Особые приметы противника
Редкое зеленое СМИ не подсовывало своим читателям тревожный заголовок о сроках разложения пластика. Например, такой: «Пластиковый пакет пролежит на свалке 500 лет». Или такой: «Если бы Шекспир ходил в Starbucks, его стаканчик из-под латте был бы все еще с нами». Кто-то почему-то отпускает пластику 450 земных лет, кто-то – для пущего ужаса или из осторожности – обещает целую 1000. В реальности никто не знает, сколько на самом деле разлагается пластик. Массовое производство товаров широкого потребления из пластмасс началось в 1957 г., так что человек, который в естественной среде увидит саморазложившийся пакет, родится еще не скоро. Попытаться выяснить, за сколько лет этот материал полностью распадется, можно с помощью экспериментов с ультрафиолетовым излучением: под его воздействием полимерные цепи полиэтилена постепенно становятся хрупкими. Ученые из Океанографического института Вудс-Хоул смогли разложить полистирол в лабораторных условиях и подсчитали, что в природных условиях срок деградации этого вида пластика должен составлять не более 300 лет[2]. Но доподлинно установить, сколько лет солнцу предстоит освещать свалку в Мытищах, чтобы уничтожить пакет из «Ашана», пока невозможно.
С материалами, которые нам давно и хорошо знакомы, ситуация не проще. Сроки разложения газетного листа, стеклянной бутылки, резинового мяча и ярких брошюр экоактивистов тоже по большей части условность. Скорость разложения только частично зависит от материала и очень сильно – от условий его утилизации в потоке отходов. Например, бумажные изделия из натурального древесного волокна могут очень быстро разлагаться в компосте при высоких температурах и с доступом большого количества кислорода – или сохраняться почти неизменными в течение десятилетий, если их спрессовать на свалке в анаэробных условиях. Известны случаи, когда на полигонах, где отходы прессовали и запечатывали, находили газеты 30-летней давности, которые все еще можно было прочитать.
Исследователи с уверенностью могут сказать, что органика разлагается быстрее стекла, металла, бумаги и пластика, но в каждом конкретном случае сроки будут очень разными в зависимости от температуры, давления, доступа кислорода, уровня содержания воды и даже формы предмета. Существует много исследований, посвященных процессу разложения разных материалов на свалках, но все они рассматривают конкретные частные случаи.
Численность и дислокация противника
Война с мусором – типичная wicked problem («злая проблема»). Теоретики дизайна Хорст Риттель и Мелвин Веббер еще в 1973 г. придумали этот термин для обозначения сложных социальных задач. Самые яркие примеры злых проблем – изменение климата, эпидемия СПИДа, международный наркотрафик и ядерное оружие. Они не имеют простого и очевидного решения. Возможно, они нерешаемы в принципе. Выяснить это трудно, поскольку информации о проблеме всегда недостаточно, а влияющие на нее факторы неочевидны, противоречивы и изменчивы. Мусорный кризис, как и проблему наркотрафика, не разрешить волевым или интеллектуальным усилием одной страны или организации. Можно предположить, что реальных данных о количестве и перемещении мусора у нас не намного больше, чем сведений о маршрутах транспортировки кокаина и героина. Правда, наркотики производят конкретные преступники, а мусор – все население планеты. В том числе и те, кто пытается с ним бороться.
