Побежденных врагов Хельги не придавал казни, а безоружными высаживал на берег и брал с них клятвы никогда больше не нападать на ругов. Но некоторые вспоминали потом, что Рафн через посыльных сообщал о высаженных местным бондам, и те их вскорости отлавливали и умерщвляли.
Вспоминали также, что однажды в тихую погоду с мачты сорвался огромный брус, а Хельги как раз стоял внизу, и если бы не его поразительная изворотливость, брус наверняка проломил бы ему голову.
28
На следующий год конунг Эйвинд несколько раз отправлял Хельги собирать подати с дальних островов; те давно задолжали конунгу, но никто из людей Эйвинда не хотел туда ехать. Хельги же ни в чем не отказывал своему приемному отцу, как конунг велел ему себя называть.
Ничего не рассказывают о том, как он эти долги собирал.
Зато известно, что во время одной из поездок корабль Хельги попал в бурю. Лето уже кончалось, и часто свирепствовала непогода, потому как дело шло к зиме. Но конунг велел Хельги напоследок сплавать на Утсиру и взыскать там просроченную дань. Рафн в этот раз не поехал, так как у него разболелось бедро.
Вышли в море при ясной погоде. Но к середине дня небо нахмурилось. А к вечеру с северо-запада налетел сильный ветер. Море бурлило, огромные валы обрушивались на корабль. А тут еще сверху посыпался такой крупный град, что одна градина весила целый эрир.
Люди приготовились к худшему. Молились: кто – Тору, кто – Одину, кто – Ньёрду. Несколько человек бранили конунга Эйвинда за то, что отправил в плавание в заведомо опасное время. Все жалко выглядели. А Хельги облачился в красивую одежду. Золотистые волосы, которые обычно падали ему на плечи, он зачесал за уши и повязал шелковой лентой, украшенной золотом. На шею надел серебреную гривну с молоточками Тора. На запястье правой руки надел большой позолоченный браслет, который назывался Мольди, а на правую руку – золотое обручье, загнутое по краям и называвшееся Змеи Одина – то самое, которое когда-то принадлежало его отцу, Авальду Доброму. Лицо Хельги улыбалось, губы двигались. Он что-то радостно говорил, глядя на нос корабля, но слов его из-за громкого ветра никто не слышал.
Буря окончилась так же внезапно, как и началась. Море утихло и вместе с ним успокоились корабельщики. И тут Вестейн поинтересовался у Хельги, с какой стати он так разоделся и прихорошился.
– Знающие люди говорят, что чем наряднее ты выглядишь, тем лучше тебя примет морская богиня, – отвечал Хельги. – Я бы ее попросил, чтоб она проводила меня в Вальгаллу. Мой отец, Авальд, славным был человеком, и моя мать, Хельга, славной была женой. Она встретила ту же участь, что и ее муж. Фрея, я уверен, приняла ее в Фолькванг, свой чертог. Они бы меня сразу узнали по отцовскому обручью.
– А кому ты молился? – спросил Кари.
– Молись, не молись – от своей судьбы не уйдешь, – сказал Хельги и объяснил: – Я с кораблем разговаривал. Я ему говорил: «Счастливый путь, Верный. Мчись по волнам, бей в чело и в зубы, в щеки и в подбородок злую женщину, ломай ноги у чародейки!»
– А кто эта чародейка? – спросил Флоки.
– Буря. Кто же еще! – отвечал Хельги.
Тут надо сказать, что с той поры корабль, на котором плавал Хельги, стали называть Верный. И постепенно с корабля прозвище перекочевало на его командира – Верный, Надежный; Трувард на языке ругов.
29
Трудно далось это плавание Хельги и его спутникам.
А когда вернулись в Эйрикстадир, Нефьольф, конунгов казначей, взял у Хельги кошель с собранными деньгами, высыпал их на щит перед конунгом, некоторое время рассматривал, а потом говорит.
– Я думаю, что здесь собраны все самые никудышные денежки, которые нашлись на острове. Я, конунг, для тебя таких денег не взял бы.
Эйвинд кривил рот и молчал.
– Позови сюда кого-нибудь, чтобы их взвесили, – предложил Хельги.
Эйвинд безмолвствовал.
