– Вам что-нибудь принести? Чай или кофе? – спрашивает Шерил. Она тоже будет присутствовать при беседе, чтобы фиксировать каждое слово, сказанное участниками разговора. Как и Лейла, она спокойна и невозмутима.
– Нет, спасибо, – отказывается Пипа.
– Мне тоже не нужно, – говорит Макс.
У него темные густые волосы, которые вились бы красивыми кудрями, не будь они так коротко острижены. Короткая бородка напоминает трехдневную щетину, и только четкая линия под подбородком исключает вероятность того, что он просто забыл побриться. Высокий – шесть футов[4], не меньше, – в деловом костюме он выглядит весьма импозантно. Весь его вид вызывает доверие, так что некоторые родители поначалу принимают его за врача.
Они с женой держатся за руки, опустив переплетенные пальцы на диван. В кабинете самая простая обстановка: диванчик для родителей, два стула для персонала. Журнальный столик и корзинка с игрушками для детей. Коробка с салфетками. Пыльные искусственные цветы на подоконнике.
Табличка на двери гласит: «Комната отдыха», и любой может здесь уединиться, чтобы подумать или поговорить без свидетелей.
Лейлу ждет тяжелый разговор.
Она не приглашает сюда родителей для того, чтобы сообщить им хорошие новости: у ребенка ремиссия, инфекция побеждена, малыша можно забрать домой. В тишине этой комнаты узнают лишь самое страшное, и Лейла слышала, что ее называют «комнатой плача».
Лейла не может смягчить то, что она собирается сказать родителям Дилана, поэтому она и не пытается:
– Опухоль выросла.
Пипа громко ахает. Лейла объясняет, что сантиметровая частица опухоли, оставшаяся после операции – полностью удалить ее было невозможно, – увеличилась на три миллиметра. Она, хоть и медленно, но растет.
– Ему нужна еще одна операция? – спрашивает Макс.
Он мрачнеет, а Пипа прикусывает нижнюю губу изнутри. Оба в ожидании наклоняются вперед, надеясь, что Лейла предложит им что-то новое – то, чего они еще не пробовали.
Что-нибудь такое, что поможет сыну.
– Опухоль находится слишком близко к стволу головного мозга, – тихо говорит Лейла, зная, как мучительно для них каждое ее слово. – Дальнейшее вмешательство сопряжено с очень большим риском для жизни.
– Тогда химиотерапия?
Лейла поочередно смотрит на каждого.
– Мистер и миссис Адамс, повреждение мозга Дилана имеет обширный характер. Состояние мальчика не изменится, дальнейшее лечение поможет лишь выиграть немного времени, и мы должны сбалансировать это лечение с качеством его жизни.
За дверью слышатся чьи-то шаги и приглушенный смех.
– Что вы имеете в виду? – шепчет Пипа.
У Лейлы к горлу подкатывает комок. Когда она училась на медицинском факультете, одна из студенток волновалась, что не сможет справиться с эмоциями и расплачется, сообщая пациентам плохие новости. Преподаватель посоветовал ей, вместо того чтобы смотреть собеседнику в глаза, сосредоточиться на его переносице.
«С их точки зрения, вы все еще смотрите прямо на них, – объяснял он. – Но вы не увидите их глаз, и их эмоциональная реакция вас не затронет».
Но Лейле всегда казалось, что это сродни обману. Она смотрит Пипе в глаза. Та чуть заметно трясет головой. «Нет, нет, нет, нет, нет…»
– Я прошу вас принять решение относительно дальнейшей судьбы Дилана.
У Пипы вырывается стон. Он рождается где-то в глубине ее существа и рвется через приоткрытые губы, пока у нее не перехватывает дыхание.
– Я знаю, что вы с самого начала боялись именно этого, но мы сделали все, что было в наших силах.
– Сколько он проживет без лечения? На что мы можем рассчитывать?
Голос Макса звучит так громко, что Пипа невольно вздрагивает.
Это то, что хотели бы знать все родители, но на этот вопрос им не ответит ни один врач.
– Никто не может сказать наверняка. Конечно, мы облегчим ему существование – снимем боли, возможно, проведем еще один курс химиотерапии. Но все это паллиативные меры, они лишь облегчат симптомы, чтобы ребенок не страдал.
– Сколько?
– Несколько недель. Самое большое, три месяца.
