Попадаться нельзя.
Прячась за ларьками, я бегу со всех ног. Главная улица напоминает поле боя, но я неотрывно смотрю вперед, на синий навес по ту сторону площади. Миновав ювелирный магазин, я останавливаюсь. Одного украшения хватит, чтобы спасти Килорна. Но в ту же секунду мне в лицо летит вихрь стекла: меня заметил какой-то тельки. Он вновь прицеливается, но я не даю ему второго шанса. Я несусь, ныряя под навесы, прилавки и чужие руки, пока не оказываюсь на площади. Прежде чем я успеваю опомниться, под ногами начинает плескаться вода – я бегу прямо через фонтан.
Пенная синяя волна швыряет меня в сторону, и я падаю в бурлящую воду. В фонтане неглубоко, до дна максимум полметра, но вода похожа на свинец. Не могу двигаться, не могу плыть, не могу дышать, едва могу думать. Мой мозг в состоянии лишь вопить: «Нимфы!» Я вспоминаю бедолагу Красного на улице, которому вполне хватило полуметра, чтобы захлебнуться. Головой я ударяюсь о каменное дно и явственно вижу звезды и искры. Каждый дюйм моей кожи словно наэлектризован. Вода, успокоившись, плещется вокруг, и я выныриваю. Воздух возвращается в легкие, обжигая горло и нос, но мне всё равно: я жива.
Маленькие, но сильные руки хватают меня за ворот и пытаются вытащить из фонтана. Это Гиза. Мои ноги отталкиваются от дна, и мы вместе валимся наземь.
– Надо спешить! – кричу я, с трудом поднимаясь.
Гиза уже бежит впереди, направляясь к Садовым воротам.
– Какая ты умная! – бросает она через плечо.
Я невольно оглядываюсь. На площадь врывается толпа Серебряных, которые с жадностью волков обыскивают ларьки. Немногочисленные оставшиеся Красные съеживаются на земле, умоляя о пощаде. А в фонтане, из которого я только что выбралась, лицом вниз плавает какой-то рыжеволосый мужчина.
Я дрожу, все нервы пылают. Мы протискиваемся к воротам. Гиза держит меня за руку и тащит сквозь толпу.
– Десять миль до дома, – бормочет она. – Ты нашла то, что хотела?
Ощутив всю тяжесть стыда, я качаю головой. Я не успела. Я едва добралась до конца улицы, когда включили новости. Я ничего не смогла сделать.
Гиза мрачнеет и хмурится.
– Мы что-нибудь придумаем, – говорит она, и в ее голосе я слышу знакомое отчаяние.
Впереди маячат ворота, с каждой секундой становясь всё ближе. Они вселяют в меня ужас. Как только я пройду через них, как только покину Саммертон, Килорна можно считать пропащим.
Наверное, поэтому Гиза решает рискнуть.
Прежде чем я успеваю ее остановить, схватить за локоть, оттащить, она запускает свою маленькую ловкую руку в чью-то сумку. Не просто в чью-то. Это Серебряный, который тоже спасается от давки. Серебряный со свинцовыми глазами, суровым носом и квадратными плечами, которые буквально говорят «не шути со мной». Гиза, возможно, спец по обращению с иглой и ниткой, но она не карманник. Секунда – и Серебряный понимает, в чем дело.
И тут кто-то хватает Гизу, оторвав ее от земли.
Это точная копия первого Серебряного. Их двое. Близнецы?
– Сейчас не лучшее время лазать по карманам, – говорят они в унисон.
А потом их становится трое, четверо, пятеро, шестеро – они окружают нас. Множатся.
Это клон.
У меня кружится голова.
– Она не хотела ничего плохого, она просто глупая девчонка…
– Я просто глупая девчонка! – кричит Гиза, пытаясь лягнуть того, кто ее держит.
Они хором хихикают. Ужасный звук.
Я бросаюсь к сестре, пытаясь ее освободить, но один из них меня отталкивает, и я лечу наземь. От удара о камни весь воздух вылетает из легких. Пока я судорожно пытаюсь вздохнуть, один близнец ставит ногу мне на живот и прижимает меня к земле.
– Пожалуйста… – хриплю я, но никто не слушает.
Гудение в ушах означает, что все камеры поворачиваются к нам. Я вновь ощущаю в себе электрический ток; на сей раз это страх за сестру.
Охранник, тот самый, который впустил нас утром, спешит к нам с винтовкой в руке.
