Обрядность и коллективный опыт
Мы гордимся своей индивидуальностью («я не просто один из многих»), и все же есть некое удовольствие в том, что порой наша хрупкая исключительность становится частью чего-то большего – единой силы, действующей ради всеобщего блага. Вот почему иногда мы собираемся вместе – на стадионах, в местах поклонения, в кинотеатрах. Голубям и пандам подобное несвойственно. В фильме «Хичкок» Энтони Хопкинс, исполнивший роль главного героя, стоит за дверью зала, прислушиваясь к каждому вздоху и воплю. Его фильм «Психо» превратил полный зал мельтешащих людишек в группу зрителей, объединенных общим, коллективным ощущением ужаса. Впрочем, с тем же успехом их могли объединить радость, удивление и любая другая человеческая эмоция. За исключением переломных моментов, наши чувства зачастую приглушены, обобщены и сплетены друг с другом так тесно, что нас едва ли что-то может взволновать. Зато в зрительном зале эти чувства, усиленные общим опытом, настолько живы, что их можно смаковать, невзирая на нашу старость и цинизм, – они как мамин рецепт из детства. Такова сила кинематографа, и во многом именно поэтому он приводит людей в восторг.
Телевидение охватывает группы поменьше, но все же способно объединить не только членов семьи, сидящих на диване, но и приятелей, столпившихся у кулера или болтающих о пустяках. Благодаря ему мы чувствуем связь с духом времени и не ощущаем себя песчинкой в этой безжалостной вселенной. Задача писателя – создать обряд, момент, механизм, вокруг которого объединятся люди. Проще говоря, когда мы смотрим спектакль, фильм или телепередачу, когда слушаем радио или читаем книгу, мы не одиноки.
Истории говорят за нас
Порой я шучу, что в жизни писателя три преимущества. Во-первых, вечеринки. Во-вторых, узнаешь, что в жизни не бывает ничего плохого – все становится материалом для истории. В-третьих, предоставляется возможность заглянуть в места, которые обычно закрыты для людей, не имеющих к ним прямого отношения. Мне доводилось ездить на заднем сиденье полицейских автомобилей, на переднем сиденье скорой помощи, бродить по коридорам тюрьмы, беседовать с солдатами, медсестрами, спасателями, профессиональными юристами и инженерами из самых разных отраслей. Разумеется, приходится предъявить документы, но, как только попадаешь внутрь, просто поразительно, с какой готовностью люди вступают в беседу. Это происходит потому, что все мы хотим, чтобы нас выслушали, одобрили. Забвение обладает не меньшей властью, чем творчество, и даже если не всем нам грозит вот-вот исчезнуть навечно, пожалуй, каждого гложет некая остаточная тревога, что мы отстанем, а племя меж тем двинется дальше, – это первобытный инстинкт.
Знаете, почему поют дрозды? Причины могут быть разные: поднять тревогу, заявить права на свою территорию, оповестить всех о наступлении рассвета или позвать самку. У человека репертуар куда обширнее (а может, точно такой же, разве что в нем больше нюансов), тем не менее даже те из нас, кто не является «писателем», знают, что иногда возникает острая необходимость передать сообщение.
Порой они весьма просты: «человек за бортом», «полицейский ранен», «на помощь». Эти фразы не надо оттачивать, перестраивать, выверять. Но когда ребенок прибегает к маме рассказать, что в кустах медленно ползает червяк, его тоже подстегивает необходимость высказаться. Нам знакомы такие «неотложные задачи». Чтобы поведать о них, не требуется усилий. Вообще-то, у нас даже выбора нет, кроме как рассказать о том, что привлекло наше внимание. Мы оживленно говорим и жестикулируем, ведь в этот момент мы увлечены, и, подобно дрозду, который поет, потому что не знает, как еще выразить себя, уже не мы управляем своей речью, а речь управляет нами. На этом уровне общения не существует техники и нет места сомнениям. Это прекрасная точка отсчета, и, если вы сможете поймать этот момент, начинайте писать. А поймать его можно только в том случае, если вам есть что сказать.
