. Поэтому он и торопился, боялся, что эти дуры в глупых своих раздорах «племянника» его не сберегут.
Но все было слава богу. Когда Волков уезжал, Бригитт провожала его с лицом недовольным, а тут выбежала на порог радостная, кланялась ему, щебетала что-то. У Элеоноры Августы заметно подрос живот. А вот графиня так сделалась в боках тоньше, платья стала носить по фигуре, и к ней снова стала возвращаться ее стать, что сводила с ума мужчин. Заметно похорошела Брунхильда за десять дней, что кавалера не было. Когда он пришел увидеть дитя, Брунхильда встала рядом.
– И как съездили? – спросила она тоном, который никак не назовешь добрым.
– Слава богу, – отвечал кавалер, бережно беря ребенка на руки.
– Что, воевать станете?
– А что ж делать, другого ремесла не знаю.
– А поместье для меня и для племянника когда добудете?
– Сделаю, – обещал он, не отрывая глаз от младенца. – Сейчас немного с солдатами разберусь и поеду поговорить с епископом, может, он что посоветует.
– С солдатами разберетесь? – Она вдруг вырвала у него младенца. – Я тут живу с этими двумя гарпиями да еще с этой монашкой кисломордой, что поучает меня вечно, живу хуже, чем при старом муже в Малендорфе, а он будет ждать да с солдатами разбираться.
– Угомонись ты, сказал же, займусь, а пока, может, дом тебе построю отдельный.
– Дом? – воскликнула Брунхильда. – Да у меня есть дом, с двумя десятками слуг, в моем поместье.
Она стала укладывать младенца в люльку.
– Чего ты бесишься? Сказал же, построю дом.
– Не надо мне дома, мне нужно мое поместье, – отвечала графиня, вся пылая от злости.
И была она так красива в это мгновение, что Волков схватил ее за плечи крепко, так, чтобы не вырвалась, и полез было целовать в губы. Да не захотела она, отворачивалась, шипела змеей:
– Не хочу я вас, подите прочь!
Да куда там, повалил он ее на кровать.
– Оставьте меня, не дозволяю я…
Но кавалер уже задирал подол, сгибал ей ноги, брал ее с удовольствием, наслаждаясь ее красивым телом.
После он лежал на кровати и смотрел, как она, подобрав юбки, шарфом вытирала у себя промеж ног и говорила ему уже без всякой злости:
– Деньги мне нужны. Уеду я.
– Сказал же тебе, дом построю. Хочешь, у реки построю, там красивые места есть. А как поместье добуду, так туда переедешь.
– Нет, – отвечала она, бросая шарф на пол и оправляя платье. – Жить тут я не стану, иначе грех на душу возьму, шалаву вашу рыжую прибью. Да и вам некогда мне имение добывать: все войны у вас да войны. Я сама добуду.
– Как? Кто тебе поможет?
Она встала в полный рост, подбоченилась, поглядела на него высокомерно, да еще ухмыльнулась.
– Да уж найдется кто.
– Да кто же? – От ее глупого поведения Волков даже раздражаться стал, сел на кровати.
– К герцогу поеду, – все с той же высокомерной ухмылкой отвечала она.
Красавица снова задрала юбки, стала поправлять чулки все с тем же самоуверенным видом.
– К герцогу? К курфюрсту Ребенрее? – не верил он.
– К нему. – Она подтянула чулки и села к зеркалу приводить себя в порядок, а то этот солдафон своей грубой лаской всю прическу ей испортил. – А что же, думаете, не примет родственницу герцог?
– Думаю, что нет, – отвечал кавалер.
– А помните, вы мне флакончик с зельем давали и говорили, чтобы я на герцоге его при случае испытала?
Да, Волков припоминал флакончик, что давал ей, и тот разговор.
– Так я дважды зельем мазалась, когда к герцогу ездила. И всякий раз с ним танцевала, он сам меня в пару выбирал. А в последний раз, что он меня видел, так за лобок меня хватал, за зад, в шею меня целовал и говорил, что при его дворе таких красавиц нет больше, – с вызовом и даже с насмешкой рассказывала графиня.
«Врет, мерзавка!»
– Да где же это было? – не верил кавалер.
– На балу в Малене. Он нас туда с мужем приглашал. А как я по нужде пошла, так он меня в коридоре и остановил поговорить. А сам стал подол мне задирать, пока в темноте мы были. – Нет, она не врала, она вспоминала, как все происходило. – Я уж хотела ему дать, да побоялась, уже беременна тогда была. А он умолял меня чаще при дворе появляться.
Волков сидел на кровати и молчал. И не знал, что делать: радоваться или грустить.
– Так дадите мне денег? – продолжала красавица, глядя на него через зеркало. – Дадите – так поеду к герцогу, у меня еще осталась пара капель зелья ведьмищи, я и про поместье дело решу, и про вас поговорю.
Она говорила это с удивительной уверенностью, словно уже все решено у нее было с герцогом. Неужто так она в свою власть над ним верила? А Волков все молчал.
– Хоть талеров сто дайте, до Вильбурга доехать, а там уж я сама.
– Сына тут оставь, – холодно сказал он ей.
– Вот уж нет, – графиня вдруг встрепенулась и стала серьезной, – сын со мной поедет.
