Мне достаточно было сунуть нос на кухню, как я сразу же понял, что с фру Торкильдсен все путем. Ну или почти путем. Впрочем, оно и так понятно: на кухне фру Торкильдсен как рыба в воде. Там она смешивает печаль и некоторые простые ингредиенты и варит, жарит и выпекает радость. По крайней мере, раньше это у нее отлично выходило. Поэтому я быстро прошлепал обратно в гостиную, твердо намереваясь разогнать тамошнюю тоску, а уж развеселятся они или разозлятся – это дело десятое.
– Скажи ей! Ты должен! – шипела Сучка, когда я вбежал в гостиную. – Сейчас же! – И было в ее манерах нечто такое, отчего я тут же притворился невидимкой.
Щенок стоял, повернувшись к ней спиной, и делал вид, будто рассматривает книги в шкафу возле камина. Мелкий Кутенок сидел на диване, уткнувшись в какой-то приборчик. Даже если бы тигр вбежал, ему и то невдомек было бы.
– Мы же и так знаем, что она ответит, – вроде как слегка устало бросил Щенок, – она скажет, что останется тут, пока ее вперед ногами не вынесут.
– Надо было действовать, пока твой отец был жив. Его она послушалась бы. А сейчас тут просто какой-то хренов мавзолей. Сто девяносто шесть квадратных метров для старухи и ее псины – это же абсурд какой-то!
Она на секунду умолкла, а потом злобно выплюнула сквозь стиснутые зубы:
– Три гаража!
Я растерялся: надо же, три гаража почему-то хуже, чем один, однако магия цифр и тут не поддалась мне. Сучка опять помолчала, но Щенок фру Торкильдсенничего не ответил, поэтому она добавила:
– Этот дом будет наш!
Последние слова, значит.
Они молчали, пока фру Торкильдсен не вкатила в гостиную изящную сервировочную тележку. «Лучше умереть, чем бегать по сто раз! – говорит фру Торкильдсен всякий раз, когда у нее возникает потребность воспользоваться этой тележкой. – Вот он, девиз настоящего официанта!» Она и сейчас это сказала. А фру Торкильдсен в роли официанта – человек счастливый и довольный жизнью.
Освободив одним-единственным движением стол в гостиной, она принялась переставлять на него с волшебной тележки сахарницу и молочник, тарелки, чашки, блюдца и перекладывать ложки с салфетками. Насколько нюх позволял, я понял, что в тележке у нее еще шоколад с орехами и маленькие пирожные. И коричные рогалики. Меня так и подмывало тявкнуть от радости, и я бы наверняка тявкнул, если бы тут не было Щенка фру Торкильдсен. Ведь вот мы тут, собрались все вместе, и еда у нас есть. У нас есть коричные рогалики! Чего еще желать-то?
Щенок умял рогалик и, даже не дожевав, с набитым ртом проговорил:
– Мама, мы хотели с тобой кое-какие практические моменты обсудить.
– Какие? – спросила фру Торкильдсен.
Сучка набрала в легкие воздуха, но пока подбирала слова, фру Торкильдсен, выбрав момент с точностью, достойной метронома, сказала:
– Давайте сперва кофеек допьем.
Эта фраза – скрытый защитный маневр фру Торкильдсен. Допивать она предлагает не просто кофе, а кофеек, причем сделать это надо именно сейчас. Вот такая вдовья бюрократия на блюдечке японского фарфора. А разливая по чашкам последнюю порцию кофе, она безжалостно, едва заметно кивнув в сторону Кутенка, спросила:
– Как он?.. Не получше? Он как – по ночам по-прежнему?..
Молчание. Сучка посмотрела на Щенка. Щенок уставился в пространство.
Фру Торкильдсен сделала крошечный глоток.
– Ох да, хорошо хоть, сейчас придумали всякие эти компьютерные игры – хоть утешится.
Впервые за весь вечер все посмотрели на Кутенка. Тот сидел неподвижно, и лишь большие пальцы – большие пальцы! – стремительно мелькали над приборчиком, а все остальные молча смотрели на него. Фру Торкильдсен в эти минуты стала для меня совершенно непостижимой – пока она молчала и голоса ее не было слышно, угадать ее настроение я не мог. А вот спокойный голос и чересчур отчетливо произнесенные фразы свидетельствовали о том, что фру Торкильдсен пару раз заглядывала в шкафчик с салфетками.