Можно ли посчитать, сколько отходов создало человечество, допустим, за последний год? Казалось бы, ничего сложного: нужно просто сложить официальные данные всех стран. Но не тут-то было. Многие такую статистику не ведут. А те, что ведут, делают это каждая по-своему. Никаких общемировых стандартов на этот счет еще не придумали. Возможно, нам удастся посчитать, сколько мусора в ХХI в. производит хотя бы чтущий правила и регламенты Европейский союз? По данным Евростата за 2014 г., средний датчанин создал за год 758 кг так называемых твердых бытовых отходов (ТБО), а средний швед – 438[3]. «Откуда такая разница в двух соседних странах, с похожими экономическими и демографическими показателями?» – задают вопрос авторы доклада Европейской экономической комиссии (ЕЭК) ООН «Проблемы статистики отходов и принимаемые меры». И сами на него отвечают: все дело в определении ТБО. В Дании оно шире, чем в Швеции. Данные по мусору сложно сравнивать и интерпретировать из-за разницы в терминах и методах подсчета в разных странах. Но это еще полбеды. В ЕС, как и во всем мире, полным-полно трудностей с мусорной статистикой. Евростат отмечает, что в некоторых странах Евросоюза в статистической картине не совпадает даже количество произведенных и обработанных отходов. В Чехии отчетность по бытовым отходам одновременно публикуют Министерство окружающей среды и Чешское статистическое управление, при этом их данные отличаются на 65 %[4].
Единственные цифры, на которые можно прочно опереться, – объемы производства и продаж товаров. Именно эти показатели и лежат в основе мусорной статистики. Но их все равно недостаточно. Например, в IV квартале 2018 г. компания Apple продала по всему миру 46,89 млн айфонов[5]. Кто-то будет пользоваться своим смартфоном несколько лет, кто-то свой вдребезги разобьет на второй день и вышвырнет в урну, кто-то через год продаст его на Avito, кто-то однажды честно сдаст этот электронный мусор в переработку, а кто-то будет хранить на чердаке своей дачи до рождения правнуков. Когда и как именно эти 46,89 млн айфонов попадут в мусорный поток, выяснить невозможно. Вроде бы мы знаем их точное число. Но не знаем, когда, а главное, где они окажутся после «смерти».
Официальная статистика никогда не отражает мусорную реальность во всем ее многообразии. Она часто не учитывает импорт и экспорт мусора. И практически никогда не сообщает данные о нелегальных свалках, незаконном трафике и теневой торговле отходами. Потому что этих данных нет.
Приблизительные расчеты масштаба образования отходов существуют, они опираются на данные об объеме производства и продаж и, например, срок службы товаров. Тем не менее государственная статистика Нидерландов ничего не знает о судьбе примерно половины электронного мусора страны. Никто не скажет вам, что случилось с огромным количеством когда-то купленных фотоаппаратов, телевизоров, будильников и телефонов. Может быть, голландцы выкинули их вместе с картофельными очистками. Может быть, засунули в гаражи. Наверняка какая-то часть игровых приставок и старых миксеров нелегально уплыла в Гану или Танзанию. Голландцы этого не знают, и не знает никто. Эксперты ЕЭК ООН – если и доверять каким-то цифрам, то, пожалуй, этим – предполагают, что в некоторых странах официальная статистика может не учитывать до 50 % производимого мусора[6]. А «неформальное управление отходами» предположительно обеспечивает до 40 % всего сырья для вторичной переработки. Те же эксперты отмечают, что в Евросоюзе только 35 % вышедшей из употребления электроники установленным порядком попадает в руки легальных переработчиков. Иными словами, во многих странах существуют скрытые от глаз обывателей и чиновников потоки отходов.
В 2015 г. журналист Сальваторе Миньери в буквальном и переносном смысле раскопал к северу от Неаполя самую большую нелегальную свалку континента размером 30 футбольных полей[7]. 2 млн куб. м опасных отходов, скопившихся за десятилетия преступной деятельности каморры. Итальянская экологическая ассоциация Legambiente позже сообщила: с 1992 г. мафия закопала недалеко от коммуны Кальви-Ризорта 10 млрд т токсичного мусора[8]. Только в 2013 г. заработки каморры на экологических преступлениях составили порядка 17 млрд евро. Пожалуй, это самая громкая новость о теневых свалках в ЕС за последние годы. Но далеко не единственная. Нелегальные мусорщики интересуют Интерпол не меньше, чем наркоторговцы. Ведомство разрабатывает спецоперации, устраивает облавы, пытается отследить потоки отходов и нелегальные места их захоронения. В Европе, конечно, запрещено сваливать мусор куда попало. Но, чтобы наказать виновных, сначала незаконную кучу отбросов нужно как минимум обнаружить.