– Что ты тут раскомандовался? Надо будет – взвесим, – сказал Нефьольф.
И снова конунг промолчал.
– Мы так рисковали во время плавания. А он даже не поблагодарил тебя. Ясное дело, тебя оговорили, – объясняли потом Вестейн и Кари.
– Оговорить можно того, кому нет доверия, – сказал наставник Эндот.
30
Всю зиму, однако, конунг Эйвинд был с Хельги приветлив, на пирах сажал его рядом с собой и улыбался ему своим кривым ртом.
А когда наступила весна и открылась навигация, велел приемному сыну взять корабль и отправиться в дальнее плавание к Северным островам, сообщив, что казна его оскудела и ее надо пополнить.
По дороге Хельги было велено заехать в Фарсунд и там получить дополнительные указания от Кьётви Богатого, ярла Западного Агдира.
У Сульки и Соти теперь было по боевому кораблю, и они долго упрашивали отца, чтобы тот отпустил их вместе с Хельги. Но Эйвинд им снова наотрез отказал. Вместе с Хельги отправились Вестейн, Кари и Флоки, а также Рафн, у которого еще в начале зимы зажило бедро.
31
В Фарсунде ярл Кьётви Богатый не сразу принял Хельги. Так случилось, что как раз в это время в Фарсунде гостила Аса, правительница обоих Агдиров, и Кьётви, ясное дело, ни на шаг не отходил от хозяйки. Лишь на третий день Кьётви выкроил время, чтобы призвать к себе Хельги и дать ему деньги для Кетиля Плосконосого, который командовал на Гебридах.
На следующее утро Хельги уже собирался отплыть, когда вдруг прибежал человек и сообщил, что Хельги желают видеть.
– Кто?
В ответ на вопрос слуга лишь запрокинул голову и воздел руки к небу.
Хельги привели в длинный дом и усадили за стол, за которым сидели человек десять нарядно одетых людей. Во главе стола восседала Аса, причем сидела она на мужском высоком кресле хозяина, а Кьётви ярл сидел на противоположном месте для почетных гостей. Хельги усадили в конце стола и дали ему пить и есть. Аса даже не смотрела в его сторону, беседуя по очереди то с одним, то с другим из сидевших. Когда беседа заканчивалась, сидевший вставал и уходил. Так продолжалось до тех пор, пока за столом не остался один Хельги. Только тогда Аса на него посмотрела, но ничего не сказала, встала и вышла из застолья. А Хельги вернулся на корабль, потому что никто его не задерживал.
И снова ему не дали отплыть. Едва он поднялся на борт, снова прибежал какой-то слуга и сообщил, что Аса приглашает Хельги на вечернюю трапезу. Пришлось во второй раз отложить отъезд.
Вечером за столом было в три раза больше людей, еще более нарядных. Хельги, хотя и приоделся в самое дорогое свое платье, выглядел среди них, как бонд среди ярлов. Но мало кто обращал на него внимание. И всех менее – Аса.
Пир шел к концу, когда к Хельги подошла пожилая служанка и велела встать из-за стола и следовать за ней.
– Куда? Зачем?
На эти вопросы служанка не ответила.
Привели его в горницу и тут же заперли дверь снаружи.
Через некоторое время дверь отворилась и вошла Аса.
– Мне о тебе рассказывали, – сказала она. – Говорят, ты осиротел и у тебя нет отца.
– Меня воспитал конунг Эйвинд. Он называет меня своим сыном, – ответил Хельги.
– Не смеши меня. Какой он тебе отец! – сказала Аса.
Хельги не знал, что на это ответить. Аса же заперла дверь изнутри и сказала:
– Этой ночью будешь спать со мной. Нам надо с тобой познакомиться.
– Как вам будет угодно, – ответил Хельги.
Хельги в ту пору едва исполнилось восемнадцать. Асе было сорок семь, но выглядела она моложе. На ней было красное платье, а на платье богатые украшения. Сверху на ней была пурпурная накидка, донизу отороченная кружевом. Волосы у нее были не длинные, но густые и красивые.
Постель, на которую они легли, была с пологом из драгоценной ткани и с роскошными покрывалами. Когда Хельги разделся и лег, Аса наполнила его кубок заморским вином, которое редко подавали за столом у Эйвинда конунга.
