– Это, наверное, не работа или… очень странная работа. Я просто сейчас живу тут, и они меня кормят и обследуют. Даже платят иногда.
– Платят? – Мне стало смешно. – Деньги опять в цене поднялись?
– Чего ржешь! – Похоже, она обиделась. – Не только деньгами платить можно. Мне вон то одежку подкинут, то рюкзачок прямо со склада. – Она продемонстрировала уже отмеченный мной рюкзак с розочкой: и в самом деле новенький. – Еще батарейки дают. Пачками.
– Зачем они тебе пачками? Ты что, терминатор? Кстати, дашь одну? У меня фонарик сдох.
Мара впервые улыбнулась:
– Ну, вот ты и сам уже понял, зачем нужны батарейки. Сейчас посмотрю. А кто такой терминатор?
– Неважно, забудь.
Она начала рыться в рюкзаке, а я мучительно размышлял. На кой бы черт ее непонятным работодателям похищать Жору? Чтобы обследовать? Так приди сейчас к нам в Могильник, брось клич, за еду столько научного материала набежит! Еще и конкурс за место устроят. Хватит даже одного запаха говяжьей тушенки, как мне. Или вон «синтетической» копченой колбасы… Пойти все-таки попытаться найти их и спросить? А вдруг у брата с ними какие-то дела были? Он же весь в идеях, с самыми разными людьми постоянно общается и мне всего не рассказывает.
Мара будто услышала мои мысли, сказала хмуро:
– Кир, даже не думай идти к ним. Только навредишь. И не факт, что именно они твоего брата взяли.
– А кто же тогда? Сама сказала: чужие здесь не ходят.
Она протянула батарейку:
– Держи, должна подойти. Чужих тут не бывает. По идее. Но вы же с братом как-то тут оказались. Так что иди лучше пока домой, а я подумаю, что можно сделать. Как наружу попасть, знаешь?
Я помотал головой. Она хихикнула:
– Что, вас с братцем в мешках сюда притащили, как царевича Додона?
– Какого еще Додона? Гвидона, может? И уж тогда не в мешке, а в бочке?
– Я так и поняла, что ты умный, – кивнула девица. – Пошли, покажу выход.
По моим представлениям, мы с Жорой не успели зайти далеко. Однако Мара все вела и вела меня. Коридор сузился, потом она отодвинула скособоченный щит из старого оргалита, за ним зияла пещера, такая же, как наши каменоломни у Могильника. Только плесенью почти не пахло.
Вот тут и пригодилась ее батарейка. Подошла, слава богам, фонарик наконец-то изверг из себя вразумительный свет.
Проход, по которому мы шли, был очень кривой и такой узкий, что приходилось двигаться гуськом. Под подошвой хлюпнуло, и я испуганно дернул ногой.
– Не бойся, это не дождевая вода, – предупредила вопрос Мара. – Не с поверхности. Если бы пещеру затапливало после каждого ливня или по весне, в половодье, фиг бы кто выжил. А тут всего лишь грунтовые воды. Вон там и вон там, – она ткнула пальцем в сторону и за спину, – два ключа бьют. Только ты сами родники не увидишь, потому что их, еще когда я маленькой была, зацементировали сверху, от греха подальше, а ручейки направили по трубам к резервуарам. Сам небось знаешь, откуда вы воду набираете.
Питьевую воду мы в Могильнике набирали из трубы, это верно. Кран открывался дважды в сутки на полчаса. Еще я знал, что раз в неделю дежурные ходят вдоль трубы до восполняемой естественным образом цистерны: при необходимости проводят профилактику или ремонт, меняют очистные фильтры, но в основном их посылают туда ради замены аккумулятора в счетчике Гейгера, который возле резервуара установлен. Однако сам я ни разу там не был – не доверяли мне: как привыкли чужаком считать, так до сей поры и считали. А может, причиной недоверия было то, что я казался им «болезным» – из-за бзиков и заскоков, как называл мои временные помрачения Жора. Как бы то ни было, про родники я слышал впервые. Мне вообще как-то не приходило в голову поинтересоваться, откуда в Могильнике водопровод. Думал, он тут с довоенных времен. А оно вон как – оказывается, его при Маре делали, значит, уже после Катастрофы.
