– Зачем же ты заглянул?
– Затем, что… Ох, мне даже вспоминать об этом страшно. Мне до сих пор не верится, что я стою здесь, у подножия Гималаев, и рассказываю о том, что…
– Ну так рассказывай!
– В тот день мне пришлось уволить свою помощницу, которая… ну, была далеко не красотка, потому что один из наших крупных заказчиков сказал директору, что ему неприятно смотреть на нее каждый раз, когда он приходит в офис. Через минуту после того, как она в слезах вышла из моего кабинета, я набросился на менеджера по производству, наорал на него и сказал, что, если он не снизит издержки, я лично позабочусь о том, чтобы он больше никогда не нашел работу в рекламном бизнесе. Потом я должен был пойти на совещание и предложить гениальную идею для кампании нашего самого крупного заказчика. И тут вдруг я понял, что у меня нет идей. Меня охватила паника. Это был конец. Источник пересох. Я заперся в туалете, постарался успокоиться и сосредоточиться в надежде что-нибудь придумать, но в голове не было ни одной мысли, только пульс стучал в висках, и во лбу, и в глазах, и в шее… Потом я услышал свое имя, произнесенное по громкой связи; они повторяли его снова и снова, и это продолжалось до тех пор, пока я не перестал вообще что-то слышать.
– Ты никогда нам про это не рассказывал.
– Я вам не рассказывал, потому что… потому что не видел всей картины целиком.
– И какова вся картина целиком?
– Я сломался потому, что у меня кончился заряд. А кончился он потому, что они выжали меня как лимон. Почему они выжали меня как лимон? Потому что я был частью агрессивной системы, которая пользуется словами с единственной целью – повысить продажи. Но эта система, она работает не сама по себе, понимаете? Она – часть агрессивного общества. Начать хотя бы с оккупации Палестинских территорий, с покорения другого народа. А в конце цепочки – всякие мелочи вроде нашей манеры водить машину или стоять в очереди.
– А что, в Копенгагене ничего такого нет? Или чего-нибудь похожего?
– Пата-наи.
– Пата чего?
– Пата-наи. Может, да, а может, нет. Откуда мне знать, как оно в Копенгагене, если я никогда там не был?
* * *
– Говорю вам, ребята, это все его Мария, – сказал Черчилль, когда мы отключились. – «Агрессивная система»? «Оккупация территорий»? С каких это пор у нашего Офи возникли такие идеи? Она промыла ему мозги. Подозреваю, что она из тех прекраснодушных европейцев, которые обратили свой антисемитизм в ненависть к Израилю.
– Но ведь все, что он говорил, справедливо, – спокойно заметила Яара.
– Справедливо, не спорю! – огрызнулся Черчилль. – Но решение не в том, чтобы убегать, а в том, чтобы оставаться здесь, со своими друзьями, и сражаться. Участвовать в жизни страны. Влиять на ситуацию. Делать что-то значимое.
– Это твое решение, – продолжила Яара, рискуя получить подушкой по лицу. – Ты не можешь навязывать его другим.
В комнате повисло тяжелое молчание. Комментатор вышел на площадку и расспрашивал игрока «Маккаби», который пытался объяснить, почему его команда проиграла. В кабинете Илана колотила по клавишам, выстукивая диссертацию. Один из близнецов заплакал во сне. Амихай пошел его успокоить, а я подумал, что в Офире всегда было что-то, что без слов говорило: я здесь временно, я фрилансер. Еще у него была склонность к вранью по пустякам. Например, он уверял нас, что получает в агентстве твердую ставку, хотя на самом деле ему платили процент от каждой сделки. Когда ему не хотелось выходить из дома, он сочинял, что у него температура сорок, и просил, чтобы мы приехали к нему. Однажды на площади перед «Синематекой» мы увидели потрясающе красивую девчонку, и Офир заявил, что встречается с ней, а некоторое время спустя Амихай оказался у нее дома – пришел к ее отцу, продавать подписку на «Телемед», – и выяснилось, что она понятия не имеет, кто такой Офир. С годами, особенно после того, как он начал работать в рекламе, Офир все глубже увязал в этих глупых обманах, поэтому я не совсем ему доверял (как однажды заметил Черчилль: «Есть люди, с которыми можно смело играть в „камень-ножницы-бумага“ по телефону. Офир Злоточинский к таковым не относится»).
