– Да не художник, а на которого Валерик кляузы писал.
Тут участковый немного подумал, пошевелил бровями, взял свою фуражку, дунул в неё и довольно грозно спросил у Гриши, откуда ему известно, на кого Сыркин писал жалобы.
– Ну, известно и известно, – сказал Гриша и улыбнулся улыбкой мальчишки-озорника, подцепил у стены стул, уселся перед участковым – спина столбиком, руки сложены на коленках, вроде озорник, но сейчас образец послушания и внимания. – Вы мне скажите, кто это такой, да и всё!
– А ты сам-то кто такой, чтобы я тебе отчет давал?!
– Илья Семёныч, – заскулил Гриша, – вы же всех тут знаете, про каждого можете рассказать. Лидия Витальевна говорит, что лучше вас участкового на её памяти не было!
– Да будет врать-то!
– Вот честное слово! Она говорит: наш Илья Семёныч мало того что человек умный, так ещё и понимает всё, и не ленится никогда! Она говорит: мы прошлых участковых ни в лицо, ни по имени не знали, а Илья Семёныч – наш родной и любимый!
«Родной и любимый» посмотрел на Гришу и вдруг засмеялся.
– Ну, певец! – сказал он, пожалуй, с одобрением. – Целую песню сложил!.. Ты чего, решил расследование вести? Вместо штукарей из отдела? Ты это дело брось, парень. У тебя вон девчонка под боком, тебе заняться нечем, что ли?
Маруся немедленно потупила глазки, но Гриша нисколько не утратил своего бравого вида.
– Вы профессиональные сыщики, – не моргнув глазом продолжал он обольщать участкового. – А мы-то просто дачники!.. Нам со стороны, может, многое по-другому видится, не так, как вам! Я же в помощники не набиваюсь, Илья Семёнович! Я же не прошу, к примеру, покажите мне место преступления!..
Тут участковый и Гриша уставились друг на друга. При этом Гришины глаза были чистыми и правдивыми, как у отличника боевой и политической подготовки.
Илья Семёныч покрутил головой, потом поднялся из-за стола, погремев ключами, отпер несгораемый облезлый шкаф и вынул оттуда растрёпанную кипу бумаг.
– Вот он у меня где, этот ваш Валерик, – сказал он в сердцах и швырнул кипу на стол. – Это же надо столько бумаги извести, столько сочинений сочинить! Всё его творчество!
Гриша едва удержался, чтобы не потянуть на себя один из листов, отлетевший на край стола. Нельзя было тянуть, никак нельзя, и он не стал.
– Про всех писал, – продолжал участковый. – Даже вон про Лиду, то есть про Лидию Витальевну, что, мол, фонарь у ней на дворе незаконным образом горит, в обход счётчика!.. А я по каждой жалобе – ответ давай, мол, жалоба проверена, факт нарушения закона не установлен. Да ладно б он только мне писал-то! А то он и в район, и в область, а оттуда директивы – давай, Семёныч, разбирайся дальше, делать как будто мне нечего!
– А на кого ещё он жаловался? – перебила его Маруся и этим испортила всё дело.
Илья Семёныч насупился, собрал со стола бумаги, подровнял их и накрыл сверху большой ладонью.
– Про кого ты спрашивал-то, я забыл?
– Васильев К. Д. Вы такого не знаете?
Участковый взял верхний лист и пробежал его глазами.
– Тут прейскурант у меня обозначен, – пояснил он. – На кого и сколько раз написано. Васильев, Васильев… Где тут у нас Васильев… А! Да это ж Костян! Вот он самый и есть!
– Какой… Костян? – не понял Гриша.
– Да из лесничества Ново-Егорьевского! Ну, Константин, который вчера невесту твою нашёл! Фамилия его Васильев, звать Константин Дмитриевич. И жалоб на него по прейскуранту аж восемь штук.
У Гриши вдруг изменилось лицо. Из отличника, бывшего озорника он превратился в обычного встревоженного человека.
– И в чём Валерик его… обвинял?
Илья Семёнович махнул рукой:
– Да во всём подряд! Ёлки зимой незаконно на продажу рубит, древесину государственную налево продает, когда лес валят, чуть не наркоманов каких-то у себя привечает! А я ему, Валерику, тыщу раз говорил: лесничество не в моём ведомстве, там свой участковый есть, ему и пиши – а он всё равно мне шпарил! Того, говорит, я не знаю, а ты обязан проверить! Я, мол, налогоплательщик, а ты на государственной службе, следовательно, мне должен!.. Вот всем я должен! И супруге, и детям, и государству, и Валерке ещё!..