– Что тут такое? – рычит он, глядя на одинаковых Серебряных.
Один за другим они сливаются, так что в конце концов остаются лишь двое – тот, который держит Гизу, и тот, который прижимает меня к земле.
– Вот воровка, – говорит первый, встряхивая мою сестру.
Надо отдать ей должное, Гиза молчит.
Охранник смотрит на нее, и его суровое лицо на мгновение перекашивается.
– Ты знаешь закон, девочка.
Гиза опускает голову.
– Я знаю закон.
Я сопротивляюсь изо всех сил. Я должна их остановить! Разлетается стекло; ближайший экран трещит и вспыхивает, разбитый толпой. Но это совершенно не мешает охраннику, который хватает Гизу и толкает ее наземь.
Я кричу, присоединяя свой голос к общему хаосу:
– Это я! Я всё придумала! Не трогайте ее!
Но они не слушают. Им плевать.
Гиза падает рядом со мной. Она смотрит на меня, а охранник с размаху опускает приклад винтовки на ее правую руку, дробя кости.
Глава 5
Килорн найдет меня, где бы я ни спряталась, поэтому я не останавливаюсь. Я несусь так, словно могу убежать от того, что сделала с Гизой, от того, как подвела Килорна, от того, как всё испортила. Но убежать от выражения маминого лица в ту минуту, когда я привела Гизу домой, нельзя. Я увидела тень отчаяния в ее глазах и удрала раньше, чем подкатил на своем кресле отец. У меня не хватило духа встретиться с ними обоими.
Я струсила.
Поэтому я бегу, пока мысли не заканчиваются, пока не улетучиваются все плохие воспоминания. Остается только жжение в мышцах. Я даже уверяю себя, что влага на моих щеках – это дождь.
Оказавшись в нескольких милях от деревни, на ужасной северной дороге, я наконец останавливаюсь, чтобы отдышаться. Свет струится сквозь ветви деревьев вокруг таверны, каких полно на старых дорогах. Как всегда летом, она переполнена, там много прислуги и сезонных рабочих, которые следуют за королевским двором. Эти люди не живут в Подпорах и не знают меня в лицо, поэтому они – легкая добыча для карманника. Я проделываю это каждое лето, но раньше со мной всегда был Килорн – он сидел и улыбался в кружку, наблюдая за процессом. Недолго ему осталось улыбаться…
Раздается взрыв смеха – из таверны вываливаются несколько мужчин, пьяные и счастливые. Кошельки у них бренчат, там лежит дневной заработок. Деньги Серебряных – за услуги, улыбки и поклоны чудовищам, одетым господами.
Сегодня я причинила столько вреда, столько боли тем, кого люблю больше всех на свете. Надо развернуться, пойти домой и взглянуть им в лицо хотя бы с некоторой долей храбрости. Но вместо этого я устраиваюсь в тени таверны, радуясь тому, что меня не видно.
Наверное, я только и умею, что делать больно.
Нужно совсем немного времени, чтобы карманы моей куртки наполнились. Пьянчуги выходят из таверны каждые несколько минут, и я прижимаюсь к ним, наклеив на лицо улыбку, чтоб не смотрели на руки. Никто ничего не замечает, никому даже нет дела, когда я вновь исчезаю. Я тень, а люди не запоминают тени.
Наступает полночь, а я всё еще стою и жду. Луна над головой напоминает о времени, о том, сколько я здесь провела. «Еще один карман, – говорю я себе. – Еще один карман, и я уйду». Я твержу это уже целый час.
Я ни о чем не думаю, когда появляется очередной клиент. Он смотрит на небо и не замечает меня. Слишком легко протянуть руку, слишком легко поддеть пальцем завязки чужого кошелька. Я могла бы догадаться, что дело тут нечисто, но побоище в городе и пустые глаза Гизы заставили меня поглупеть от горя.
Он хватает меня за запястье, крепкой, странно горячей рукой и вытаскивает из тени. Я сопротивляюсь, пытаясь вырваться и убежать, но он слишком силен. Когда он разворачивается, огонь в его глазах пробуждает во мне страх, точно такой же, который я ощущала сегодня утром. Но я приму любое наказание, какое он придумает. Я всё это заслужила.
– Воровка, – говорит он, и, как ни странно, в его голосе звучит удивление.
Я моргаю и подавляю желание рассмеяться. Даже на возражения нет сил.
– Очевидно.