Если ЕС хотя бы пытается следить за своим мусором и регулярно выпускает какие-то новые директивы, то Россия в этом смысле – terra incognita. У нас практически нет баз данных по отходам. Только скромные цифры Росприроднадзора. «Все, что произносится с трибун, типа 70 млн т бытовых отходов в год в стране – это коленочные расчеты, исходя из численности населения и условной нормы накопления отходов, которая не проверялась очень-очень давно», – отмечает один из авторов Telegram-канала Trash Economy, специализирующегося на работе с отраслевыми данными[9].
Потенциальная угроза
21 сентября 2018 г. президент США Дональд Трамп подписал резолюцию, которая среди прочего предусматривала помощь ветеранам, подвергшимся воздействию токсичного дыма от горящих мусорных ям во время военных действий в Ираке и Афганистане[10]. На медицинские исследования последствий воздействия токсических химических веществ на здоровье десятка тысяч военных, которые были вынуждены годами сжигать вперемешку весь свой мусор, в том числе пластик, металл, лекарства, технические приборы, аккумуляторы, мертвых животных и даже части человеческих тел, было выделено $5 млн[11]. Судебные разбирательства между Армией США и пострадавшими ветеранами продолжаются больше 10 лет, и пока ситуация складывается не в пользу последних. Потому что доказать, что военнослужащие заболели именно из-за воздействия горящего мусора, практически невозможно. Ни с научной, ни с юридической точки зрения.
Этот пример хорошо иллюстрирует, как трудно оценить губительное воздействие мусора на здоровье человека. Возьмем те же свалки. С одной стороны, очевидно: плохо оборудованный полигон выделяет метан, а не экстракт ванили. И в грунтовые воды вряд ли стекает безобидный коктейль. Даже оптимисту понятно, что свалка отравляет окружающую среду, она как минимум источает миазмы. Воняет. Но каким образом можно точно установить, что своими проблемами с дыханием пенсионер Сидоров обязан куче мусора, расположенной в 3 км от его дома? Как доказать, что рак печени домохозяйки Франчески из Кальви-Ризорта связан именно с мафиозной свалкой? С этим у мирового медицинского сообщества пока есть проблемы. В отчете ВОЗ «Отходы и здоровье человека: фактические данные и потребности» за 2015 г.[12] с уверенностью говорится лишь об одном: мусор негативно влияет не на все население, а только на тех граждан, что живут в относительной близости от мест его размещения (сюрприз, сюрприз!). Все остальные выводы редко обходятся без словосочетаний «данных недостаточно» и «результаты не окончательны». Эксперты ВОЗ пишут, что слабое место большинства доступных научных работ, посвященных воздействию свалок на здоровье людей, заключается в качестве оценки этого воздействия – даже в лучших исследованиях она остается довольно приблизительной.
Памятка молодого бойца
Человечество давно объелось мусорной темой, но переварить ее пока не в состоянии. Конфликт с мусором, очевидно, слишком сложен. Разве есть смысл слушать вести с полей сражений, если о враге ничего не известно наверняка? На нас сыплются фактоиды. При виде очередной «цифры-пугала» мы чувствуем горечь и вину. Фактоиды чаще всего оказываются инструментами пропаганды – в том числе и пропаганды «хорошего». И кто-то, конечно, выберет этот путь: вступить на тропу войны и сражаться, насаживая на штырь своей экопалки разбросанный в лесу пластик. Но сколько добровольцев дойдет до линии фронта? Много ли от них будет пользы? Ведь на самом деле фактоиды прежде всего порождают экологическое самоедство, а с ним хорошо справляется старый добрый способ самоутешения. Я переживаю, значит, уже не бездействую, и мне совсем необязательно повсюду таскать с собой шопер или боевую лыжную палку…
Выбрать второй путь гораздо соблазнительнее. Вычеркнуть войну из своей жизни, забыть о ней, как о дифференциальных уравнениях после сданного экзамена в 10-м классе. Никогда больше не потреблять никакой информации о мусоре. Короче, дезертировать. Но при этом очень высоки шансы, что враг вас рано или поздно настигнет.