Они вышли из отделения милиции-полиции и медленно пошли по жаркой и пыльной улице.
Маруся ни о чём не спрашивала, а Гриша ничего не говорил.
Так они дошли до хлипкой лавочки, торчавшей на берегу затянутого ряской деревенского пруда. Тётя Лида рассказывала, что, когда была маленькой, этот пруд был чистый, прозрачный до самого последнего донного камушка. И холодный!.. В нём бил единственный ключ, и особой заслугой у ребят считалось донырнуть до дна, открыть глаза и увидеть, как он бьёт, размывая вокруг плотные мелкие волны жёлтого песка. Потом в пруд стали валить всякую гадость – это когда вокруг строительство коттеджей началось. Приезжали ночью грузовики и вываливали… И ключ погиб. И пруд погиб тоже. Теперь в нём даже лягушки не живут.
Гриша пристроил на лавочку свой рюкзак, который немедленно свалился в траву, сел верхом на гнилую доску, взял Марусю за обе руки и притянул к себе.
– Хорошо, – сказал он, глядя на неё снизу вверх. – Ну, предположим. Предположим, что это Костя.
– Похоже, – согласилась Маруся и прижалась к нему. Неудобно было, но она всё равно прижалась. – Понимаешь, ещё и дробовик!
– Вот именно. У лесничего наверняка есть дробовик, и он умеет им пользоваться. Скорее всего, у него не один дробовик, и об этом, оставленном на месте преступления, никто не знает.
– Гриша, это не мог быть Костя. Он меня нашёл в лесу.
Гриша помолчал, глядя на чуть колыхавшуюся жирную ряску.
– Может, он тебя нашёл, потому что знал, где искать? И просто опасался, что тебя найдут другие? А так… он нашёл, его никто ни в чём не подозревает, он герой. Мы ему благодарны по гроб жизни, мы ему доверяем, и ничто не мешает ему повторить попытку.
Маруся погладила его по голове. Она понимала, как ему нелегко, ей самой было трудно и страшно.
– Подожди, – он вывернулся у неё из-под руки. – Давай ещё подумаем. Значит, Валерик пишет на Костю кляузы. И что-то, видимо, в этих кляузах есть такое, чего Костя действительно опасается. Допустим, Сыркин случайно или нарочно узнал какую-то его тайну. Костя решает его убить. Он приезжает утром в деревню, застаёт скандал возле магазина, вмешивается в этот скандал, и я вмешиваюсь тоже. Он понимает, что время подходящее – для того, чтобы убить, и для того, чтобы навести на меня. Дальше всё по предыдущему сценарию. Похоже?..
Маруся изо всех сил старалась придумать что-нибудь такое, что отвело бы от лесничего всякие подозрения – он же её спас! На самом деле она всерьёз обязана ему жизнью. И сейчас должна что-то придумать – может быть, не спасти, но помочь ему!
– Подожди, Гриша. Тогда при чём тут я? Зачем он хотел убить меня? Я его видела первый раз в жизни возле магазина и больше не видела! Почему он решил, что меня тоже нужно…
– Маруська, замолчи, – велел Гриша.
Как только он вспоминал, как искал её, как почти отчаялся, как потом под стеной той развалюхи думал, что там внутри может оказаться Марусин труп, ему становилось трудно дышать и не получалось вдохнуть поглубже.
– Мы должны тебя спрятать, – сказал он какую-то глупость.
– На чердаке? – спросила Маруся с нежной насмешкой. – Вместе с Оксаной?..
– Ты не понимаешь. Если мы… правильно думаем, то это очень опасно. Он знает лес вдоль и поперёк, и он не остановится.
– Гришка! – сказала Маруся и взяла его за уши. – Посмотри на меня. Что ты так запаниковал? Ты думай, думай, ты же хорошо это умеешь. Пока что это всё наши предположения, да? Ни на чём не основанные!
– А кляузы и дробовик?
– С чего мы взяли, что это его дробовик?! Может, это… я не знаю… Санин?! Тут у половины деревни дробовики, и что с того? И ведь именно Костя меня нашёл!
– Это можно повернуть в любую сторону. Нашёл, потому что знал, где искать. Потому что сам спрятал.
– Нет, – убеждённо сказала Маруся. – Мы что-то упускаем. Точно тебе говорю!
– Где? В чём?
– Ему не было никакого смысла нападать на меня. Ну, никакого!
– Хорошо, тогда у кого был?
– Я не знаю! Но мы можем попробовать установить, где был Костя той ночью. Когда убили Валерика.
– Я должен тебя спрятать от него.