Конкретное проявление такого общения обуславливают обстоятельства, но само общение осуществляем все мы. Выживание и прогресс нашей семьи, племени и вида зависит от того, насколько быстро мы передадим то или иное сообщение. Это может быть крик – скажем, «пожар!». Это может быть более глубокий и осмысленный философский вопрос. Но у нас это в крови. Благодаря слову – в том числе письменному – мы чувствуем себя живыми, полноценными, подобно тому как птица чувствует себя живой, когда поет.
К слову о нематериальном…
Вы ничем не можете измерить любовь, смелость, доверие, ревность и ярость – разве что тем, как они влияют на наши поступки. Их точно не закупоришь в бутылке, не закатаешь в жестяной банке. Так как же мы их ощущаем?
Достаточно, чтобы тебя вытолкнули из очереди, и ты поймешь, что значит «играть по правилам». Штраф за парковку из-за того, что желтая линия разметки оказалась скрыта мусором, точно не заставит нас сомневаться в важности справедливости. И пока философы, ученые и теологи пытаются понять, в чем же правда, зарывшись в научные заметки и повторяя друг другу прописные истины, мы понимаем, как неприятно лгать, и ценим тех, кто честен с нами.
Благодаря историям мы сталкиваемся со множеством важных мелочей, не рискуя получить штраф за парковку или подвергнуться опасности, как бывает с настоящей пожарной бригадой. Вызывая в нашем воображении облик реального мира, рассказы предоставляют шанс познать его, оставаясь в безопасности собственного кресла.
При этом через истории мы можем насладиться неясными ощущениями, которым не подобрать названия – или, точнее, которые невозможно описать одним словом. Именно это отличает историю от эссе, академического анализа и проповеди, ведь они описывают событие, а история позволяет пережить его.
Вот почему величайшие сюжеты невозможно в полной мере проанализировать. По той же причине люди по-разному воспринимают одно и то же произведение. По той же причине человек может вернуться к истории в другом возрасте и понять ее по-другому. Смысл таких сюжетов настолько глубок, что порой выходит за пределы языка; он может в любой момент измениться вместе с нашим внутренним миром. Рассказчик, быть может, и пытается определенным образом направлять этот внутренний мир, но преуспевает в этом лишь до поры до времени. Сильный текст предполагает вовлеченность читателя. Иногда даже автор не способен выразить смысл своего произведения иначе как самим произведением. Он пишет просто потому, что интуитивно чувствует, что так должно быть.
Веселье
В драматургии есть место и забавам. Неспроста мы называем актерскую игру игрой. Зрелище должно радовать, удивлять, ошарашивать и, быть может, даже ужасать.
Когда моему сыну было шесть, я взял его с собой на съемки – посмотреть, как все происходит. Воскресным утром мы работали на улицах Бристоля и снимали, как полицейский под прикрытием гонится за грабителем, укравшим сумочку, – не глядя на светофоры, едва не попав под машину. Местная полиция была в курсе происходящего, и мы контролировали светофоры, подстраивая их под себя. И чудо! – мимо проезжала полицейская машина из соседнего округа. Офицеры остановились на переходе, увидели погоню. Они рванули наперерез движению, врубили сирену и погнались за двумя актерами, один из которых на бегу повернулся и крикнул: «Офицер, все в порядке, мы просто притворяемся». И тут они заметили съемочную бригаду.
И мой сын все понял. Он ведь играл с друзьями, и они тоже притворялись. Во всей этой ситуации его восхитили взрослые люди, чья профессия заключалась в том, чтобы вести себя как дети. Некоторое время с пустя учитель спросил его, кем работает его папа, и мой сын ответил: «Глупостями занимается».