Глаза Лейлы как два жала. Надо держаться. Она не имеет право потерять самообладание.
– А если мы продолжим лечение? – спрашивает Пипа, захлебываясь слезами. – Еще одна операция. Химиотерапия. Радиотерапия. Что тогда?
Лейла чуть колеблется.
– Возможно, это добавит ему еще несколько месяцев. Даже год, а может быть, и больше. Но даже при самом агрессивном лечении Дилан проживет не более двух или трех лет, и степень неврологических нарушений у мальчика говорит о том, что он будет глубоким инвалидом.
Пипа закрывает глаза, лицо ее искажается страданием, она судорожно сжимает кулаки.
– Многие люди с инвалидностью ведут вполне полноценную жизнь, – резко бросает Макс, словно цитируя социальную брошюру.
И он прав. Конечно же, он прав.
– Дилан полностью парализован. Он вряд ли сможет ходить, говорить, глотать и контролировать свой мочевой пузырь и кишечник. Без лекарств он будет испытывать постоянные боли. И вряд ли когда-нибудь осознает, что происходит вокруг. То есть он будет полностью зависеть от вас.
Пипа медленно поднимает глаза и морщит лоб.
– Но ведь мы его родители. Это наша забота.
– Сейчас онкологические заболевания исследуются больше, чем любые другие, – говорит Макс. – Появляются новые лекарства и методы лечения.
– Да, – соглашается Лейла.
– И есть случаи чудесного исцеления.
Лейла молчит. Она не верит в чудеса, только в науку, лекарства и МРТ-сканирование. Ей кажется, что Дилан уже достаточно настрадался. Но решение принимать не ей.
– Слепые люди пишут книги, безрукие рисуют картины ногами.
– Да.
– Инвалиды делают немыслимые вещи.
– Да.
Наклонившись вперед, Макс испытующе смотрит на Лейлу.
– Вы сказали, что Дилан вряд ли будет ходить. Значит, точно вы этого не знаете?
Лейла колеблется. Она уверена, что Дилан Адамс никогда не будет двигаться. Но стопроцентной гарантии она дать не может.
– Нет.
Макс встает, Пипа следует за ним, и Лейле ничего не остается, кроме как подняться тоже.
– Тогда мы продолжим лечение.
– Ну, чем у вас кончилось дело?
Ник и Лейла идут к стоянке, и ей приходится почти бежать, чтобы поспевать за его широкими шагами.
– Я дала им несколько дней, чтобы они подумали об этом и задали мне любые вопросы, а потом сами решили, что лучше для их сына.
Из родильного отделения выходит мужчина, в каждой руке у которого по детскому автомобильному креслу с живыми свертками. Изо всех сил напрягая руки, он старается держать кресла так, чтобы они не бились о его ноги. За ним осторожной походкой недавно родившей мамы идет миниатюрная блондинка. Лейла улыбается новоиспеченным родителям, и те сияют в ответ. На их лицах смесь гордости и страха – теперь не акушерки, а только они отвечают за благополучие своих детей. Сегодня отец поедет домой медленнее, чем когда-либо ездил, а мать усядется на заднем сиденье между своими младенцами и не спустит с них глаз, боясь пропустить малейший тревожный симптом.
Лейла с Ником ныряют в проход между родильным отделением и лабораторией, чтобы выйти к узкому зазору в живой изгороди, через который можно покинуть территорию больницы, сэкономив минут пять. Они направляются в «Королевский герб», паб по соседству с больницей, где вечно толкутся медики, забежавшие после работы выхватить пинту пива или выпить перед дежурством чашечку кофе без кофеина. Вообще-то Лейла сейчас должна быть в другом месте – ее подруга Руби отмечает сегодня день рождения, – но перед выходом во внешний мир ей требуется снять напряжение.
Ни один из них не берет для себя алкоголь. Лейла не употребляет его совсем, а Ник сейчас на дежурстве. Поэтому, заказав две чашки кофе, они несут их к свободному столику, где Ник задумчиво смотрит на Лейлу:
– А какого решения ты хочешь от них сама?
У Лейлы тяжело на сердце. «Хочешь» – неверное слово. Она вовсе не хочет ставить родителей Дилана перед мучительным выбором. Но в ее работе таких ситуаций не избежать.
– Мне кажется, они должны его отпустить, – наконец произносит она.
