Ради соблюдения приличий мы с отцом каждый месяц перезванивались, задавая друг другу ничего не значащие дежурные вопросы: Как дела? Как работа? Как погода? Что новенького? Мы как будто исполняли какой-то ритуальный танец, старательно держась друг от друга как раз на таком расстоянии, чтобы внешне все выглядело просто и естественно. Никто из нас не испытывал ни малейшего желания погружаться в мир переживаний и проблем другого. Иными словами, установить дистанцию между собой и отцом мне не составило труда, хотя в отношениях с Лекси я так и не смогла этого добиться.
– Нам придется решить кое-какие вопросы, – продолжала тем временем Диана. – Решить, как… как нам поступить. В первую очередь надо определить, чего бы хотела сама Лекси.
– Я знаю, она хотела, чтобы ее кремировали, – сказала я, вспомнив, какой ужас испытывала Лекси, когда три года назад мы поехали выбирать гроб для мамы. «Целую вечность лежать в деревянном ящике?! – воскликнула она, когда мы шли вдоль ряда выставленных для демонстрации образцов. Их крышки были так тщательно отполированы, что в них, как в зеркале, отражались наши лица. – Нет, только не это! Благодарю покорно!»
Воспоминание заставило меня вздрогнуть. Диана истолковала это движение по-своему и, протянув руку, подрегулировала кондиционер.
– Хорошо, пусть будет кремация, – согласилась она. – Бабушку тоже кремировали, а прах закопали в Ласточкином Гнезде, среди роз.
– Я думаю, прах можно развеять над озером Уилмор, – сказала я, вспоминая те летние деньки, когда мы купались там в детстве. По сравнению с ледяной водой бабушкиного бассейна озеро казалось теплым как молоко, и мы, бывало, целыми днями курсировали между этими двумя водоемами. Озеро находилось с другой стороны Бранденбурга, на велосипеде до него можно было добраться меньше чем за пятнадцать минут. На его берегах стояли летние домики и небольшие дачи, там же находился и большой общественный пляж, усыпанный крупным желтым песком, а рядом со спасательной вышкой стояло кафе, где можно было купить очень вкусную жареную рыбу и моллюсков во фритюре. Нередко с нами ездил на озеро и Райан. На багажнике своего велосипеда он привозил целую корзину свежайших рулетов, булочек и сдобного печенья, испеченных его матерью. Мать Райана звали Терри, а отца – Рэнди. Они владели пекарней «Голубая цапля», снабжая выпечкой и свежим хлебом половину города. Терри занималась непосредственно производством, а Рэнди вел бухгалтерию, нанимал работников, заказывал у поставщиков сахар, муку, масло, сухофрукты и прочее.
Изредка мы с Лекси брали с собой на озеро наш желто-голубой надувной матрас. Лекси называла его «Титаник-2». Сидя на нем с самодельным веслом в руках, я сопровождала сестру во время ее заплывов через все озеро на случай, если она устанет, но этого никогда не случалось. Что касалось меня, то я даже не пыталась плавать вместе с сестрой на противоположный берег; я знала, что мне не хватает ни техники, ни выносливости, чтобы сравняться с ней. Даже если бы я старалась изо всех сил, за Лекси мне было никак не угнаться.
Во время этих заплывов сестра никогда со мной не разговаривала и никак не показывала, что помнит о моем присутствии. Лекси хотелось остаться со стихией один на один, все остальное было просто досадной помехой.
Пожалуй, в те наши летние каникулы в Бранденбурге и зародилась любовь Лекси к плаванию. Оно успокаивало ее разум, затмевало собой все остальное. Озеро предназначалось у нее для дальних заплывов, в бабушкином бассейне она совершенствовала технику плавания, нарезая вдоль бортика круг за кругом. Беспокойная и нервная на суше, в воде моя сестра становилась быстрой, грациозной и безмятежной.
– Для поминальной службы я заказала Лилейный зал, – сказала тетя Диана. – Он самый большой, туда точно все поместятся.
