Тень Земли сползала со спутника.
Яркий луч Солнца возвращал плоское состояние шарику Луны. Ночь становилась контрастней: тени – черней, а светлое – ярче. Потом вдруг вспыхнула лампа – электричество дали. Город ожил, поехали снова троллейбусы и трамваи. Потом появилась она.
Она зашла прямо в окно. Шагнула с подоконника на ковер, села в кресло напротив и сказала:
– Здравствуйте! – Взглянула на молоток, стамеску и улыбнулась: – Меня зовут Лиса, а вас?
– Январь. … лучше на «ты», если можно… Такое имя мне дали, не совсем обычное. Но можешь звать меня Ян.
– Приятно познакомиться, – сказала Лиса, – с тобой.
Скажу откровенно, Лиса – это такой человеческий организм, одного взгляда на который достаточно, чтобы заработать бессонницу. Она естественна и умна, у неё идеальная кожа, изящные ноги, руки, шея, невыразимой красоты глаза. Фигура, как у богини. Что касается волос: они могут быть самые разные; в тот день были – рыжие, вьющиеся, чуть ниже плеч.
Я понимал, что происходящее нереально, но это меня нисколько не удивляло, а удивляла как раз собственная реакция на явно невозможное событие. Лиса рассказывала мне что-то, я кивал, говорил «да, угу», качал головой, в значении «ты, смотри, что делается!», но до сознания не долетело ничего: все равно как если бы слушал щебетание райской птички.
Я запомнил только одно имя – Доктор Же! Того лысого в очках зовут Доктор Же! Он забрал моего котенка!
Куранты далеко за кварталами пробили два часа ночи. Лиса красиво зевнула. Я постелил ей в спальной, бросил подушку на диван в зале и ещё долго курил на балконе.
Немного о снах…
Если бы удалось взвесить внутренний мир человека, какая доля пришлась бы на сны?
Сон невозможно передать словами – бодрствующий мозг требует логики. Рассказывая, мы перевираем, рационализируем, иначе мы не сумели бы рассказать.
Некоторые сны я никогда не помню, проснувшись, но, вновь оказавшись в них, понимаю – я тут уже был, и всё это раньше происходило со мной. Я рвусь из событийных сетей и попадаю в них снова и снова. Привкус ночных эмоций я вычищаю с утра мятной пастой, споласкиваю запахи ночи с лица и иду в этот день. Но чувствую сердцем, что образы сновидений не оставляют меня даже днем, сопровождают меня, молчаливо и неотступно.
Доктор Же запрыгнул в окно, и глаза его светились, как фары. Он искал зайца. А заяц был у меня в руках. Я втолкал его прямо в живот, под ребра – тут Доктор не сможет его увидеть. А тот всё шарил своими фарами по дому, и я сказал ему: «Затухни!» И фары погасли. Он закричал – противно и тонко: «Братья, сюда! Братья, сюда!» И стали появляться его братья. Это были вампиры. Они отделялись от стен, поднимались с ковров, возникали в креслах… Я, как громадный кузнечик, прыгнул в окно. Но вампиры прыгнули следом. Я толкнул землю ногами, и она бросила меня в небо, словно батут. Но братья Доктора Же сделали то же. Чтоб не потерять высоту, я включил двигатели на бёдрах. Вампиры слегка поотстали, а я уже вышел за атмосферу.
Обретя невесомость, я отстегнул двигатели и огляделся – вампиры всё ещё не хотели оставить меня в покое, они хлопали плащами, как летучие мыши крыльями. Тогда я рассмеялся, покрылся металлической кожей; из моих плеч выехали ракетные установки. Залп – и вампиры порвались в клочья. «То-то же!» – сказал я, довольно. Головной шар отделился от шеи, выпустил из затылка три спицы и полетел вдоль Земли, посылая сигналы радио-маяка.
Когда я полетел впервые?
Не знаю.
Помню только, что в сновидениях раннего детства я часто падал с балкона или откуда-нибудь еще, почти никогда не долетал до земли и просыпался в испуге. Потом я нашел верный способ не падать – я взмахивал руки, как крыльями птица, и так научился летать.
Менялись и цели полета, и способы. Подражая птице, нельзя зависнуть на месте, нельзя заглядывать в окна. Парить, как плавают рыбы, вздохнув глубоко, раскинув руки, я научился позже, не раньше, чем научился плавать, я думаю. В таком полете важно не опускать ноги, иначе потянет вниз – прямая аналогия с плаваньем.