– Ты хорошо играешь? А?
Мальчишка даже не заметил, что к нему обращаются. Тогда фру Торкильдсен повернулась к Сучке:
– Он все время играет, да? В своем мире живет. Но они сейчас все такие, верно? – Фру Торкильдсен хохотнула: – Давайте-ка лучше выпьем по такому случаю коньячку.
– Мы за рулем! – тут же хором заявили Щенок и Сучка.
Но фру Торкильдсен голыми руками не возьмешь. Она принесла бутылку и налила обоим коньяку.
– Вы тогда уж сами решите, кто из вас двоих за рулем, – проговорила она с самой коварной своей улыбкой.
Похоже, Сучке надоело ждать, когда Щенок «скажет это. Сейчас же!», поэтому когда фру Торкильдсен наливала в ее бокал коньяк, она прокашлялась, явно решив сказать «это» сама.
– Вы хотели подольше пожить в собственном доме, и мы всегда поддерживали вас в этом желании, – начала она.
От нее воняло беспокойством. Над следующей своей фразой она задумалась, и Щенок чуть не встрял в разговор, однако Сучка опомнилась. Я слышал, как с каждым словом сердце ее колотилось все быстрее.
– Вот только это «подольше», – она подняла руки и изобразила пальцами в воздухе туповатый жест, похожий на кошачье царапанье, – уже очень скоро закончится.
– А может, и уже закончилось, – пробормотал Щенок, после чего над столом вновь повисла тишина. Еще более гнетущая.
– То есть вы хотите отправить меня в дом престарелых? – спросила фру Торкильдсен. Голос у нее был спокойный и ледяной.
– Мы хотим лишь, чтобы вы жили в более подходящем для вас месте, – сказала Сучка. – Руар вообще-то постоянно о вас беспокоится. И я беспокоюсь. Мобильником пользоваться вы не хотите – это понятно, хотя так было бы удобнее для всех. Мой папа такой же – мы купили ему три мобильника, и он ни один из них так и не освоил. Но почему бы вам, по крайней мере, не установить систему экстренного вызова помощи?
– «Более подходящем», – повторила фру Торкильдсен, медленно кивая.
Я едва не повторил свою обычную ошибку, уделяя излишне много внимания зрительным впечатлениям, поэтому приказал сам себе успокоиться и улегся рядом со столом. Полежу-ка лучше тихонько. Тем более что Щенок как ни в чем не бывало без спроса уселся в старое Майорово кресло.
Хоть и уткнувшись носом в ковер, я унюхал, как моя добрейшая фру Торкильдсен прячет под маской спокойствия кипящий гнев. Будь она цвергшнауцером, я бы сейчас попятился и, не спуская с нее глаз, убрался бы куда подальше. Однако с виду по фру Торкильдсен и не скажешь, что она злится. Вот и сейчас она спокойно сидела за столом, сжимая в пальцах бокал. И на губах у нее играла едва заметная улыбочка. Вот только на самом деле она готова была переступить черту, отделяющую ее от убийства, а никто из присутствующих и не догадывался, какой опасности подвергается. Сам я от напряжения едва не сблевал. Как же фру Торкильдсен поступит? Хм, и какие у нее вообще есть варианты? Старое помповое ружье, которое Майор так любил, по-прежнему лежит под кроватью. Сама фру Торкильдсен, понятное дело, никакой физической угрозы для троих своих гостей не представляет, но дайте ей ружье – и ситуация в корне изменится. Тем не менее фру Торкильдсен за ружьем не бросилась.
– Здесь я живу, – на удивление спокойно и размеренно проговорила она, – и здесь я доживу недолгий отмеренный мне срок. На этом и порешим.
Сучка вздохнула. И тут фру Торкильдсен – благословите ее боги – добавила:
– К тому же куда я тогда дену Шлёпика?
Мне захотелось торжествующе крикнуть: «Ха!» – но я сдержался. Разговор окончен, спасибо, что зашли.
Но нет.
– Нельзя же, чтобы в таких делах решала собака, – сказал Щенок.
Я ушам своим не поверил. Это где же такое, интересно знать, написано?
– И кто сказал, что там, куда ты переедешь, нельзя держать собаку? Мама, мы вообще не про дом престарелых говорим – мы предлагаем тебе переселиться в более подходящее для тебя жилье. Где нет лестниц. Где легко прибираться. И непременно в этом же районе.