Наутро Аса сказала:
– Ну вот, познакомились. Попробуем теперь подружиться.
– Как вам будет угодно, – снова сказал Хельги.
– Завтра утром я возвращаюсь в Харальдстадир. Мне угодно, чтобы ты поехал со мной, – сказала Аса.
Хельги возразил, что конунг Эйвинд послал его к Северным островам.
– Это он для тебя конунг. А для меня – послушный слуга, – сказала Аса.
– Но он дал мне людей и корабль, – продолжал возражать Хельги.
– Я дам тебе столько кораблей, сколько тебе понадобится, – говорит Аса.
– Но на причале меня ждут друзья.
– Возьми с собой тех, без кого не можешь обойтись, а остальные пусть выполняют приказ этого Эйвинда.
– Как вам будет угодно, – еще раз повторил Хельги.
– Матери у тебя тоже нет, – сказала Аса, разглядывая Хельги. – Люблю сирот. С юных лет сама сирота.
Она отперла дверь и велела служанке, той самой, которая привела Хельги в горницу:
– Скажи тем, кто нас видел, что им не поздоровится, если они не будут держать язык за зубами.
Тут они расстались. И Хельги пошел к кораблю.
У Рафна от удивления, что называется, глаза на лоб полезли, когда он узнал, что Хельги приказано остаться в Агдире и главным вместо себя назначить его, Рафна.
С Хельги не захотели расстаться Вестейн и Кари, а Флоки выразил желание продолжить плавание к Северным островам.
На следующий день Аса и Хельги отправились в Харальдстадир. Корабль у Асы был роскошный. Вытесанный из высокого, стройного дуба киль имел такую форму, что основной вес приходился на середину корабля, а заостренные концы киля облегчали скольжение по волнам. Шпангоут был сделан из твердого дуба и состоял из деревянных планок природной кривизны. Поверх шла обшивка из дубовых планок, оплетенных для пущей прочности веревками из еловых корней. Хельги уже научился разбираться в боевых кораблях и по достоинству оценил работу корабельных мастеров.
Житие Руси
– Девочка наша, Русь, как мы сказали, родилась в середине девятого века от Рождества Христова, – начал Профессор, глядя на Ведущего и к нему одному обращаясь. – Как у всякого живого существа, у нее были родители. Отцом ее был норманн, не важно какой – швед, норвежец или датчанин. Мать была смешанных кровей: наполовину финно-угорка, а другой половиной – словенка. От батюшки, норманна – или варяга, если вам так будет понятнее, – девочка унаследовала храбрость и воинственность. От матери – противоречивый букет: с одной стороны, словенские творческое вдохновение и лицедейское свободолюбие, а с другой – угорские трудолюбие и поразительное терпение. И сразу должен отметить, что эти три базовые и такие разные крови – норманнская, словенская и угорская – будут постоянно спорить друг с другом, искушая, дергая нашу героиню в разные стороны, иногда прямо противоположные.
Профессор грустно вздохнул. Ведущий воспользовался паузой, чтобы спросить у Драйвера:
– Ни разу не клюнуло?
Петрович за рулем катера покачал головой, буркнул себе под нос что-то угорское и не потрудился перевести.
Трулль достал из шкафчика бутылку пива, ловко откупорил ее и услужливо протянул Профессору. Увлеченный мыслями, Андрей Владимирович машинально принял бутылку из рук телезвезды и, не поблагодарив, продолжал:
– Историки и раньше, и до сих пор спорят, можно ли всерьез относиться к нашей древней истории. А мы с вами давайте так скажем: не важно, что нам другие люди рассказывают, а то судьбоносно и важно, что мы сами в памяти сердца своего сохранили. И что в этих воспоминаниях главное! Полагаю, почти все со мной согласятся, что в первое десятилетие жизни девочки Руси таким главным и судьбоносным событием-воспоминанием было ее крещение. Крестилась она в семилетнем возрасте и, вне всякого сомнения, сердцем, потому что крестителем был один из первых русских святых, святой князь Владимир. И в Сердце сразу два таинства совершились: крещение и венчание с Ним, Истинным ее Женихом – Спасителем и Владыкой! А крестной была Богородица.
– Ну вы даете, профессор! Вы еще и поэт! – не удержался Петрович.
