До бунтарки не сразу дошло, что выходка её останется фактически безнаказанной. Отцу и сестре школьные дела были до лампочки, а выгнать её из школы до окончания 8-го класса нельзя, ведь другой школы, хотя бы вечерней, в поселке просто нет. А после восьмого она и сама уйдет с превеликим удовольствием. Зато, когда Ксюха в полной мере осознала это, в ней проснулся некий азарт, и оторва, как отныне именовала её классный руководитель, принялась экспериментировать. Заколоть урок истории? Запросто. Не прийти на классный час? Да чего она там не видела? Отказаться собирать макулатуру? Почему бы и нет? Зачем тратить время на такую ерунду? Все равно макулатуры в доме никогда не было. Книг в их семье не читали, газет не выписывали.
Буквально за одну четверть Ксюха превратилась в изгоя и отщепенца. «Правильные» советские дети обходили ее стороной, словно прокаженную. Двоечники и хулиганы, втихаря покуривавшие за углом, стали предлагать сигаретку, признав в ней свою. Курить Ксюхе не понравилось. Но она старательно давилась дымом, ведь в этой компании она была кем-то, личностью, почувствовала свою значимость, нашла, наконец, друзей. Ну ей так казалось, по крайней мере.
Доковыляв до барака (все в горку, да в горку, вверх на сопку), она с облегчением скинула туфли и засунула их обратно в шкаф, где взяла, заметая следы преступления. Ей еще хватило сил гордо вскинуть голову при встрече на улице со злобной старухой со старорежимным именем Аполлинария. С ней Женька и Ксюха были на ножах.
Вскоре на обед прибежала сестра, принеся терпкий запах духов, суету и смех. Покидав на сковороду наскоро почищенную картошку, она бросилась наводить красоту. Это означало, что вечером у разбитной сестренки опять свидание.
***
Юрик добирался в эту глухомань целых пять дней. Поезд «Москва – Лена» медленно полз через половину страны, сводя пассажиров с ума однообразием пейзажа: леса, поля, деревни, лишь иногда расколотым на части голубыми полосами крупных рек. Сначала было интересно, и он все время торчал у окна. Потом надоело. Выбираясь на крупных станциях, где поезд стоял подолгу, покурить на платформу с мужиками, Юрик тоном бывалого путешественника лениво осведомлялся у проводницы: «Куда это мы доползли, красавица?» Проводница, навидавшаяся таких пижонов вдосталь и точно знавшая, что цена им пятачок за пучок в базарный день, молча с грохотом открывала дверь вагона.
В вагоне был сумасшедший дом. Самый конец августа – именно то время, когда ответственные родители возвращаются с югов с детьми школьного возраста. Отпускниками поезд и был забит: загорелыми, объевшимися свежих овощей и фруктов на год вперед, упившимися домашним южным вином. Теперь они либо спали целыми днями, либо ели (отчего-то жор во время путешествия на поезде усиливается многократно), либо изнывали от безделья, убивая время игрой в карты. Но только не дети. Они шумели в коридоре, словно стая вспугнутых галок, и бегали, топая, как стадо слонов. Не было силы, способной угомонить их.
В купе было ничуть не лучше. Вместе с Юриком ехало семейство: мамаша с двумя отпрысками 9-ти и 3-х лет от роду и ее послушный более всех супруг. Младшему ребенку отдельной полки в купе не полагалось в силу возраста, поэтому спал он поочередно то с одним, то с другим родителем. Более всего Юрика нервировал его горшок, прочно обосновавшийся под нижней полкой и без стеснения используемый по мере необходимости, если в туалеты в концах вагона были заняты.
За время долгого пути в вагоне сложилось свое общество. В шестом купе, к счастью, бездетном, играли в карты и травили байки, заказывали обеды в вагоне-ресторане и без конца гоняли проводницу за чаем в громоздких, тяжелых подстаканниках. Она, впрочем, откликалась охотно. Видимо, внакладе не оставалась. Второе купе щеголяло в длинных шелковых халатах заграничного вида, расшитых драконами в противовес треникам и майкам подавляющего большинства пассажиров. В пятом и седьмом разместилось многодетное семейство родственников, которые вели себя так, будто были у себя дома: держали двери в оба купе всегда открытыми, шумно переговаривались, пытаясь перекричать стук колес, и ежеминутно бегали туда – сюда. Цыганский табор, одним словом.