Но – что правда, то правда – без Офира Злоточинского наша жизнь определенно утратила бы часть красок. Без его обязательного телефонного звонка в субботу вечером и наших попыток угадать заголовки в воскресном спортивном приложении и без его привычки вдруг позвонить тебе в разгар рабочего дня и прокричать в трубку: «Братишка, скорей включай радио, передают новую песню». Без наших коллективных вылазок на концерты групп, одно название которых – «Художественный видеоцирк» или «Рассветный блюз на помойке» – заранее предупреждало, что нас ждет провальное зрелище. Без странных историй наподобие той, когда он уговорил меня пойти с ним на сеанс рисования с натуры обнаженной модели, хотя ни он, ни я не умеем держать в руке карандаш, или когда он попросил меня сесть в кафе за столик по соседству с ним и его спутницей и притвориться, что я читаю газету, а позже высказать ему свое мнение о девушке, потому что это было уже пятое их свидание, а он все никак не мог понять, нравится она ему или нет.
Без Офира все будет иначе, думал я. С другой стороны, мы прожили без него уже почти год. А человек ко всему приспосабливается.
* * *
– У меня идея, – сказал Амихай, вернувшись из детской. – Давайте дадим в газету объявление под заголовком «Ищем друга». Текст такой: «Три друга детства ищут замену четвертому, уехавшему за границу».
– «Обязательное условие – опыт жизни в Хайфе, – со смехом добавил Черчилль. – Желательно увлечение футболом».
– Круто! – загорелась Яара. – Я помогу вам организовать кастинг претендентов.
– Потребуем от каждого спеть «Что там в колбочке, Шимон», – предложил Амихай. – Сначала соло, потом с нами хором.
– Будем учитывать семейное положение, – с притворным воодушевлением добавил я. – Чем больше у кандидата сестер, тем выше его шансы.
Яара покосилась на меня с сомнением. Возможно, ее расстроил тот факт, что кроме нее на свете есть женщины, способные меня заинтересовать.
– Кто вам действительно нужен, – сказала она, – так это рукастый парень. Потому что у каждого из вас обе руки левые. Знаете, что делает мистер Черчилль, наш глубокоуважаемый юрист, в случае засора раковины?
– Что?
– Зовет меня.
– Механик, – согласился Черчилль. – Нам нужен друг механик. Это бы здорово нам помогло.
«Обязательное условие – опыт жизни в Хайфе. Желательно увлечение футболом. Предпочтение отдается механикам», – подытожил Амихай и добавил, что публикация небольшого объявления, скорее всего, обойдется не слишком дорого, и если мы сложимся, то на каждого выйдет меньше ста шекелей. А если заломят цену, разместим объявление в интернете. Вообще бесплатно.
– Давай! – дружно одобрили мы.
Возможно, мы и правда разместили бы такое объявление, чисто смеха ради, если бы через неделю Яара с Черчиллем вдруг не объявили, что женятся, а за две недели до свадьбы столь же удивительный сюрприз не преподнес нам Офир: они с Марией и ее дочкой приедут на торжество.
3
Существует дурацкий обычай дарить близким друзьям свадебные фотографии с теплыми посланиями на обратной стороне. У Яары и Черчилля хватило такта избавить меня от этой муки. Единственная сохранившаяся у меня фотография сделана тайком дочерью Марии; Офир передал ее мне в запечатанном конверте две недели спустя. Как ни странно, выгляжу я на ней прекрасно. Глаза, нос, уши, рубашка, пуговицы – все на месте. А что там в душе – поди догадайся. Я десятки раз рассматривал эту фотографию, пытаясь отыскать хоть какой-то признак. Опущенные веки. Двойной подбородок. Легкая бледность. Нет, ничего. Я стою с бокалом в руке и широко улыбаюсь в камеру. Желаю им счастья.
* * *
«Альтернативная зона» на свадьбе включала в себя две кушетки и была расположена в отличном месте: между фуршетным столом и искусственным озером. Возле одной кушетки стоял Офир в свободном белом одеянии. Возле второй – Мария, высокая женщина с широкой улыбкой и ожерельем из крупных жемчужин на груди. Дочка Марии стояла у входа в «зону» и всем, кто ждал в очереди, наливала из глиняного кувшина крепкий горячий чай.
Я ждал вместе со всеми. Я мог бы подать Офиру знак, чтобы меня пропустили вперед, но воспитание не позволило.
Когда подошла моя очередь, Офир указал на свою кушетку. (Я вздохнул с облегчением. У меня не шел из головы его рассказ о том, как Мария делала ему массаж в первый раз. Я боялся, что, попади я к ней в руки, со мной случится то же самое.)