Сенявин даже не глянул в его сторону и продолжал:
– Однако Плоть Руси, от отца и матери унаследованная, была слишком языческой. К тому же еще до крещения, после того как Хельги-Олег подчинил себе Кенугард-Киев, началось чудовищное смешение кровей. Ведь Киев был своего рода отстоем Великого переселения народов. Веками Азия двигалась в Европу, и чуть ли не каждое племя, вернее, его пенные ошметки, отбрасывало и прибивало к Киеву, где они оседали и перемешивались… Американцы называют себя melting pot – «плавильным котлом». Но по сравнению с нашим котлищем у них, господа, котелок, кастрюлька, почти новенькая!
– «Кастрюлька» у американцев! Браво, профессор! – теперь Ведущий не удержался. Сенявин же невозмутимо вещал:
– Взрослого Разумения у девочки, ясное дело, не было, и различные желания толкали ее в разные стороны. Историки называют это княжеской междоусобицей. Душа Руси металась между севером и югом, между Новгородом, Киевом и Владимиром и еще сильнее – между чистым христианским Сердцем и взрослеющей Плотью, наливавшейся земляной языческой силой. С биологической точки зрения дело, по сути, обычное; с такой-то гремучей наследственностью! И девица уж больно приметная и желанная. Многие на нее стали заглядываться, разные женихи стали являться и притязать. Шведа и германца Русь наша без труда отохотила. Но с Востока нагрянул Хан, сладить с которым тогда даже китайские императоры не могли. Хан ее, сладкую и разнузданную, сначала изнасиловал, а затем взнуздал и сделал своей наложницей.
Сенявин поднялся, взял из шкафчика стакан, налил в него пива и с жадностью к нему приложился.
Трулль что-то разглядывал в смартфоне.
Митя смотрел в сторону берега, где туман уже не дымился, а на полянах сгустился и уплотнился.
Почти опустошив стакан, Профессор заговорил:
– Сие произошло, когда, по нашему биологическому исчислению, Руси едва исполнилось двадцать два года… Хан был первым сожителем Руси. Историки называют это мужское господство монголо-татарским или ордынским игом. На мой взгляд – и на взгляд некоторых других вдумчивых историков, Ключевского например, – он был самым благоприятным сожителем для Руси. Хоть и крут, и жесток был, но держал при себе много наложниц, так что ездить к нему и ему отдаваться надо было лишь изредка. На Сердце и ту часть Души, которая к Сердцу привязана, Хан не претендовал. Требовал лишь, чтобы молились за его здоровье и благополучие. А в целом на христианскую веру не покушался, церкви не разрушал и новые разрешал строить. При нем, при Хане, расцвело русское православие. Множество святых людей объявилось, дабы свидетельствовать о Христе: от благоверного князя Александра Невского до великого нашего святого подвижника Сергия Радонежского, учителя и наставника многих других угодников и основателей божьих обителей. Храм Веры в Сердце Руси окреп и вознесся, и церкви земные к нему радостно прилепились. До него, до Хана, когда Русь свободной была, в своей свободе часто вредно безумствовала. А тут волей-неволей пришлось ей за ум взяться. Один за другим во главе русского державного Разумения встали Даниил Московский, Иван Калита, Дмитрий Донской, Владимир Андреевич Храбрый и другие достойные правители-воины. Плоть свою Русь многократно расширила и укрепила: от Смоленска до Пермского края, от Белого моря до Путивля. Три главные русские крови – норманнская, словенская и угорская, – которые раньше друг с другом ссорились, теперь примирились, и норманнская стала бесстрашно громить врага, угорская – творить чудеса выносливости и терпения, а словенская их творчески вдохновляла. Пока наконец не созрела великая мысль окончательно сбросить ханское иго и прогнать старого насильника. Мысль эту, как вы догадываетесь, историки называют Иваном Третьим, или Великим. По их летосчислению произошло сие в тысяча четыреста восьмидесятом году. Руси же тогда исполнилось тридцать шесть лет. Это была уже давно взрослая и сильная женщина. Она теперь носила другое имя – Московия… И у нее появился новый сожитель. Он давно присматривался к Руси, но подступать к ней стал, когда Хан уже совсем одряхлел.