– Мешать будет. Тебе не до него там придется: балы, охоты да обеды.
– Сын со мной поедет, – твердо повторила Брунхильда, так твердо, что понял кавалер: спорить с ней бесполезно.
– Зачем он тебе? – спросил он с последней надеждой.
– Затем, что нет у меня на этом свете больше никого, кроме сына моего, поэтому будет он всегда при мне, – со злостью отвечала графиня, глядя рыцарю прямо в глаза.
Волков встал с постели и пошел к двери, кинув напоследок:
– Будут тебе деньги! Катись куда хочешь, дура.
Когда он спустился, то в зале его, конечно, встретила госпожа Ланге. И вид ее опять был холоден, как до отъезда.
– Отчего вы так кислы, Бригитт? – Волков тоже был в дурном расположении.
– Вы опять были у графини? – спросила Бригитт так, словно это ее мало заботило.
– Был – и готов сообщить вам радостную новость.
– Какую же?
– Графиня нас покидает.
– Правда? – Бригитт старалась делать вид, что не радуется, но это у нее не очень выходило.
– Правда.
– И куда же она уезжает? – интересовалась рыжая красавица.
– Ко двору герцога.
Бригитт тут даже засмеялась.
– Отчего вы смеетесь? – удивлялся кавалер.
– Думаю, что ей там будет в самый раз, среди беглых жен, вдов и прочих потаскух, что приживаются при дворе нашего сеньора. Да, там самое ей и место.
Довольно улыбаясь и шурша юбками, госпожа Ланге отправилась на кухню, оставив кавалера одного.
Глава 5
Пришел Сыч и сказал, что кузнец прислал весточку, мол, конюх из замка Баль желает встретиться.
– Давай его сюда. Пусть приезжает.
– Вы тоже с ним хотите поговорить или мне самому все выяснить? – спросил Сыч.
Хоть и было у Волкова дел невпроворот, ведь каждый день в лагерь приходили новые солдаты, каждый день к нему из-за реки приезжали купцы говорить о векселях и расписках, но вопрос о деле кавалера Рёдля и барона фон Деница не давал ему покоя.
– Да, сам хочу послушать. Но к ним не поеду.
– Скажу тогда, чтобы конюх сюда к нам ехал.
Волков согласился.
В этот же день графиня Брунхильда фон Мален собралась отъезжать. Забрала при этом у Волкова дворового мужика в конюхи и дворовую бабу в кормилицы. Еще сто талеров. Была она сначала зла, а потом и прослезилась, прощаясь, – так Волкова стала целовать и обнимать крепко. Наверное, назло госпоже Ланге, которая находилась тут же. Он опять пытался отговорить Брунхильду брать с собой сына, но графиня, упрямством редкая, слушать ничего не желала. От этого кавалер стал на нее злиться, и последнее прощание вышло у них холодным.
Но как карета скрылась из виду, он подумал и решил, что все графиня делает правильно. И что к герцогу правды искать поехала, и что сына взяла с собой. Несчастная вдова с ребенком, что родственниками притесняема, могла уговорить герцога разрешить дело нужным для себя способом. Конечно, могла, коли она так хороша собой, да еще и пару капель приворотного зелья при себе имеет. А могла и за «братца» слово замолвить, чем черт не шутит.
В общем, все складывалось ему на пользу. И дом строить для графини уже нужды нет, и в его доме, под его крышей, бури улеглись. Госпожа Ланге, глядя вслед выезжающей со двора карете, заметила язвительно:
– И слава богу, авось с ее распутством при дворе герцога она точно приживется. Там таких любят.
– Она не распутнее прочих, – холодно заметил кавалер, которого отчего-то раздражали такие слова про графиню.
– Разумеется, мой господин, извините мою женскую глупость, графиня для всех нас образец целомудрия, – проговорила Бригитт голосом, в котором не было и намека на раскаяние, сделала книксен и пошла в дом.
«Дрянь. Злая, упрямая, дерзкая дрянь».
* * *
Конюх барона фон Деница был человек дородный, крупный и, видно, не бедный. Звали его Вунхель. В Эшбахт приехал он на крепком возке, чтобы поговорить с купцом-коннозаводчиком Ламме о конях, и был немало удивлен, когда увидал в трактире Сыча и Ежа. Ни тот, ни другой вовсе не были похожи на коннозаводчиков, а похожи были и вовсе на людей опасных, может, даже и на разбойников. Конюх немного успокоился, когда пришел Волков. Они уселись за лучший в кабаке столик, пиво им приносил трактирщик лично.
– Значит, ты конюхом состоишь при замке? Вунхелем тебя кличут?
– Именно, господин, – с уважением говорил Вунхель, отхлебывая пиво. – Состою конюхом при бароне фон Денице, зовут меня Вунхелем.
– А скажи мне, конюх Вунхель, что там у вас с бароном?
– А что с бароном? – Конюх явно не понял вопроса.
– Болеет, выздоровел?
– Господа хорошие, а что же мы, про коней говорить не станем? Я сюда полдня ехал, чтобы про коняшек поговорить, у меня есть кобылки добрые, может, у вас есть жеребцы, может, вы скрестить желаете? А уж как жеребят делить, так договоримся, – заговорил Вунхель как-то отстраненно, глядя в кружку с пивом.