Может ли нечто серьезное быть глупым, а глупое – серьезным? Почему дети играют, а некоторые взрослые так и не вырастают из этого? А подумайте-ка сами! Только помните, что одна из составляющих драматургии – радость. Порой истории используют, чтобы преподать урок, поднять какой-то вопрос. Однажды я использовал персонажа-медика, чтобы отчитать государство за приватизацию медицинских учреждений. Впрочем, какой бы полезной ни была обличительная речь, наступает момент, когда с драмой пора заканчивать. В конечном счете есть игра ради игры. И хоть недавние исследования и показали, что, раскачиваясь на качелях, дети развивают баланс внутреннего уха, вряд ли они задумываются об этом в процессе.
Развлечение
Под развлечением понимается способность удержать внимание. Внимание постоянно на что-то обращено. Зачастую оно блуждает в катакомбах запутанных неврозов, глубочайших страхов, жалких тревог и незначительных переживаний. Наша ответственность как писателей – спасти зрителей от этой чумы. Под нашей охраной они будут свободны, пусть и на пару минут – а может, на все девяносто. Если их внимание ослабнет хоть на секунду, ими вновь завладеют ипотека, домашнее задание, начальник, эпидермофития стопы и кошачьи блохи. А виноваты будете вы. На мгновение вы становитесь на одну ступень с повышением заработной платы, которое так и не удалось получить, с присланной на работе мерзкой служебной запиской. Так что вы лишаетесь внимания аудитории на свой страх и риск.
И т. д.
Еда питает наш организм, а потому, безусловно, приносит пользу, но еще благодаря ей люди собираются вместе, отмечают особые даты, готовят угощение и т. д. Чем сложнее какой-либо предмет, тем больше у него функций. Надо понимать, что история является крайне сложным многофункциональным продуктом. Я перечислил лишь некоторые – наиболее распространенные – ответы на свой вопрос и добавил кое-что от себя. Составьте собственный список. Добавьте в него то, что я опустил. Приукрасьте или скорректируйте мои предложения. И оставьте эти вопросы открытыми для себя. Ваши ответы, а может, и значение, которое вы придаете тем или иным вопросам, могут измениться со временем, но это поможет вам вдохнуть жизнь в свой текст. Когда сюжет начнет буксовать, или покажется слишком плоским, или будет рычать на вас со стола, а мотивация будет угасать, сколько бы кофе вы ни пили, вспомните о том, как значимо это искусство. Вспомните, что делают писатели. Мы развлекаем, радуем и околдовываем отягощенные разумы других. Мы должны возвышать и одобрять, обогащать и развивать чувство собственного «я» на самом глубоком уровне. Такова наша работа. Мы поем для человечества. Не вы принимаете решение писать. И если когда-нибудь вы почувствуете, что вам не хочется этим заниматься, подумайте о том, что побудило вас заговорить. Быть может, это не вы выбрали историю, лежащую на вашем столе, ту, что бродит в вашей голове. Быть может, это она выбрала вас.
Так вы хотите быть сценаристом?
Иногда я задаю студентам еще один вопрос: почему вы хотите стать сценаристом? Это не совсем честно, ведь я не уверен, что у меня самого вообще было такое желание. И когда меня спрашивают, кем я работаю, всегда неловко использовать слово на букву «с».
Быть может, у вас все иначе – честно говоря, это не так важно. Но если вы хотите «быть сценаристом», то ищете таких приключений на свою голову, что, право слово, стоит заранее обдумать эту затею, прежде чем по неосторожности или по глупости взяться за ее воплощение.
Когда я впервые встретил своего наставника на BBC, он спросил, чем еще я занимаюсь. Встретив мой непонимающий взгляд, он пояснил: «Я имею в виду, что еще ты умеешь, кроме как писать, есть еще какие-то навыки, подготовка, образование, профессия?» Я сказал, что изучал право. «Так стань юристом! – воскликнул он. – А уж если решишь пренебречь моим советом, давай поговорим о сценариях». Лишь позже я понял, зачем он задал этот вопрос. Он был рад помочь мне стать сценаристом, но хотел полностью снять с себя ответственность за все мои страдания, к которым может привести такое решение. Вы ступаете на этот путь на свой страх и риск.