– Ложись на живот, Юваль-джи[4], – сказал он. – Дыши. Ме-е-е-дленно. И глубоко-о-о.
– Ты помнишь, что у меня астма? – испугался я. – Это лечение не противопоказано астматикам?
– Это не лечение, – сказал он, мягко опуская руки мне на спину. – Это легкий массаж, чтобы снять напряжение. Мне кажется, тебе не помешает немного снять напряжение. Я прав?
О да, еще как прав.
* * *
Эта свадьба оглушила меня, как сверхзвуковой удар в ясный день. Для подобных вещей существует заведенный порядок. Люди знакомятся. Потом знакомят друг друга со своими родителями. Ездят к ним в пятницу вечером на ужин. Проводят выходные в кемпинге в Галилее. Селятся вместе. Заводят собаку. Или трехцветную кошку. Прикидывают, не пора ли расстаться. Выматывают нервы друзьям и близким своими притворными ссорами. И только потом начинают подыскивать ресторан и до хрипоты спорить по поводу списка гостей.
Но в данном случае все произошло слишком быстро. Матч с участием «Маккаби» закончился, и позвонил Офир. Но не успел он поздороваться, как Черчилль сказал, что у него для нас есть важное сообщение и потому он рад, что Офир позвонил, – значит, он услышит новость одновременно со всеми остальными или, по крайней мере, с задержкой всего в полторы секунды…
– Ну?! – нетерпеливо выдохнули мы. Мы были уверены: сейчас он сообщит, что его назначили окружным прокурором. Или судьей Верховного суда.
Тогда он взял Яару за руку. И переплел свои толстые пальцы с ее нежными пальчиками.
Еще до того, как он заговорил, в моей груди образовался воздушный карман.
* * *
После их ухода я учинил Амихаю настоящий допрос. Он поклялся здоровьем близнецов, что ничего не знал. Печальная Илана крикнула из своей комнаты, что, объявляя о будущей женитьбе, они совсем не выглядели счастливыми, что Черчилль слишком инфантилен, чтобы вступать в брак, и что дело, скорее всего, в том, что Яара залетела и не хочет делать аборт; если причина и правда в этом, то она совершает большую глупость, что, впрочем, не удивительно, учитывая характер ее личности, в котором явно присутствует тяга к саморазрушению.
Только во время мальчишника, который состоялся за день до свадьбы, мы узнали, что в действительности произошло.
Черчилль вообще не хотел устраивать вечеринку. По его мнению, без Офира все равно будет не то. Кстати, он напомнил, что наш последний мальчишник не кончился ничем хорошим.
Это была вечеринка в честь Амихая, и она проходила в мрачном клубе, расположенном в такой же унылой промзоне. Мы с самого начала восприняли идею идти туда без восторга, но Амихай сказал, что кто-то из его коллег там уже бывал и остался доволен. Мы вчетвером заняли столик возле сцены, который зарезервировали заранее. За соседними столиками сидели мужчины и, не жалея ладоней, громко хлопали. У задней стены стоял ультраортодокс; он мастурбировал и покачивался взад-вперед, как пальмовая ветвь на ветру. Мы заказали побольше спиртного и ради Амихая изо всех сил старались веселиться, но музыка была ужасная, да и вся обстановка соответствующая. Особенно отталкивающее впечатление производили танцовщицы. Пустой взгляд, заученные движения… Самый противный момент наступил, когда они плюхнулись к нам на колени и деловитым тоном озвучили расценки. Погладить по заднице – пятьдесят шекелей. Потрогать грудь – сотня. Уединиться с одной из них в подсобке – две сотни. Мы не стали ничего трогать, тем более – платить, и они направились к другому, более перспективному столику. Мы переглянулись, попросили счет, расплатились и двинулись на выход. Нам не терпелось оттуда смыться. Но у дверей нам преградили путь двое вышибал и спросили, куда это мы собрались. Ответил за всех Черчилль. Он сказал, что все было классно, спасибо, но нам пора. Вышибалы заявили, что мы не дали денег танцовщицам. Не дали, подтвердил Черчилль, потому что нам от них ничего не было нужно. И мы в своем праве. Они придвинулись к нему ближе и сказали, что никто не покидает клуб, не заплатив танцовщицам. Говорили они без злобы, но как раз поэтому от них веяло настоящей опасностью. Я помню, как сжал в карманах куртки кулаки и с ужасом понял, что, как бы мне ни хотелось выбраться из клуба целым и невредимым, меня охватило не менее сильное желание сцепиться с вышибалами. Я не вспоминал об этом мелком хулигане со времен интифады (до интифады я и не подозревал, что он во мне сидит, как, возможно, сидит в каждом мужчине), но рассказывать о том, что случилось во время интифады, я не хочу. Черчилль вступил с вышибалами в короткие переговоры, завершившиеся мирным урегулированием: мы даем им триста шекелей, и они нас выпускают. По-другому никак, объяснил он нам, когда мы вышли на улицу, – не драться же с ними. «Драки я не боюсь, но никогда не знаешь, чем кончится потасовка. Если нагрянет полиция, нас всех потащат на допрос. Лично для меня допрос в полиции будет означать конец прокурорской карьеры».