– Непременно, – поддакнула Сучка.
– Я отлично хожу по лестницам, спасибо за заботу, – сказала фру Торкильдсен вроде бы любезно, но звучало как-то не очень.
Щенок сделал еще один заход:
– Не хотелось бы тебя лишний раз пугать, но вдруг ты совсем обессилешь? Как ты тогда, например, в магазин будешь ходить?
В магазин? – не понял я.
– Тогда буду продукты на дом заказывать. Только и всего. Телефон-то у меня есть. Ты что, забыл? – И снова моя фру Торкильдсен добрая и благодушная.
– Допустим, – кивнула Сучка, – но как же тогда Шлёпик?
Тут уж и самого меня начал занимать вопрос, а как же тогда Шлёпик. Нет, я вовсе не против побыть некоторое время темой разговора, внимание все любят, но данный конкретный разговор – вопрос «Как же тогда Шлёпик?» – и фру Торкильдсен, готовая вот-вот всех поубивать, меня встревожили. И я серьезно раздумывал, не поскулить ли мне. Поскуливанье – единственный собачий звук, способный разжалобить всех без исключения. Стоит страшенному питбулю поскулить, и несведущие люди тотчас же заводят свое «утимоймаленький».
А вот кусаться – стратегия для меня нежелательная. Можете назвать меня трусом, но чтобы укусить, мне надо переступить через себя. Как уже сказано, я бы что угодно сделал, чтобы разрядить обстановку, но укусить – ни за что. Ни за что. Возможно, я и не прав, но это пускай другие решают.
– Ну, поднимем бокалы! – произнесла фру Торкильдсен, и сомнений не оставалось – именно это и произойдет.
Это еще одна особенность фру Торкильдсен – почти пугающая способность предсказывать события ближайшего будущего. Она, например, может сказать: «А сейчас Шлёпик пойдет купаться». «Очень сомневаюсь», – отвечаю на это я, однако права оказывается именно фру Торкильдсен. Мне от этого иногда даже не по себе делается, а фру Торкильдсен словно бы и не осознает этого своего дара.
– И за что же мы поднимаем бокалы? – поинтересовалась Сучка, вцепившись в бокал.
Фру Торкильдсен на секунду задумалась. Посмотрела на Сучку. А потом на Щенка.
– Выпьем за того, благодаря кому я живу здесь, и живу неплохо. За мою опору. Выпьем за Шлёпика!
И хотя все посмотрели на меня, мне почему-то почудилось, что лишь одному из них нравится то, что он видит.
Тема дня у доктора Пилла: Мой отец-расист никак не смирится с тем, что среди членов нашей семьи есть люди другой расы.
Из всего, что говорилось, я, ясное дело, ни бельмеса не понял, однако фру Торкильдсен обобщила искренним «Уфф!».
– Хорошо, что все мы скоро умрем, – сказала фру Торкильдсен.
– И чем все закончилось? – спросил я, по большей части просто для того, чтобы поддержать разговор. – Научился он мириться с родственниками, которые принадлежат к другой расе?
– Вряд ли, – ответила фру Торкильдсен, – по-моему, люди вообще с трудом учатся. Боюсь, он так и останется расистом.
– И чего в этом такого страшного? Я вот расист, и, похоже, вам от этого хуже не делается?
– Нет, ты не расист.
– Конечно, расист. Овчарок, например, я терпеть не могу, вы же знаете.
– Знаю, как же не знать. Значит, ты считаешь, будто овчарки – существа неполноценные?
– Какое-то не совсем справедливое сравнение получается. Вы же помните, что Майор и меня купил за полцены.
– Нет, я в другом смысле. Ты полагаешь, что ты лучше овчарки?
– Зависит от того, чего от нас ожидают. Бросьте нас в воду – вот я посмеюсь, когда овчарка попробует меня догнать. С другой стороны, если кого-нибудь укушу я, этого, возможно, вообще не заметят. Поэтому да, в отдельных случаях некоторые собаки действительно лучше других. По крайней мере, я так считаю.
– Но ведь у вас у всех общий предок – волк. Вы же все братья!
– Волк много где полезный бывает. А если где-то его функций не хватает, то чуток терпения – и волка тоже можно приспособить под что-то новое. Наше коронное качество – гибкость. Волк на все случаи жизни.