Он смотрит на меня, изучая целиком, от лица до поношенных ботинок. Под его взглядом я ежусь. После длительного наблюдения он тяжело вздыхает и разжимает пальцы. Я с недоумением смотрю на него. Когда в воздухе мелькает серебряная монетка, у меня едва хватает проворства ее поймать. Это тетрарх. Серебряный тетрарх стоимостью в целую крону. Гораздо крупнее любой из краденых монет в моем кармане.
– Этого тебе хватит, чтоб перекантоваться, – говорит он, прежде чем я успеваю ответить.
При свете, падающем из таверны, его глаза блестят золотисто-красным – цветом тепла. Я много лет наблюдала за людьми, и опыт не подводит меня – даже теперь. Его черные волосы слишком блестящи, кожа слишком бледна. Скорее всего, просто слуга. Но сложен он как дровосек – у него широкие плечи и крепкие ноги. Он тоже молод, чуть старше меня, хотя далеко не так самоуверен, как любой обычный юноша девятнадцати-двадцати лет.
Мне бы следовало целовать ему ноги за то, что он сжалился надо мной и сделал такой роскошный подарок, но любопытство берет верх. Как всегда.
– Почему? – с трудом, хрипло выговариваю я.
После такого дня, как сегодня, на что я могу надеяться?
Он жмет плечами, явно застигнутый врасплох моим вопросом.
– Ты в этом нуждаешься больше, чем я.
Хочется швырнуть монету ему в лицо, сказать, что я сама могу о себе позаботиться, но я знаю, что делать этого не стоит. «Сегодняшний день ничему тебя не научил?»
– Спасибо, – выговариваю я сквозь зубы.
Он отчего-то смеется, услышав мою вымученную благодарность.
– Будь осторожней.
И подходит на шаг. Какой он странный…
– Ты живешь в деревне, если не ошибаюсь?
– Да, – отвечаю я, указывая на себя.
Выгоревшие волосы, грязная одежда, полные безнадежности глаза… где еще я могу жить? Он совершенно не похож на меня – рубашка у него красивая и чистая, ботинки сшиты из мягкой блестящей кожи. Под моим взглядом он принимается теребить воротничок. Я заставляю этого парня нервничать.
В лунном свете он бледнеет, глаза у него бегают.
– Тебе нравится? – спрашивает он, меняя тему. – Нравится жить здесь?
От такого вопроса я чуть не разражаюсь смехом, но он, очевидно, не шутит.
– А кому-нибудь это нравится? – наконец отвечаю я, гадая, что за игру он затеял.
Но вместо того чтобы быстро парировать, огрызнуться в ответ, как сделал бы Килорн, он замолкает. И мрачнеет.
– Ты идешь обратно? – внезапно спрашивает он, указав на дорогу.
– А что, ты боишься темноты? – растягивая слова и сложив руки на груди, спрашиваю я.
Но в глубине души задумываюсь, не пора ли испугаться. Он силен и быстр, а я здесь одна.
На его лице снова появляется улыбка. Как ни странно, она вселяет в меня спокойствие.
– Нет, я просто хочу убедиться, что сегодня ты больше не будешь давать волю рукам. Нельзя же, чтоб ты обобрала половину здешних клиентов. Кстати, меня зовут Кэл, – добавляет он и протягивает руку.
Я не принимаю ее, вспомнив обжигающий жар его кожи. Вместо этого я устремляюсь по дороге, быстро и тихо.
– Мэра Бэрроу, – говорю я через плечо, и он, широко шагая своими длинными ногами, скоро меня нагоняет.
– Ты всегда так любезна? – интересуется он, и почему-то я чувствую себя подопытным животным. Но холодная монета в ладони придает мне спокойствия и напоминает о том, чтó еще есть у него в карманах. Серебро для Фарли. Как вовремя.
– Господа, должно быть, хорошо тебе платят, если ты носишь с собой целые кроны, – отзываюсь я, надеясь отвлечь его от своей особы.
Мой прием действует – он отступает.
– У меня хорошая работа, – объясняет Кэл с деланой беспечностью.
– Это тебе так кажется.
– Но ты…
– Мне семнадцать, – договариваю я. – У меня еще есть немного времени до призыва.
Он прищуривается, его губы стягиваются в линию. С ожесточением в голосе, отчетливо выговаривая каждое слово, он спрашивает:
– Сколько времени?
– С каждым днем всё меньше.
Я произношу это вслух и чувствую, как в животе что-то обрывается. «А у Килорна времени еще меньше».