Эти ее слова заставили меня призадуматься. Из близких родственников в живых оставались только я, сама Диана и отец. Все остальные умерли. Значит, мы трое плюс Терри и Райан… кто же еще?
– Ты действительно думаешь, что на похороны соберется много народа? – спросила я.
– У твоей сестры было много друзей в городе.
Но, как я ни старалась, мне трудно было это себе представить. Да, я помнила, что Лекси умеет быть душой компании и блистать на вечеринках, но настоящих друзей у нее было очень мало. Точнее, не было вовсе, и прежде всего потому, что общаться с ней было непросто. Лекси легко привлекала людей к себе и с такой же легкостью отталкивала. Вряд ли что-то изменилось за тот год с небольшим, который она прожила в Бранденбурге.
Тем временем мы въехали в город. За окном замелькали знакомые пейзажи – пожарная часть, универмаг «Четыре угла», бакалейная лавка, методистская церковь, на ограде которой висело большое объявление: «Сегодня после службы пикник для желающих!» Насколько я могла видеть, желающие уже начали собираться на лужайке перед входом – стелить одеяла, раскладывать принесенную с собой снедь и бутылки с содовой.
– Да, хорошо, что нам пришло в голову устроить поминальную службу в траурном зале, – сказала я. – Лекси ненавидела церкви.
Моя сестра действительно относилась к религии с изрядным недоверием, хотя был период, когда она пыталась найти себе что-то по душе. В течение нескольких недель Лекси была буддисткой и даже провела одно лето в ашраме где-то на севере штата Нью-Йорк, потом посещала «молчаливые богослужения» квакеров, ездила еще куда-то… Складывалось впечатление, будто Лекси что-то ищет, быть может, даже ищет какую-то важную часть себя, своей души, без которой она не может чувствовать себя целой.
– А ты веришь в Бога? – спросила она меня прошлым летом.
– Нет, – сказала я. – А ты?
– Я верю в тысячу маленьких богов, – был ответ.
Об этой тысяче маленьких богов моей сестры я и размышляла, когда «Линкольн» свернул на длинную подъездную дорогу к Ласточкиному Гнезду – увитому плющом каменному дому, который маячил впереди, словно небольшая гора. На заднем плане, образуя безупречный фон, высились два высоких, заросших лесом холма: Божья горка слева и Чертова гора справа. Согласно городским легендам, первопоселенцы назвали правый холм «Чертовым» за крутые, каменистые склоны, подняться по которым было не каждому под силу. Что касалось левого холма, то его назвали в честь французских иммигрантов по фамилии Божэ́, которые много десятилетий назад построили себе дом у самого подножья.
В детстве эти объяснения казались нам с Лекси довольно скучными, поэтому мы начали сочинять собственные истории о том, как в лесах позади Ласточкиного Гнезда сражались за души людей Бог и дьявол. Бывало, Лекси показывала на холмы и говорила:
– Видишь, Чертова гора выше? Значит, дьявол победил!
Между холмами залегала небольшая долина, которую пересекал ручей, впадавший в конце концов в текущую с обратной стороны холмов реку.
– А это еще что за новости? – удивилась я, показывая на новенькие таблички с надписью «Частная территория. Прохода нет», прибитые к деревьям вдоль дороги.
– Их установила Лекси, – поджав губы, сказала Диана.
Таблички как-то не вязались с образом человека, у которого, как только что уверяла Диана, «много друзей в городе». Мне даже захотелось спросить, с чего бы это Лекси вздумалось не подпускать к себе своих многочисленных друзей, но я вовремя прикусила язык.
У дверей дома стоял желтый «Мустанг» моей покойной сестры. Для Вермонта с его долгими, студеными зимами кабриолет был машиной по меньшей мере непрактичной, но «Мустанг» был настолько в стиле Лекси, что при виде его я снова почувствовала на глазах слезы.
Тетя Диана положила руку мне на предплечье.
– Ну, ты готова? – спросила она, поглядывая то на дом, то на меня.
Она уже предупредила, что не успела почти ничего убрать и что в доме царит страшный беспорядок.