– А попроще нет выхода? – не выдержал я через полчаса болтания в каменной кишке.
– Тебе наружу надо или неприятностей?
Неприятностей мне уже и так хватало, поэтому я молча шлепал за ней дальше, злясь на то, как все нескладно вышло. Наконец впереди забрезжило что-то похожее на дневной свет. Я глазам не поверил: ну ладно оргалит в качестве двери, ну ладно листы металла с пенопластом и герметиком – это все-таки хоть какая-то защита, для идиотов сойдет. Но чтобы совсем без защиты?!
Мы вылезли в заросшую кустами щель рядом с железнодорожной насыпью, это был западный край городка. Неподалеку находились Волчий лес и Гуслицкий монастырь с почти идеальным радиационным фоном. Что, видимо, объясняло наплевательское отношение к защите на входе в пещеру.
А еще где-то здесь шастали огромные волки, в две секунды разрывающие человека на мелкие кусочки.
Очень не по себе стало. Нацепил респиратор. Надвинул капюшон. Натянул краги. Спросил Мару:
– А ты что без противогаза ходишь?
Она усмехнулась, разматывая провода от наушников:
– Толку-то от этих намордников… Лучше давай пастилками угощу. Помогает от радиации.
М-да. Пастилки от радиации. Это что же в голове должно быть, чтобы до такого додуматься?
Мара деловито порылась в рюкзаке, протянула две коричневые пластинки.
– Держи.
От чего они там помогают – наплевать, я два дня ничего не ел, а пахнет вкусно и еще… смутно знакомо. Только не могу вспомнить чем.
Я заглотил сразу обе, они сладковатые оказались, но не приторные, то, что надо. И вкус тоже знакомый. Да блин, лакрица же это. Вкус прошлой жизни. Я до Катастрофы успел два раза в Германию слетать – один раз с классом, другой с Жоркой; там, помню, пирожные мне нравились со вкусом лакрицы. Но откуда она здесь, в этом гребаном Куровском?
Мара пританцовывала под музыку в наушниках, мне даже завидно стало.
– Хочешь послушать? – почувствовала, наверное, мое настроение.
Конечно, хочу. Два десятка лет никакой музыки не слушал, кроме криков, храпа и завываний. Застольные песнопения походили на музыку еще меньше, чем вышеперечисленное. Не на чем же слушать, аккумуляторы – большая ценность, разве только у Босса в них недостатка нет. Не на него ли она работает, кстати?
Интересно, что там у нее в плеере? Что было самым популярным перед тем, как все мы попали под землю?
В наушниках играла классика шестидесятилетней давности. Let it be.
– Ты что, любишь «Битлз»?! Откуда это у тебя?
Выглядела девушка года на три младше Катастрофы. Значит, это уже сейчас, в новой реальности, кто-то подсадил ее на битлов. А может, это в принципе единственная сохранившаяся у крысоедов запись…
– Я живу в них. – Мара нетерпеливо протянула руку: забрать, потом вдруг расщедрилась: – Давай одно «ухо» тебе, другое – мне.
Не то чтобы я слишком любил эту песню, но она унесла меня. Как будто не было всего этого ужаса. Я опять стал школьником со всеми нелепыми, но искренними надеждами на будущее. Я ведь и английский знал неплохо, а сейчас почему-то удивился, что понимаю текст:
Когда мне трудно,Мама Мэри приходит —Говорит слова шепотом: «Это должно быть».И в мой самый темный часОна рядом и говорит слова шепотом:«Это должно быть».Когда-то я неоднократно слушал эту песню, но не вдумывался в смысл. А сейчас вдруг ощутил каждое слово.
И когда люди с разбитым сердцемСогласятся жить в мире,Будет ответ, пусть будет.Даже если они расстались,Есть еще шанс, что они встретятся…Будет ответ, это должно быть.Над заброшенной железной дорогой плыли тяжелые тучи. Потемневшее небо выветрило все воспоминания. Собирался дождь. Надо искать, где укрыться, но Мара беспечно пританцовывала, будто ее ничего не касается. Ее покачивающаяся стройная фигурка в черной футболке на фоне бежевой коробки комбината и грозовых туч выглядела чужеродным кусочком мозаики. И тут боковым зрением я углядел серую тень в кустах у железнодорожной насыпи. Да, я слышал, что волки-мутанты большие, и как они воют, тоже слышал. Но когда вот так видишь рядом дикую собаку размером с лошадь, ну, пускай с хорошего пони, в животе очень неприятно холодеет.