Взлетать удобно, нырнув с крыши дома, сложнее – с разбега с земли, особенно, если за тобой бегут и хватают за пятки. И часто за мной бежали, и я спасался полетом. До этого сна никто кроме меня летать не умел. Небо принадлежало мне полностью. Были, правда, электропровода неприятные, как водоросли в водоеме. Небо порой все было исчерчено проводами. Я поднимался выше, но редкие провода и там угрожали мне ударами электротока. Нужно было двигаться аккуратно. Теперь провода вдруг пропали, но появились вампиры, и я вмиг изобрел двигатели и ракеты. Это было впервые! И это меня пугало – в следующий раз враг уже будет готов к такому отпору, и нужно будет сочинять уже что-то другое. Удастся ли мне?
Я часто испытывал поражение во сне, я знаю, как это бывает – я помню, был пленником страшной ведьмы (Бабы Яги, скорее всего). Я жил у нее в клетке, как птичка, и она не выпускала меня годами – так мне казалось. В реальности проходили всего лишь мгновения, но настрадаться за них я успевал очень даже реально. То было в детстве. И тогда была Баба Яга. Теперь появились вампиры. А дальше-то что?! Сам черт прилетит на козле?!
Я открыл тумбочку, нашел в ней тетрадь и коротко карандашом записал сновидение.
Уже рассвело.
«Погоди! А как же девушка?! Это тоже сон был?!»
Я тихо подошел к спальной, приоткрыл дверь и заглянул в комнату. Кровать была заправлена, комната – пуста.
Предупреждение уважаемому читателю – эта книга не про осознанные сновидения, не про то, как некто стал мощным мистическим сновидцем. Такого развития здесь не будет.
Понедельник, вторник, среда, четверг, пятница…
Началась рабочая неделя. Минут за тридцать я дошел до стадиона, где работал художником-оформителем. Дядя Миша уже резал скальпелем трафарет.
– Здравствуйте!
– Привет!
Он умел очень красиво улыбаться. Его высокий лоб украшал седой вихор. Даже в семьдесят с лишим лет угадывалось, что в молодости был он, как говорится, «интересным мужчиной». У меня тоже есть похожий вихор, только в другую сторону, и залетные заказчики художественного оформления чего-нибудь сперва принимали нас за родственников.
Дядя Миша ходил на костылях, правая нога не слушалась его после ранения в сорок втором; при этом он ловко справлялся со своей работой: ленты транспарантов «слава советскому спорту», «привет участникам соревнований» и тому подобное он выдавал по десятку в день, если было надо; кроме того – писал афиши футбольных матчей на длинных подрамниках, затянутых холстом, и разные объявления на типографской бумаге, широченный цилиндр которой стоял в углу, накрытый фанерным щитом; называл себя самым быстрым художником Советского Союза и вряд ли был неправ.
– Дядя Миша, помочь?
– Нет, это я сам! Ты мне вот футболиста нарисуй на афише. Я уже и подрамник загрунтовал.
– А когда футбол?
– Не помню точно. Да и, когда бы ни был, а у нас уже футболист готов! Запас получается!
– Запас дело хорошее.
Пока я рисовал футболиста, дядя Миша прикнопил ленту трафарета к планкам подрамника, сел коленями на поролоновую в чехле подушку, давно снятую им с брошенного автомобильного кресла, туго затянул ее ремнем на бедрах и, руками передвигая себя вдоль транспаранта, кистью прописал все буквы известкой; снял трафарет, дорисовал перемычки и повторил это дважды с двумя другими изделиями.
– У тебя готово?!
– Да, уже заканчиваю.
– Тогда – обед!
Закрыли банки с красками, вымыли кисти, сами умылись и сели за дядь Мишин стол. Он разложил на свежей газете кульки с бутербродами, пару яблок и – «С днем рожденья!» – неполную поллитровку самогона.
– Соседка моя делает. Выпьешь!
– То есть, с работой сегодня – всё у нас?
– А мы всё уже сделали. Вон какого футболиста навоял! Врубель!
Я глубоко вздохнул, откинувшись на спинку стула:
– Если бы!
– Я бы так не смог! Всегда завидовал людям, которые вот так из головы – р-раз, и готово! Но плакаты ты быстрее меня не напишешь!
– Что вы, дядя Миш, куда быстрее?! Я и пытаться не стану.