– Какая теперь разница? – ответила я, беспомощно пожимая плечами.
* * *
Все начало меняться в то лето, когда мне было десять, а Лекси – тринадцать. Всю зиму она проболела и почти безвылазно сидела в своей комнате, обложившись книгами, карандашами, блокнотами для эскизов. Коротать время ей помогал и старый телевизор, который папа притащил из подвала. Когда весной Лекси появилась наконец из своей берлоги, она была уже другой. И дело было не в том, что за время болезни она вытянулась и сильно похудела. Отчего-то ей стало труднее сосредоточиться на обращенных к ней вопросах. Лекси быстрее раздражалась и ругалась почти без передышки. Вообще-то бранные словечки у нас были под запретом, но теперь мама пропускала их мимо ушей. Что касалось отца, то его они, по-моему, только забавляли. Больше всего он веселился, когда Лекси использовала его собственные ругательства вроде «членососные пылесосы» (ее излюбленное выражение). Мне мама велела не обращать внимания на раздражительность сестры.
– Это гормоны, – сказала она. – С твоей сестрой происходят большие перемены.
Тогда я подумала, что «большие перемены» означают первую менструацию. Я действительно замечала в унитазе обертки от прокладок и тампоны, но мне казалось – это совершенно естественная вещь и нечего тут огород городить. Но мама, видимо, считала иначе. Во всяком случае, она носилась с Лекси как курица с первым яйцом – покупала ей новые вещи, какие-то особые маски для лица, заколки со стразами и витамины от прыщей. Это мало помогало – казалось, Лекси не может усидеть на месте и минуты, такая она стала дерганая. Не в силах уснуть, она часто спускалась по ночам к отцу в гараж, где он оборудовал художественную мастерскую. Там они слушали классический рок, резались в карты или изготавливали из проволоки и канцелярских скрепок странного вида скульптуры. Как-то раз они проторчали в гараже всю ночь, пытаясь сделать пейнтбольную машину из старого карточного стола, нескольких мышеловок, гвоздей, ржавых кроватных колесиков и обрезков садового шланга.
Когда тем летом мы снова оказались в Ласточкином Гнезде, у Лекси появилась новая привычка. Теперь она старалась посвящать меня во все свои тайны и секреты и по вечерам подолгу не давала мне заснуть. Она тарахтела и тарахтела, рассказывала какие-то запутанные истории без конца и без начала, заплетала и расплетала мне волосы или красила мне ногти ярким дорогим лаком, который купила ей перед отъездом мама (интересно, зачем мог понадобиться в Ласточкином Гнезде модный лак?). Бывали, однако, дни, когда Лекси без всякой видимой причины наотрез отказывалась выходить из своей спальни.
Однажды ночью, проснувшись по малой нужде, я вдруг заметила в ее комнате свет. Заглянув внутрь, я, однако, увидела, что в спальне никого нет. Не было Лекси и внизу, и вообще в доме, хотя часы показывали начало третьего ночи. Я сразу догадалась, где ее искать. Потихоньку открыв входную дверь, я спустилась на дорожку и направилась к бассейну.
Она была там. Ночь была такая темная, что я с трудом ее рассмотрела. Скорчившись на краю бассейна, Лекси опустила лицо к самой воде и что-то тихо шептала. Я была босиком, поэтому услышать она меня не могла, но я все равно стала ступать еще тише. Двигаясь вдоль стены дома, я бесшумно подкралась к Лекси и прислушалась – мне очень хотелось узнать, какое желание она загадает.
– Эй? Ты здесь?.. – услышала я горячий шепот сестры. Примерно полминуты она молчала, словно ожидая ответа, потом вдруг выпрямилась, стянула через голову ночнушку и голышом бросилась в бассейн.
Я затаила дыхание. Я ждала и смотрела во все глаза. Я должна была убедиться, что с Лекси ничего не случилось. И действительно, минут через десять она выбралась из воды, натянула ночную рубашку и как ни в чем не бывало зашагала обратно к дому.