– Мара! – Я тронул девушку за плечо, показав глазами.
– Не бойся, – равнодушно отозвалась она, – он сытый. Но ага, пошли отсюда. Тебе пора, да и мне тоже.
Она забрала у меня наушник, выключила допотопный кассетный плеер и сунула его в рюкзак.
Глава вторая
Мы бодро топали по улице Советской. Насколько я помнил топографию этого чудесного городка, до Новинского шоссе, выводящего к моему Могильнику, еще идти и идти. Казалось, пятиэтажки с пустыми окнами и увитыми ядовитым плющом стенами не закончатся никогда. И тут черт меня дернул задрать голову и посмотреть в зенит. Бескрайнее небо вцепилось в меня, потянуло, засосало… Когда годами живешь под землей – у кого хочешь агорафобия разовьется. Выхватывать периферическим зрением тучи – далеко не то же самое, что осознанно поднять глаза и встретить ответный взгляд неба. Голова закружилась, грудь стиснуло стальным обручем, невыносимо захотелось забиться в какую-нибудь из заброшенных «хрущевок». Полцарства, что называется, за предлог, чтобы укрыться в подъезде!
– Стой! – дернула меня за рукав Мара. – Сюда лучше не наступать.
Я даже не понял, что она имеет в виду, позволил девчонке вести себя, будто слепого, затем кое-как собрался, надвинул поплотнее резиновый капюшон и ускорил шаг. Чтобы быстрее вернуться домой. Под землю.
Кстати, не все из местных были привязаны к Могильнику так же, как я. Многие считали, что давно пора выйти наружу, выгнать из монастыря волчью секту и устроить там птицеферму, раз фон нормальный. Тем более что напротив, в окрестностях психушки, сохранилось много скотных сараев – так докладывали сталкеры. В последнее время даже сходки устраивали по этому поводу – со спорами, переходящими в драки. Парня выскакивающим лезвием зарезали как раз на таком мероприятии.
Спорили о том, почему у монастыря не фонит. Кто-то говорил, что там благодать, а кто-то – что неизвестная аномалия, которая, может, еще хуже, чем радиация, на человека действует. Нынешние куровские староверы называли себя Свидетелями Чистилища и запугивали всех, кто хотел выйти на поверхность. У них такая идея была: вся эта Катастрофа – Конец Света, который Бог наслал за наши грехи. И те, кто смог выжить, еще не имеют права лицезреть новый мир. Чтобы такое право получить, они должны отсидеть какой-то определенный срок в Чистилище. Этим Чистилищем крысоеды назначили несчастный скифский Могильник, в котором скрывались от последствий Апокалипсиса. Вот интересно было бы посмотреть на коллективный когнитивный диссонанс, когда выяснилось, что помимо первого есть и второй Могильник с выжившими, и подземелья с засевшей под комбинатом бандой Босса. Наверняка в рядах староверов возникло много разногласий относительно того, являются ли все остальные тоже избранными. Иначе получалось, что они там в своем Могильнике два десятка лет блюли заповеди и придерживались всевозможных ритуалов, платочки беленькие носили и так далее – а по соседству другие люди не молились, не постились, даже наоборот – разными непотребствами занимались, а вот поди ж ты, тоже живехоньки! Обидно, наверное.
«Свидетели» раздражали меня всем, начиная с истерических голосов навязчивых проповедников и заканчивая одеждами, в которые они упорно рядились. Первобытно-общинный строй со всеми ценностями и укладом, естественно, прилагался. Впрочем, сегодня я имел счастье убедиться, что не все крысоеды одинаковы. Оказывается, встречались и такие, не разделяющие религиозных убеждений большинства представителей общины. А ведь это, на минутку, дочь главы староверов!