Его слова затихают вдали, и он снова смотрит на меня – очень внимательно, – пока мы идем через лес. Он о чем-то размышляет.
– А работы в округе нет, – бормочет Кэл, скорее, обращаясь к себе, чем ко мне. – Никаких способов избежать призыва.
Его удивление озадачивает меня.
– Может быть, в тех краях, откуда ты родом, дела обстоят иначе.
– Поэтому ты воруешь.
«Я ворую».
– Больше я ничего не умею, – срывается с моих губ.
И опять я вспоминаю, что лучше всего умею причинять боль.
– Зато у моей сестры есть работа.
И тут до меня доходит: «Нет. У нее больше нет работы. Это я виновата».
Кэл видит, как я подбираю слова, пытаясь понять, нужны объяснения или нет. Больше я ничего не могу сделать, чтобы не утратить спокойствия, не разрыдаться в присутствии совершенно постороннего человека. Но он, очевидно, догадывается, чтó я пытаюсь скрыть.
– Ты сегодня была в Замке?
Кажется, он уже знает ответ.
– Эти беспорядки были ужасны.
– Да, – выговариваю я, едва не подавившись.
– Ты… – продолжает он очень тихо, очень спокойно.
Как будто пробивает дырочку в плотине. И всё выливается. Я не сумела бы удержаться, даже если бы хотела.
Я умалчиваю про Фарли, про Алую Гвардию, даже про Килорна. Рассказываю только про то, как сестра провела меня в Сады, чтобы помочь наворовать денег, которые жизненно нам необходимы. Я рассказываю об ее ошибке, об увечье, о том, что это значит для нас. О том, какой вред я принесла своим родным. О том, что я вечно разочаровываю мать, позорю отца, ворую у людей, которых зову соседями. Здесь, на дороге, где нет ничего, кроме мрака, я признаюсь незнакомцу, какой я ужасный человек. Он не задает вопросы, даже когда я начинаю путаться. Он просто слушает.
– Больше я ничего не умею, – повторяю я, и голос отказывает мне.
Краем глаза я замечаю блеск серебра. Он достал еще одну монетку. В лунном свете я вижу изображение королевской пламенеющей короны. Когда он вкладывает монетку мне в руку, я ожидаю ощутить жар, но пальцы Кэла холодны.
Впору крикнуть: «Я не нуждаюсь в твоей жалости!», но это будет глупо. На две кроны можно купить то, что не сумеет заработать Гиза.
– Я очень сочувствую тебе, Мэра. Так не должно продолжаться.
Я так устала, что нет сил даже нахмуриться.
– Некоторые живут еще хуже. Не надо меня жалеть.
Он расстается со мной на окраине деревни, и я в одиночестве иду между стоящими на сваях домиками. Кэлу не нравятся грязь и темнота, и он исчезает, прежде чем я успеваю поблагодарить этого странного слугу.
В нашем доме тихо и темно, и тем не менее я дрожу от страха. Такое чувство, что я уехала в Саммертон давным-давно. Утром закончилась моя прежняя жизнь, когда я была глупой и самовлюбленной, но, возможно, чуть более счастливой. Теперь у меня не осталось ничего, кроме друга, которого заберут в армию, и сестры с переломанными костями.
– Зря ты так пугаешь мать, – раздается громкий голос отца из-за сваи.
Я уже много лет не видела его внизу.
Пискляво от удивления и от страха я спрашиваю:
– Папа? Что ты делаешь? Как ты…
Он тычет пальцем через плечо, указывая на прилаженную под домом лебедку. Он впервые ей воспользовался.
– Электричество выключилось. Я подумал, что надо взглянуть, – говорит он угрюмо, как всегда.
Папа катит мимо меня и останавливается перед распределительным щитом, вкопанным в землю. Такая штука есть в каждом доме – она регулирует подачу энергии и не позволяет свету выключаться.
Папа тяжело дышит, и в его груди что-то щелкает при каждом вдохе. Может быть, Гиза теперь станет такой же, как он, – ее рука превратится в металлическое месиво, а мозг отравят мысли о том, чего ей не суждено достичь.
– Почему ты просто не используешь рационки, которые я приношу?
В ответ папа достает из кармана рубашки рационку и сует ее в прорезь. В норме щит ожил бы, но сейчас ничего не происходит. Видимо, он сломался.
– Без толку, – говорит папа, откидываясь на спинку кресла.