Маруся, которая не отпускала Гришиных ушей, хорошенько потрясла его голову в разные стороны.
– Не выдумывай, – велела она. – Ты как тётя Лида! Странно, что она сегодня с утра не верещала, что мы немедленно уезжаем в Москву. Хочешь, привяжи меня на верёвочку и води за собой, я согласна! Вряд ли он пристукнет нас обоих.
– Маруська, ты не понимаешь.
Он поднялся с лавочки – Марусе пришлось отпустить его уши, – отряхнул рваные и грязные джинсы, подхватил рюкзак и забросил его себе за спину.
– Я съезжу к нему в лесничество.
Маруся фыркнула:
– Я тебя не пущу, и не мечтай даже!..
– Марусь, я сам разберусь, ладно?
– Ладно, но в лесничество я тебя не пущу.
– Мне нужно с ним поговорить.
– Очень прекрасно. Поговорим вместе.
…Гриша вдруг понял, что она от него не отстанет. Всё изменилось нынешним утром. Ещё вчера он мог сесть на свой любимый мотоцикл с коляской, сказать, что ему надо «по делу», и уехать в любом выбранном направлении. Маруся и ухом бы не повела. Надо так надо!.. Но с сегодняшнего дня это стало невозможным. Отныне и навсегда. Он вынужден будет давать отчёт, сообщать о времени прибытия, оправдываться, если опоздает. Это показалось ему странным и неправильным, и он пока не знал, как именно следует поступать в таких случаях.
– Кстати, – сказал он с досадой, – привязать тебя – хорошая идея.
Варка варенья шла полным ходом, а Маруся-то начисто позабыла про варенье! Тётя с красным, разгорячённым лицом, повязанная косынкой, мешала в тазу над жаровней прозрачный, как шампанское, сироп. В нём, как раньше в деревенском прудике, тоже били ключи – со дна поднимались тоненькие пузырьки. Агриппина тоже была в косынке. Она чистила антоновку для следующей партии.
– Марина, куда вы пропали? – начала тётя, и по тому, что её назвали Мариной, Маруся поняла, что дело серьёзное. – У нас работы полно, а ты ходишь где-то!
– Это я виноват, – тут же вступился Гриша. – Извините, Лидия Витальевна. А… Константин мотоцикл не приводил?
– Как же! Приведёт он! Теперь не дождёшься! Вот помяни моё слово, сам за ним поедешь!
– Так, может, я прямо сейчас и съезжу?..
– Гриша, – тревожно сказала Маруся, – я с тобой!
– Ты останешься варенье варить.
– Вот именно! – подхватила тётя Лида. – Подружку бросила, варенье бросила, так не годится!
– Гриша, я с тобой!
Агриппина посмотрела с подозрением – что такое? Подумаешь, дело, в лесничество съездить!
– А ты на чём поедешь? – Руки у неё работали очень проворно, гора очищенных яблок росла. – На палочке верхом?
– На велосипеде, – буркнул Гриша.
– Груня, давай яблоки, пока не потемнели!
– Несу, тётя Лида!
Маруся заступила Грише дорогу.
– Ты никуда не поедешь ни на каком велосипеде! Ты меня слышишь?
– Слышу. – Гриша обошёл её, как какой-нибудь чурбак, торчавший у него на пути. – Марусь, займись вареньем. Я скоро приеду.
Она топнула ногой.
– Да что такое-то? – издалека спросила тётя Лида. А Агриппина добавила:
– Милые бранятся? Или тешатся?
Гриша вывел из сарая велосипед.
– Мы не бранимся и не тешимся, – ответил он, не глядя на Марусю. – Я скоро вернусь.
Но Лида догадалась, что дело серьёзное. Племянница чуть не плакала – изо всех сил старалась не зареветь, хотя слёзы дрожали в глазах, и вид у неё был странный, словно она провожала близкого человека на войну. Гриша же, напротив, был решителен сверх всякой меры, и впрямь воин перед битвой!
…Как бы чего-нибудь не натворили!
– Гриш, подожди, – сказала Лидия Витальевна, придумывая на ходу, – успеешь ты за мотоциклеткой своей.
Гриша закатывал штанину. Маруся так и стояла посреди дорожки.
– Груня, посмотри за сиропом.
Вытирая руки фартуком, Лидия Витальевна обошла жаровню, взглянула на Марусю – та всё ещё собиралась зарыдать, стояла посреди дорожки, закрывая Грише путь и упрямо наклонив голову, видно было, что с места она не сойдёт, – и спросила:
– Ты в прошлый раз сколько сахару в сельпо брала?