– Вот и хорошо! Хорошая у нас, значит, команда! – сказал он, светло улыбаясь.
Достал из ящика два граненных стакана, один стакан налил дополна, а рядом с другим поставил бутылку. «Я, – говорит, – пью один раз. И всё! Рюмками ее тянуть – я это не понимаю, это же не какао, приятного мало. А ты, – говорит, – как хочешь себе наливай! Ну, с днем рожденья!»
Стукнулись стеклами, дядя Миша вытянул содержимое своего, занюхал хлебом. Я посмотрел на него, подумал, вдохнул, выдохнул и тоже выпил зараз целый стакан.
Опьянение приходило явно, но плавно, через полчаса достигло максимума, постояло так минут сорок и неспешно, без головной боли ушло. За это время дядя Миша поведал мне свою биографию.
Я люблю слушать воспоминания стариков, но, к сожалению, запоминаю только общий контур. Диктофон бы, конечно, помог, на мини кассетах – но в душевном таком разговоре вести звукозапись было бы странно, и вряд ли люди тогда говорили бы всё, что хотят.
Дядя Миша сам из крестьян какой-то губернии. Небогатые, но работящие – три коровы, две лошади было. Батраков не держали. Михаил даже сам ходил подбатрачивал в юности. Рассказал, такой случай:
– Я был молодой еще, нецелованный, как говорят. Работал на богатого мужика из другого района. Жара стояла сильная. Вот привожу телегу, лошадок распряг, воды из колодца ношу, лошадей поливаю. Пить им поставил. Сам тоже разделся, воды на себя пару ведер вылил. А она в окошко на меня глядела, жена хозяина. В доме нет никого, все на уборке. Позвала меня. Я так: Ой! Кудись расдудысь!… без партков стою, ведром прикрылся. «Не прячься, – говорит, – я уже всё видала. Заходи, – говорит, – квасом тебя напою».
– И что? Напоила, дядя Миша?
– Напоила!
Я еще потом к ней ходил. А потом люди стали догадываться. Пришлось уехать оттуда, слухи пошли, боялась она. Тогда же какие правила были – муж мог и до смерти забить. Обычное дело! Она красивая очень была, молодая, а он уж дед почти. Хотя, не такой еще старый, как я сейчас. Он за долги ее в жены забрал. Трудно молодой со старым быть. Кровь-то кипит!
Потом рассказал дядя Миша, как в колхозы тянули, как раскулачивали.
– Вас-то за что? На вас же никто не работал… Две лошади всего! Какие же вы кулаки?
– А кто это решает?! Кулаки, не кулаки… Совет крестьянской бедноты! А это знаешь кто? Алкоголики и лентяи. Он вчера под забором валялся, перешагивали через него. Работать не работал, а то, что было из дома, пропил уже. А сегодня приходит в кожаной куртке с бумагой, и кодла с ним. В амбар лезет, кур по головам считает. Ты ему слово поперек скажешь, он тебя в кулаки и запишет. А после него никто разбираться не будет. Солдаты придут, в вагоны погрузят и в Сибирь отвезут.
– И что? Пришли?
– Пришли.
Нам повезло еще, сюда отправили. Тепло тут. Мы здесь уже не крестьянничали, конечно. На фабрики пошли, на заводы, я – на стройку, машину научился водить грузовую, полуторка была у меня. Война началась, и меня водителем взяли. Опять повезло. Из пехоты мало кто выжил, кто с первых-то дней.
– Ты снаряды возил?
– И снаряды, и хлеб… В Ленинград по Ладожскому озеру.
– Да ну!
– Да… Туда хлеб, оттуда уже снаряды. Ленинградцы для фронта снаряды делали. Заводы работали у них в блокаду. Два месяца туда-сюда ездил, потом осколком дверь пробило, в бедро ранило, опять повезло, вишь ты!
– Чего же тут – повезло, дядя Миша?!
– А сантиметров пять в сторону кишки б порвало, али еще чего оторвало.
Дядя Миша широко улыбнулся и, глядя на мою реакцию, тихо засмеялся. Смеялся он очень заразительно. Я тоже захихикал осторожно, тема-то серьезная, уместно ли? Тогда дядя Миша прибавил звука, и скоро мы хохотали уже так, словно нам показали клоуна в цирке.