Так задумайтесь. Почему вы хотите стать сценаристом? Вы вообще хотите им быть? И что за профессия такая – сценарист? Мы уже прояснили, какова роль писателей в общем и целом и насколько она важна. Но на какую рутину вы подписываетесь? Как работают сценаристы, чем они живут и дышат, что чувствуют? Есть ли в их жизни некая привычная колея, или одинаковые для всех строгие принципы, или они живут как все? Как вы думаете, каково это будет? На этот вопрос нельзя ответить правильно или неправильно, суть в том, реалистично ли вы смотрите на вещи или пребываете во власти своих иллюзий. Как вы все себе представляете?
Если у вас уже есть некое представление о том, кто такой сценарист, повертите этот мысленный образ и так и сяк, посмотрите, получится ли изучить его как следует. Несколько лет назад я встретил старого школьного приятеля, который стал полицейским. Я как раз собирался сказать, как, должно быть, здорово знать, что ты изо дня в день приносишь реальную пользу этому миру, когда он поднял взгляд от кружки пива и произнес: «Знаешь, я ужасно, ужасно завидую тому, как ты живешь». Когда я надавил, пытаясь выяснить почему, он сказал, что давным-давно видел, как в одной рекламе богемные личности предавались праздному времяпрепровождению в бликах солнца, потягивая аперитивы (которые, собственно, и рекламировали), а он всегда мечтал, что однажды тоже сможет растянуться на травяном холме, а совсем рядом будут импровизировать поэты, читая только что сочиненные двустишия. Но вместо этого он выволакивал пьяниц из магазинов в неблагополучных кварталах Северного Лондона, а жизнь его мало напоминала рекламу. Вот только насколько точное впечатление у него сложилось о существовании представителей литературных кругов?
Ладно, допустим, в свое время я тоже мечтал распивать «Дюбонне», но на деле эта профессия – тяжкий труд. Ты пялишься на пустой лист, идея, над которой бьешься несколько дней, внезапно разваливается, клиент хочет сочетать несочетаемое, а непостижимое руководство просит внести дополнения, полностью разрушающие все самое важное в написанном сценарии. Актеры впервые читают сценарий в такси по дороге на съемки. Режиссеры вносят правки, чтобы потешить собственное эго с помощью постановки. В семь вечера в пятницу раздается телефонный звонок, и тебя просят «быстренько все переписать» к утру понедельника. Приходится долго тащиться в одиночестве от железнодорожной станции на собрание по сценарию, а потом тащиться обратно – так же долго и по-прежнему в одиночестве. И порой ты забываешь, с чего вообще вдруг захотел рассказать ту или иную историю, но какая, к черту, разница, если через три часа ты должен ее выслать? «Тебе никогда не было интересно, почему наши офисы находятся на первом этаже? – спросил как-то продюсер моего первого телесериала. – Это чтобы сценарист не разбился, выпрыгнув из окна».
Разумеется, есть и свои плюсы, но если у вас еще остались крупицы мечты о богемной жизни, откажитесь от них раз и навсегда – прямо сейчас. Это не путь наименьшего сопротивления. Легкой жизни не будет, как не будет и веселого пути от прилива вдохновения до красной ковровой дорожки. К слову, красная ковровая дорожка окрашена кровью приступов агонии, через которые вам придется пройти, чтобы добраться до цели. И даже если вы предстанете с наградой перед шквалом фотовспышек, скорее всего, на уме у вас будет следующий проект, с которым как раз возникли трудности. Как-то раз, через несколько недель после того, как нашу премьеру встретили овациями стоя, один из режиссеров сказал мне: «Знаешь, надо было мне глубже вдохнуть в тот момент».