За дверью слышится громкое женское гоготанье. Все говорят одновременно. «Перианальный абсцесс… она все время дергалась… Мы были все в гною!» Потом они заказывают вино. «Большой бокал или маленький? Конечно, большой!» И стоят у бара, пока не нальют всем.
– А если они так не думают? – Ник делает паузу, чтобы придать вес словам, которые собирается сказать. – Ты подумала, что будешь делать дальше?
Мать Лейлы пыталась понять роль Ника в жизни Лейлы.
– Он твой учитель? – все время спрашивала она. – Ты опять учишься?
– Я учусь непрерывно, мама. Но он не учитель. Он мой наставник.
«Ты подумала, что будешь делать дальше?»
За все время, что Лейла была знакома с Ником, он ни разу не давал ей ответов. Он лишь задавал вопросы. Спрашивал, что она думает, и ободрял ее. «Вот видишь, ты и сама знаешь, что делать». Всегда, когда Лейла обращалась к Нику за советом, она уже знала ответ сама.
До сегодняшнего дня.
Ее молчание говорит само за себя. Опустив глаза, она смотрит на свой кофе.
– Тебе нужно над этим подумать, – мягко, но настойчиво произносит он.
Наверное, к Руби идти уже поздно. К тому же из нее сегодня плохая компания.
– Ты голоден? – спрашивает она прежде, чем успевает остановить себя. – Может быть, поужинаем вместе?
Повисает неловкое молчание. Потом Ник дружески улыбается, что еще хуже, чем молчание, потому что ясно, что он боится ее обидеть. Лейле хочется залезть под стол и исчезнуть.
– Мне надо идти. Дела семейные.
«Дела семейные». Его жена.
– Ну, конечно, – вспыхивает Лейла.
Она вовсе не хотела…
Или все-таки хотела?
– Как-нибудь в другой раз.
– Обязательно.
Она торопливо встает, ударяясь о стол.
Исчезнуть.
– Все равно я должна быть на вечеринке. Во всяком случае, мне нужно хотя бы показаться.
Сигнал телефона, оповещающий о пришедшем сообщении, приходит как раз вовремя, и Лейла счастлива чем-то занять руки. Номер ей незнаком.
«Лайм с содовой!»
Джим наконец догадался, какие витамины предпочитает Лейла. На следующей неделе он хочет пригласить ее в бар.
«Почему бы и нет?» – набирает она ответ.
Ресторан полон, и Лейла не сразу находит стол подруги.
– Извини, задержалась на работе, Руби.
– Ничего страшного, – чуть натянуто улыбается та. В последнее время она слишком часто слышит эту отговорку.
Есть причина, почему врачи и медсестры предпочитают общаться, заводить романы и семьи в своем кругу – меньше объяснений, и не нужны извинения.
Руби пододвигается так, чтобы Лейла могла протиснуться на скамейку рядом с ней. Лейла целует мужа Руби, машет Скотту и Дэнни, которые беседуют на другом конце стола, и оглядывается в поисках знакомых. За столом собралось около дюжины гостей, пришедших отметить сорокалетие Руби. Она была первой, с кем познакомилась Лейла, когда приехала в Англию, чтобы получить степень магистра гуманитарных наук. Руби, испытав то, что она называла «кризисом среднего возраста», бросила вполне надежное и безопасное бухгалтерское дело и, получив постдипломное свидетельство, стала преподавателем естественных наук. Через восемь лет она доросла до заместителя директора школы, что, по мнению местной газеты, было «серьезным испытанием», и теперь ее светская жизнь ограничивается лишь праздниками и каникулами.
– Сейчас подадут десерт, – сообщает она Лейле.
Все уже покончили с горячим, и со стола убрали грязную посуду, оставив на усеянной пятнами скатерти лишь тарелки с оливками. Лейла заказывает мохито и обмакивает кусочек оставшегося хлеба в бальзамический уксус. Атмосфера вокруг наполнена звяканьем приборов и оживленными разговорами, прерываемыми взрывами смеха. Громкого и беззаботного. Лейла оглядывает зал. За центральными столиками под большими люстрами сидят в основном компании: шумные девичники и запоздалые рождественские посиделки. По краям разбросаны небольшие столики, где в романтическом полумраке ужинают парочки. Пожилая пара, одетая, вероятно, для похода в театр, проверяет часы и поспешно оплачивает счет. Жизнь, полная любви, счастья и развлечений. У Лейлы перехватывает горло, и она с трудом глотает свой хлеб. Интересно, что сейчас делают Макс и Пипа и что они в конце концов решили.