Так что же делать? Я думаю, пойти по третьему пути – пути спокойного узнавания. В этой книге мы не раз столкнемся с тем, что наука не может дать однозначных ответов о нашем противнике. И это совершенно нормально – так уж она устроена. Полная достоверность в эпоху науки невозможна. Но это вовсе не значит, что надо перестать задавать вопросы.
Два города
Глава 2, в которой мы окажемся в двух прифронтовых городах, каждый из которых воевал со своей свалкой, и один даже победил
Город первый
Проснувшись однажды ночью после беспокойного сна, бизнесмен Андрей Жданов почувствовал противный запах. Утечка газа? В ужасе от мысли, что дом в любую секунду может взлететь на воздух, он бросился в котельную. Но газовая система оказалась в полном порядке. Запах шел с улицы. И не только с той улицы, где жил Андрей Жданов. Многие жители Волоколамска проснулись от резкого запаха. Но на каждом новом вызове ремонтники только разводили руками: в газовых трубах утечек не было. С той самой ночи в жизни Андрея Жданова начались перемены. Они наступали с пугающей неотвратимостью, по нарастающей, как у героев фильмов про зомби-апокалипсис.
У дальнобойщиков его фирмы чесались глаза и першило в горле. Жена покрылась пятнами. Дочь жаловалась на головные боли. Врачи говорили о повальной детской аллергии, достигшей за последние годы беспрецедентных масштабов. Никто ничего не понимал. Но болеть в городе стали все подряд. Андрей Жданов уже точно не помнит, кто ему сказал, что все дело в полигоне «Ядрово» – огромной свалке в 3 км от города. Это ее испарения отравляли город. И чем сильнее воняло на улицах Волоколамска, тем быстрее разворачивались совершенно невероятные для маленького российского города события.
Жители объединились в эколого-гражданское сопротивление. Весь март 2018 г. у ворот «Ядрово» было жарко, как в лондонском Гайд-парке. Протестующие бросались под колеса бесконечной веренице мусоровозов. Охранявшие помойку омоновцы зеленели от запаха и мучились тошнотой. В какой-то момент на свалке появилась даже Ксения Собчак, а в день выборов активисты устроили там панихиду по своему здоровью. Но, возможно, эта война с «Ядрово» еще долго оставалась бы позиционной, если бы не события 21 марта.
Спустя три дня после президентских выборов Волоколамск проснулся от звуков мучительной рвоты. Машины скорой помощи развозили по больницам десятки детей.
– Сынок, вставай. Уже утро, пора.
– Мамочка, я еще полежу, у меня ножки не двигаются.
Мальчишка – 2,5 года – попытался встать и упал. Родители в ужасе подхватили его на руки и повезли в больницу. Было госпитализировано 76 детей. Уже через несколько часов сотни людей толкались у Центральной районной больницы на стихийном митинге. Обезумевшая мать трясла за грудки бледного от страха владельца свалки. В тот день глава района Евгений Гаврилов потерял в потасовке не только капюшон куртки, но и должность. Губернатора Воробьева, отказавшегося поговорить с людьми, взбешенная толпа проводила меткими снежками, угрозами и криками «фашист!». Свои объяснения и новые обещания он даст в телеэфире.
Официально «старое тело» свалки перестанет принимать мусор через 24 дня. Первый пробный прокол для дегазации помойки сделают через 38 дней. Андрея Жданова и других активных участников протеста арестуют через 11 дней. Напомним: после акции 1 апреля он пригласил всех желающих поучаствовать в «автопробеге до Москвы» – и уже вечером был арестован на 14 суток за «действия, повлекшие создание помех функционированию объектов транспортной инфраструктуры». Пока он отбывал наказание, в его магазине «Рим» прошли обыски, полиция и прокуратура изъяли бухгалтерскую отчетность.