Но тут дважды коротко дунул сигнал. К мастерской подъехал грузовик, и местные рабочие сгрузили с него кривые железки. Это была новая работа, о которой меня предупреждали еще на прошлой неделе, детали тренажеров под покраску. Железок было много, и это совсем не радовало.
Ночью мне снова приснился тревожный сон, подручные Доктора Же пытались меня схватить. И так всю неделю, каждую ночь я бегал, скакал и прятался. Утром вставал тяжело… А на работе окрашивал тренажеры – и неделя выдалась неинтересной и грязной. А где-то в четверг или пятницу я столкнулся со старой знакомой, и эта встреча что-то смутила во мне: что-то, что привыкло к этой работе, к этому ритму, к этим делам и обязанностям; что-то, что убеждало меня, мол, это временная жизнь и потом начнется иная; но что не имело никакого плана действия, а просто жило, терпело и снова жило, а денечки всё тикали…
Снова суббота…
Дверной звонок проверещал заливистой птичкой: «Чиричичив-чив-чив-чив-чив-чив-чиф-чиф-чиф-чиф!»
Часы показывали девять утра.
– Кто там?
– Телеграмма, – ответил женский голос.
Я открыл.
– Распишитесь!
Почтальонша с белой крысой на плече сморщила в неудовольствии нос (я вышел в одних трусах).
– Придется заплатить за поздравительный бланк!
– Зверь у вас какой интересный, – сказал я, чтобы хоть как-то стушевать свою наготу.
– И ничего это не зверь! Просто дома не с кем оставить, вот и работаем вместе. Папаша – сволочь, где-то шляется! Мы уж и забыли, как он выглядит. А одна дома она боится. Вот и ношу на работу – работаем с ней вместе. В садик ведь нас не берут, потому что мы не прописанные.
Почтальонша ещё немного поговорила; я покивал, сунул ей мелочь. Она развернулась и пошла. Я захлопнул дверь.
(!)
Стоп!
Со спины она была сущая моль. Два больших прозрачных крыла…Я успел их «сфотографировать», но образ только теперь «проявился».
Я припал к дверному глазку, но почтальонша уже миновала один пролёт и теперь спускалась ко мне лицом.
Да что же это я!?
Ведь это – целлофан, дождевик!
Вот примерещилось! Псих! Поди умойся!
Это – спросонок. Мне спросонок разок и не такое привиделось!
Где-то между девятым и десятым классом мы с моей двоюродной сестрой и её мамой тётей Нелей поехали к тёте Розе в Киев. (Звучит как-то по-Одесски)
Так вот, вставши с утра на квартире у тетки, я умылся, почистил зубы и встретился в коридоре с тетей Нелей. Тетя была в ночной сорочке: «Ой» – сказала она и зашла в туалет.
Стою, жду, потому как и я туда шел.
А с кухни в это же время слышатся звуки жарений и, естественно, запах. И действует их сочетание на меня, как волшебная дудочка на стаю завороженных крыс. Ну, я и пошёл. А там стоит тётя Неля уже в сарафане. И из половника в правой… в сковороду в левой… льёт себе блины, как ни в чём не бывало!
Я к ней, мол, только что… там… в ночной сорочке! А она смотрит на меня в недоумении – блинов, говорит, поешь?
Сведущие люди мне объяснили чуть позже, что подобные штуки называются фантомами. Фантом – это энергетический двойник живого человека. Если же человек уже умер, и ты его видишь, тогда это уже – обычное привидение.
Верить этому объяснению – мне смешно, не верить же – страшно.
Такая история.
Полоска бумаги, вклеенная в открытку «с днем космонавтики», содержала шесть печатно-машинных слов: «Буду по расписанию зпт Дядя тчк»
«Какой дядя?! Какое расписание?!»
В спальной захрустела кровать, кто-то еле-слышно подошел к двери, повернул ручку, и в коридор вышла Лиса. Сказала «доброе утро» взяла телеграмму, прочла.
– Дядя приезжает? – спросил я.
– Нет. Я уезжаю.
– Ты?
– Еще не скоро.
– Погоди… я сейчас. Ты только не уходи никуда! Ладно?!
Рядом с как будто бы только что вышедшей из парикмахерской девушкой я почувствовал себя невыносимо голым. Наспех свершив водные процедуры и накинув халат, я поспешил к таинственной гостье: «Не исчезла б опять!» Она не исчезла: сидела в кресле, листала прошлогодний выпуск Бурды (журнал моды с выкройками) и как будто уже успела переодеться.