– У тебя все в порядке? – спрашивает Кирсти, учительница, работающая вместе с Руби.
– Тяжелый день на работе.
– И ты говоришь это мне! Мой класс ждет от меня, что я устрою им пробный экзамен по истории, одного повторения им мало!
– И как же они его сдадут?
На лице Кирсти появляется самодовольное выражение.
– Как обычно! Отличники и двоечники получат то, что заслуживают, а те, что в середине, получат пинка под зад, чтобы должным образом подготовиться к основному экзамену. Если, конечно, они не хотят упустить свои шансы на место в университете.
Глотнув из бокала, она добавляет:
– Сплошная головная боль!
У Лейлы вибрирует телефон. Она проверяет экран на случай, если это с работы, но видит, что сообщение от Джима, который уточняет время их встречи.
– О, у тебя свидание? – интересуется Руби.
Лейла кладет телефон экраном вниз.
– Так, пустяки.
– Да ладно тебе, не будь такой.
Руби хватает телефон, и Лейла мгновенно взрывается – сказывается напряжение тяжелого рабочего дня:
– Черт бы тебя побрал, Руби!
За столом на долю секунды повисает тишина, после чего шум разговоров возобновляется.
– Извини меня, Руби, – говорит Лейла, дотрагиваясь до руки подруги.
– Трудный день?
Лейла кивает. Она хочет поговорить об этом с Руби, но ее муж кладет вилку и наклоняется над столом:
– Вы слышали о переэкзаменовке по биологии? Наши аттестаты уже ничего не стоят.
Разговоры прерываются общим вздохом негодования.
Лейла обменивается взглядом солидарности с Дэнни – журналистом и единственным в компании, кто не имеет отношения к преподаванию.
– Хотел бы я, чтобы мой французский аттестат ничего не стоил, – произносит кто-то. – Тогда у меня был бы шанс поменять это дерьмо.
Все дружно смеются, а Лейла, откинувшись на спинку скамейки, вспоминает о Дилане. Покидая сегодня отделение, она задержалась у палаты № 1. Дверь была открыта, и она увидела, как Кили Джекобс из отделения общей педиатрии нежно покачивает на руках Дарси, жадно сосущую из бутылочки. Лейла уже собиралась уходить, когда монитор Дарси вдруг суматошно запищал. Кили ловко вытащила бутылочку и, дождавшись, когда дыхание у девочки стабилизировалось, снова поднесла ее к губам Дарси. Поймав взгляд Лейлы, она улыбнулась.
– Глаза у этой крошки больше, чем желудок.
Дилан спал на средней кроватке, окруженный клубком из трубок и проводов. Из его ноздри тянулась тонкая питательная трубка, а на обеих ручках торчали канюли, позволяющие быстро добраться до вен. Рядом с ним сидели Пипа и Макс. Их стулья были тесно сдвинуты, и Пипа прижалась к мужу, а он крепко обнимал ее за плечи. Они даже не подняли головы. Они не видели ни Лейлы, ни ее слез, которые она не успела смахнуть.
– Что произошло?
Лейла смущенно поднимает глаза. Уже принесли десерт.
– Что-то случилось на работе? – спрашивает Руби, всматриваясь в ее лицо.
Лейла молча качает головой, не решаясь говорить.
– Кто-то умер?
Лейла делает глоток, чтобы прочистить горло.
– Нет, никто не умер.
Еще не умер.
Глава 9
Пипа
Макс везет нас домой. Я сижу, зажав руки между коленями, и завидую его отстраненности – сосредоточенность на дороге не дает ему отвлекаться и думать о Дилане.
Машина Макса используется реже, чем моя. По большей части она простаивает на парковке в аэропорту, и поэтому в ней меньше следов от пикников и прогулок в непогоду. Однако, опустившись на колени и пошарив под сиденьями, я, скорее всего, обнаружу там изюм, хлебную палочку или пакет от слоеных пирожных. Рядом со мной, в кармане двери, диск с детскими песенками, а позади меня автомобильное кресло Дилана, терпеливо ожидающее своего хозяина.