– Вроде… три килограмма.
– Гриша, сходите, принесите ещё. Сейчас варенье доварим, компоты будем закрывать!
– Я потом успею, – попытался увильнуть Гриша. – Я быстренько съезжу, а на обратной дороге заскочу в магазин.
– Не потом, а сейчас, – перебила его Лидия Витальевна. – Мы без простоев работаем, да, Грунечка?
– Это точно, тёть Лид!
– Вот послал бог помощницу, – похвалила тётя, поглядывая на Марусю, – родная племянница всё увильнуть норовит, а подружка – пожалуйста! Как Золушка, всё утро в трудах.
– А я это люблю, – безмятежно сказала Агриппина, отправляя в рот кусок яблока. – Дед говорит, зря я на журналистику пошла. Он считает, что из меня вышел бы превосходный повар. Только что это за профессия – повар?! Никакой красоты, никакого изящества!
И она скорчила смешную гримасу.
– Дед твой абсолютно прав, – заявила тётя Лида. – Гриша, слезай, кому говорю, с драндулета, сходите в магазин. Маруся одна не дотащит. Килограммов пять возьмите!.. Да, и томатного сока трёхлитровочку! Мы сегодня мясо-то будем жарить? Или все закормленные, никто не хочет?
– Будем, будем, – оживилась Агриппина. – Пойду маринад попробую. Свинина лишнего маринада не любит.
Она ушла в дом, а тётя Лида стала совать Марусе деньги.
– У нас есть, – сказал Гриша мрачно. Теперь они оба были надутые и мрачные, Лидию это беспокоило.
Он отставил велосипед, подхватил рюкзак и пошёл к калитке, не оглядываясь.
– Давай, давай дуй за ним, – зашептала Лидия. – Что такое стряслось-то? Поссорились, что ли?
– Никто не ссорился, – сказала Маруся и медленно, стараясь сохранить остатки достоинства, пошла за Гришей.
Она догнала его у поворота дороги. Впрочем, он остановился и подождал её. Она пошла ещё медленней, нога за ногу.
– Маруська, ну что такое? – спросил он негромко. – Ты же умный человек, должна понимать, что если это он, значит, ты в опасности.
– И ты тоже!
– Ну, я тут ни при чём.
– Да?! – крикнула Маруся. – А если он тебя убьёт?
– Я не дамся, – заявил Гриша с невыносимым высокомерием.
– Ты что, Железный Человек? И у тебя есть суперкостюм? Гришка, я тебе серьёзно говорю – никуда ты не поедешь, ни в какое лесничество. Или я с тобой поеду! Вот. Выбирай.
– Ты какая-то невыносимая стала, – сказал Гриша с досадой. – Что такое?!
– Да ничего!
Не могла же Маруся ему признаться, что она страшно, необъяснимо, до дрожи в животе – хотя дрожь согласно любовным романам должна происходить вовсе от другого! – за него боится и переживает. Раньше не боялась, а теперь вот боится и не знает, что с этим делать.
Они пошли рядом – как будто вместе, но очень далеко друг от друга.
Не мог же Гриша ей объяснить, что лесничий Костя – это не скандалист Валерик, это противник серьёзный и опасный, он знает лес как свои пять пальцев, ему ничего не стоит повторить попытку – заманить Марусю в ловушку и… убить.
– Стоп, – вдруг сказал он и на самом деле остановился. И взял Марусю за руку. – Стоп, подожди. Зачем?!
– Что – зачем?
– Нет, я как-то не думал всерьёз… – Он скинул с плеча рюкзак и стал в нём копаться, привычка, которую Маруся терпеть не могла. – Зачем он на тебя напал? Если это на самом деле он?.. Зачем стрелял по нашему участку – понятно. Зачем подкинул дробовик – тоже понятно. Но ты-то тут при чём?
– А я о чём! – воскликнула Маруся. – Я тебе об этом и говорю! В этом месте у тебя… у тебя… производная рвётся!
Он распрямился и вытаращил глаза:
– Что ты сказала?
– Помнишь, – зачастила Маруся, – у тебя на какой-то стенке то и дело рвалась производная? Ну, в эксперименте! Ты мне это рассказывал! И в этом месте тоже получается дырка. Ему незачем меня убивать!
Гриша, позабыв, зачем полез в рюкзак, бросил его, шагнул к Марусе и поцеловал её в губы. От всей души. Так, как надо.
Маруся обняла его и прислушалась к себе – в животе ничего так и не задрожало, даже наоборот, то, что дрожало от страха, наконец улеглось. Целоваться с ним было приятно и радостно.