…Мы с Марой уже почти рысью продвигались по Советской, временами продираясь сквозь опутавшие асфальт стальные нити мутировавшего вьюнка. Я нещадно потел в своем резиновом коконе и совершенно непоследовательно завидовал девице в одной футболке и без респиратора. Неожиданно из-за потрескавшегося угла пятиэтажки появилась женщина лет тридцати с белесыми ресницами и каким-то коровьим, что ли, выражением лица. Она испуганно озиралась, но нас явно не заметила из-за разросшихся кустов. Потопталась у обочины и перебежала на нашу сторону дороги так робко, будто ожидала, что сейчас от светофора на нее помчится поток машин, навсегда застывших на стертой временем стоп-линии. Я даже не успел удивиться. Ветер донес обрывки ругани, и вскоре сквозь ветви кустов я увидел группу людей. Этих самых «свидетелей» в длиннополых льняных тряпках.
Даже мне стало не по себе, хотя что они могли мне сделать? Заболтать до смерти? А незнакомая женщина явно перепугалась еще больше. Заметалась, привлекая к себе внимание, снова выбежала на дорогу. Стояла бы спокойно, может, и не заметили бы ее среди кустов, но это ж нужно самообладание, а его у нее явно не водилось, тем более в стрессовой ситуации. От толпы тут же отделились два парня. В несколько прыжков они оказались рядом с женщиной, схватили ее под руки и поволокли к остальным. Та громко зарыдала; один из парней, не глядя, шмякнул ей ладонью по лицу; она затихла, продолжая сосредоточенно перебирать ногами.
Наблюдая за сценой, я упустил из виду Мару, а она в это время, оказывается, отломала длинную массивную ветку с густой порослью и выскочила с ней на дорогу перед парнями.
– Лизка, беги! – завопила девица.
И со всей дури стегнула своим разлапистым орудием ближайшего к ней парня. Он выпустил Лизину руку, но та не воспользовалась замешательством, хотя вторую руку в такой ситуации тоже можно было бы освободить без труда.
– Лизка… – В голосе Мары прозвучали огорчение и разочарование.
Староверы двинулись в нашу сторону. Вперед вырвался старикашка с кудлатой сальной бороденкой – то ли этот самый, то ли похожий встречался мне в нашем Могильнике, когда такая же вот толпа приходила проповедовать. За старикашкой, не отступая ни на шаг, следовала баба в кипенно-белом платке.
Дедок без предисловий вцепился Маре в рукав:
– Мария! Тебе надо быть внизу!
– Отстань!!! – Девушка яростно отдирала от себя его руки, но старикашка, как репей, тут же ловко перехватывался.
– Божена, где мешок? – крикнул он бабе в платке. – Накинь ей на голову!
Наблюдать дальше я уже не мог. Вынырнул из кустов, подбежал, отцепил это чудо природы от Мары. Она тут же скрылась в ближайшем подъезде, а я влип основательно. Старикашка уже висел на мне и орал в ухо, брызжа слюной:
– Верни мне дочь, безбожник! Где твоя совесть?
Рядом Божена с каменным выражением лица расправляла мешок, как будто всерьез готовилась засунуть меня в него. Два амбала продолжали выворачивать руки несчастной Лизке, которая смирилась и больше не издавала никаких звуков. Мне это все порядком надоело. Я схватил дедка за плечи, встряхнул. Цепкие лапки разжались.
– Вашу дочь вернуть не могу, поскольку у меня ее нет. Вот! Видите? Ни в карманах, ни в рукаве, ни за шиворотом. Мы с ней познакомились меньше часа назад. Вопросы есть? Нет? Тогда досвидос! – И я собрался уходить, но меня стали хватать за руки еще какие-то невменяемые. Они требовали немедленно спуститься под землю и никогда оттуда не выходить, потому что небо теперь не для людей и я что-то там нарушаю. Ага. Интересно, а сами они что, не люди? Почему сами-то тут шляются? Или перед Богом все равны, но некоторые равнее?
Кроме старца с сальной бороденкой, все незнакомые, не из нашего Могильника, да и запомнил бы я эти хари, если бы в гости такие пришли. С одной стороны, жаль: взывать к совести или голосу разума легче, когда оппонент тебе знаком. С другой стороны, очень даже хорошо: дойди дело до реальной потасовки, сворачивать носы и выбивать зубы психологически проще чужакам.