– Ну, тогда ты – волк плюшевый, чтобы с ним играть, – заулыбалась фру Торкильдсен.
От этого разговора мне взгрустнулось – так оно всегда бывает, когда мы болтаем на философские темы. Потом я лежал в коридоре и задумчиво грыз сапог, но вскоре задремал, и мне приснилось, будто я в лесу и повсюду какие-то грозные запахи, а я даже шелохнуться не в силах. Когда я проснулся, мне все еще было слегка не по себе и есть не хотелось. А вот фру Торкильдсен, напротив, пребывала весь вечер в отличном расположении духа – проявляется это еще и в том, что сейчас, когда на улице уже стемнело, спать она не собиралась, а вместо этого уселась книжку читать.
– Что вы читаете? – спросил я.
– «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста, – ответила фру Торкильдсен, – я ее уже как-то раз читала.
– И про что там?
– Да уж, хороший вопрос. Вообще изначально она про одного мужчину, который как-то раз почуял запах пирожного.
– Интересно. А дальше что?
– Хм. Дальше… Этот запах заставляет его вспомнить все, что происходило с тех самых пор, как он был ребенком, и он принимается размышлять о времени – как оно утекает и как оно меняет – и не меняет – людей.
– Глубокие наблюдения. А собаки в сюжете задействованы?
– Боюсь, не в самых главных ролях.
– А есть какие-нибудь такие книжки, где собаки задействованы в главных ролях?
– Хм… Дай-ка подумать… Прямо сейчас мне что-то ни одной в голову не приходит – только та, что мы в школе проходили, Пера Сивле. Она называется «Всего лишь собака».
– Какое-то невеселое название.
– Кажется, и сама книжка грустная. Кстати, еще есть «Собака Баскервилей» Конан Дойла.
– Вон оно чего. И про что она?
– По-моему, собственно про собаку там довольно мало. А больше я ничего о собаках не читала – разве что детские книжки.
– Вы ведь прочли все книги в мире?
– Да что ты, нет, конечно.
– Тогда, возможно, существуют книги о собаках, до которых вы еще не дошли?
– Ну конечно – «Лесси»! – радостно вспомнила фру Торкильдсен.
– Это кто?
– Лесси – это колли, которая…
– Колли – примитивные и утомительные животные. Если порыться, то у них массу генетических сбоев найдешь.
– А ты и впрямь маленький расист. Зато Лес-си – самая знаменитая собака в мире, и про нее кучу фильмов сняли. Вообще-то я думала, это лишь голливудская сказка, но однажды мы с Майором путешествовали по Англии и приехали в один маленький городок в Южном Корнуолле; так вот, выяснилось, что именно там и жила настоящая Лесси. И выяснилось, что Лесси – вовсе не колли, а метис.
– Еще хлеще…
– Однажды во время Первой мировой войны – это другая война, раньше той, в которой Майор воевал, – в канале разбомбили военный корабль, и тела погибших моряков отнесли в местный паб и сложили в подвал. Лесси жила у владельца этого паба. Рассказывают, что она спустилась в подвал, подбежала к одному из моряков и стала облизывать ему лицо. Ее попытались оттащить, но собака никак не желала отходить от мертвого моряка. А спустя пару часов он очнулся.
– И?
– Никакого «и», – фру Торкильдсен на секунду умолкла, – прошло еще какое-то время, и моряк пришел в паб поблагодарить собаку за то, что та спасла ему жизнь.
– То есть собака прославилась только потому, что умудрилась по запаху отличить живого человека от мертвеца?
– Наверное. По крайней мере, так рассказывали. В молодости я смотрела фильмы про Лесси. Если мне память не изменяет, в них она обычно разыскивала пропавших детей. Но вот кроме этого…
Фру Торкильдсен направилась на кухню. Я уже наелся до отвала, поэтому следом не пошел, а вместо этого лежал и слушал, как она открывает холодильник, достает уже початую бутылку, наливает себе бокальчик, ставит бутылку обратно в холодильник, берет бокал и возвращается в гостиную. А вернувшись, она огорошила меня короткой, ничего не значащей фразой:
– Антарктическая экспедиция Амундсена!
Произнесла она это с какой-то непонятной решимостью, вроде как с восклицательным знаком, но спокойно и уверенно. И после сразу умолкла, точно вот эти три слова мне все прояснили.
– Что такое антарктическая экспедиция Амундсена? – спросил я.