На следующий день я не удержалась и все-таки спросила ее об этом странном ночном происшествии.
– Где ты была ночью?.. – начала я. – Я заходила к тебе, но тебя не было в комнате. Куда ты ходила?
Но Лекси уставилась на меня, как на больную.
– Что это тебе в голову пришло, Джекс? Никуда я не ходила. Тебе, наверное, просто приснилось.
И я не решилась расспрашивать дальше.
Сейчас я в очередной раз перешагнула порог Ласточкиного Гнезда и в недоумении остановилась, созерцая царящий повсюду хаос.
– Что, черт побери, здесь произошло? – спросила я в растерянности.
– Бедная Лекси!.. – Тетя Диана сокрушенно покачала головой. – Две недели назад, когда я ее навещала, здесь все было в порядке, да и сама она выглядела совершенно нормально. Она с головой ушла в свой проект генеалогического древа, я даже подумала – вот занятие, которое хорошо успокаивает нервы…
Я кивнула, хотя мне казалось – история нашей семьи не из тех, что способны кого-то успокоить. И подтверждение этому я увидела, как только сделала несколько неуверенных шагов вперед. Весь пол в прихожей был буквально усыпан старыми семейными фотографиями. Впрочем, ничего особенно удивительного в этом не было. Болезнь есть болезнь.
– Все ясно, – протянула я и кивнула. В начале очередного обострения Лекси всегда затевала какой-нибудь проект, причем окружающим казалось, что она действует логично и разумно и способна контролировать свои поступки. Но проходило совсем немного времени, Лекси срывалась, и тогда все летело кувырком. В том числе и в буквальном смысле.
Лицо Дианы стало чуть более напряженным.
– Наверное, мне следовало навестить ее еще раз и проверить… – проговорила она негромко, обращаясь скорее к себе, чем ко мне. – Я могла бы хотя бы позвонить, но…
Я нашла ее руку и слегка пожала.
– Не вини себя, ты тут ни при чем.
– Я понимаю. И все-таки… – Вырвав руку, Диана направилась в гостиную. Двигалась она медленно, нерешительно, словно боясь того, что́ она может там увидеть.
Оставив свой чемодан на колесиках возле входной двери, я сделала еще несколько шагов в глубь дома, прокладывая себе путь сквозь горы фотографий, конвертов, набросков, писем, батареек, сломанных карандашей. Местами на сером сланцевом полу стояли лужи воды. Небольшой столик был опрокинут. Рядом валялось несколько сорванных со стены рамок с нашими самыми любимыми или, по крайней мере, тщательно сохраняемыми фотографиями и рисунками. Среди них я увидела карандашный набросок моего прадеда с изображением Ласточкиного Гнезда, свадебное фото бабушки и деда и сделанную бабушкой вышивку крестом: желтыми нитками по серой льняной ткани были вышиты слова «Человеку свойственно ошибаться, а Богу – прощать». Закрывавшее ткань стекло было разбито вдребезги.
Машинально подобрав с пола перепутанный клубок шпагата, я снова повернулась к Диане, но тут зазвонил ее мобильный, и она ответила, подняв в знак предостережения указательный палец.
– Алло? Да. Она здесь. Да. Так-так… Мы в Ласточкином Гнезде… – Повернувшись ко мне спиной, Диана некоторое время слушала, потом рассмеялась.
Я не стала слушать, что она скажет дальше, и достала свой телефон, чтобы проверить пропущенные звонки. Их оказалось два плюс одно сообщение на голосовой почте, и нажала кнопку, чтобы его прослушать. Оно оказалось от Деклана Шипи – моего последнего пациента. На случай крайней необходимости я давала номер своего мобильного всем клиентам, но Деклан еще никогда мне не звонил.
– Вы ошиблись, мисс Джеки, – сказал мальчик дрожащим и таким тихим голосом, что казалось – он звонит с другой планеты. – То, что снится ночью, может явиться за тобой в настоящую жизнь. Перезвоните мне, пожалуйста. Это очень важно.