– Само собой, – дружно согласились мы.
В тот день мы поклялись, что ни один из нас больше не будет устраивать мальчишник. Его не устраивал бы и Черчилль, если бы не звонок Офира, который сообщил, что возвращается домой. «Мария настаивает, – сказал он. – Говорит, что нельзя пропустить свадьбу лучшего друга. И вообще, она умирает от желания познакомиться с вами. И с Израилем. Говорит, что, даже если мы решим жить в Дании, она хочет своими глазами увидеть страну, в которой я родился и вырос. И посмотреть, в каких условиях живут в лагерях палестинские беженцы».
– Класс! – обрадовались мы.
Амихай даже предложил им пожить у него. Он полагал, что они правильно истолкуют его приглашение как обычный жест вежливости, но за пару дней до свадьбы они просто постучали к нему в дверь.
Печальная Илана потрясенно оглядела трех человек, стоящих у нее на пороге, в надежде оттянуть момент, когда Амихай выйдет из туалета и ей ничего не останется, кроме как пригласить их войти. Она успела заметить, что у них почти нет багажа, что девочка похожа на ангелочка с церковной фрески и что Офир, который стал как будто выше ростом и еще красивее, чем раньше, лучезарно улыбается ей из-под шапки своих кудрей и слегка опирается на мать девочки, как будто ему трудно стоять.
– Мне на ногу наехал рикша, – объяснил Офир, не дожидаясь вопроса Иланы. – В последний день в Дели, за три часа до рейса.
– Какая неприятность, – сказала Илана, все еще придерживая дверь и загораживая вход.
– Савкуч милга, – смущенно сказал он, и она не поняла, почему он говорит с ней по-венгерски.
– Брата-а-н! – Амихай выскочил из туалета и бросился обнимать Офира. – Приехали! Глазам своим не верю! Какие же вы молодцы, что приехали!
Когда с объятиями, похлопываниями по спине, шуточками и воплями радости было покончено и Офира впустили в квартиру, он раскинул руки, намереваясь обнять и Илану. Она обнялась с ним и с его подругой, которая почему-то тоже полезла к ней обниматься, помогла гостям распаковать вещи, а потом втолкнула Амихая в комнату близнецов, закрыла дверь и сказала: «Только на одну ночь. Не больше. И то лишь потому, что нехорошо выбрасывать на улицу хромого человека. Я десять лет молча терпела твоих дружков и их выходки, но на сей раз ты зашел слишком далеко».
– На одну ночь, – покорно согласился Амихай.
В итоге они прожили у них две недели.
* * *
В первый вечер, когда печальная Илана села в углу, отгородившись от остальных толстой английской книгой «Депрессия как предвестник тревожных мыслей», мы по привычке не обратили на это внимания. Но Марии показалось странным, что человек, находящийся с нами в гостиной, не участвует в общем разговоре; она подсела к печальной Илане, расспросила ее о книге, а потом рассказала, что подростком страдала от постоянной зимней депрессии, потому что зимой в Дании очень короткий световой день. На нее это страшно давило, особенно в подростковом возрасте, хотя… почему только в подростковом? Пока она не уехала в Индию, эти симптомы с разной степенью интенсивности проявлялись каждый год. «Каждую зиму я всерьез задумывалась о самоубийстве», – с сияющей улыбкой сообщила она. У печальной Иланы заблестели глаза, она положила руку Марии на плечо и сказала: «Это, наверное, было очень тяжело». Мария, не убирая ее руку со своего плеча, ответила: «Да. Пока ты подросток, с подобными мыслями еще можно мириться. Все твои знакомые девчонки заигрывают со смертью… Но когда ты мать, все усложняется. На тебе лежит ответственность». – «Конечно, – кивнула печальная Илана. – Я очень хорошо понимаю, о чем ты говоришь». И пока мы спорили о том, какие песни закажем диджею на свадьбе, между ними пробежала та искра, благодаря которой чужаки превращаются в друзей.