Но стоило лишь поезду дочухать до конечной станции и замереть, как социум распался. Пассажиры, мгновенно ставшие друг другу совершенно посторонними людьми, принялись суетливо и бестолково выбираться из его утробы, мысленно пребывая уже дома, соображая, чем накормить детей на ужин и с чего начать переделывать гору накопившихся домашних дел.
Юрик, подхватив одной рукой чемодан, а другой закинув на спину туристический рюкзак, потолкался на станции, выяснил, как доехать до организации, куда был отправлен, и пошел на остановку штурмовать автобус.
Городок, проплывавший за окном кряхтящего автобуса, был необычным. Таких Юрику – уроженцу средней полосы, видеть не доводилось. Расположился он по обе стороны могучей сибирской реки, зажатой между вспухшими по обе стороны невысокими лесистыми сопками. Впрочем, река с медленно ползущими по ней баржами оказалась не столь могучей, как ожидал вчерашний студент Юрик. Она полнела и расширялась вниз по течению, неся свои воды в Северный Ледовитый океан. Поросшие лесом сопки (изредка на какой была проплешина на макушке – явно дело рук человеческих) выглядели дико и неуютно, напоминая заросших мужиков с клочковатыми бородами на давно небритых подбородках. Как-то сразу понималось, что вот здесь еще поселок: люди, дома, столбы, собаки, махонькая, но цивилизация, а там, совсем рядом, уже тайга – мрачная, темная, способная без следа поглотить сотню таких городков.
Домики храбро взбирались на окружающие сопки. Каждая улочка образовывала нечто вроде террасы, сродни тем, на каких занимаются земледелием в горных районах. Помимо вьющихся змейками дорог они соединялись неширокими деревянными лестницами от уровня к уровню.
Внизу у реки проходила дорога, находились речной порт, нефтебаза, Дом Культуры, школа и прочие здания и сооружения, должные присутствовать в каждом приличном городке. Все жилые дома муравьями ползли вверх по сопкам. Да и не дома вовсе, а одноэтажные бараки – нечто среднее между сараем и казармой.
Капиталистического слова «трущобы» Юрик не знал, не то непременно применил бы его к описанию увиденного. Вокруг повсеместно царила какая-то неустроенность. Было ощущения цыганского табора, расположившегося на привал. Чуть рассветет, и он стронется с места, покидав пожитки в кибитки и оставив после себя горы мусора. На этом месте табор топтался уже много лет, мусорил, чинил кибитки, пас лошадей, но так и не удосужился хоть чуть-чуть облагородить место своего обитания. А зачем? Ведь это временно. И временность эта превратилась в привычку. Самую что ни на есть постоянную. Сюда, на БАМ люди приезжали на время – подзаработать деньжат, да заполучить целевой чек на машину. Платили тут хорошо – вдвое, втрое больше против остального СССР. А уж жить, по-настоящему жить, все уезжали на «большую» землю.
Здесь уже была осень, но не яркая многоцветием листьев, как дома, а серая и унылая, точно грязная лужа. Юрик явился в контору, без лишних формальностей получил ключ от комнаты в бараке и бодро потопал на сопку. Судя по полученным инструкциям, найти барак было несложно: прямо до конца дороги и направо тоже до конца дороги. Нужное здание оказалось последним, дальше только помойка и тайга.
Осмотрев свои временные владения, Юрик приуныл. Предстояло бегать в дощатый сортир на улице, таскать воду ведрами и греть ее в кастрюле, чтобы побриться и помыться. Да уж. Подфартило. Родительская квартира – самая обычная хрущевка, но с водопроводом, канализацией, лифтом и ковриком у двери уже вспоминалась с ностальгией.
В детстве Юрик был очень увлекающимся ребенком. Сфера его интересов простиралась от игры в шахматы и фотодела, до театральной студии и кружка народных ремесел, где с энтузиазмом вырезали и раскрашивали деревянные ложки. Правда продолжительность интереса к тому или иному занятию составляла от двух недель до двух месяцев. Стоило только родителям приобрести новенький фотоаппарат «Смена», как выдержка и экспозиция уже успевали наскучить мальчику до зубовного скрежета, зато театральные подмостки манили к себе безмерно, заставляя трепетать от восторга всякий раз, когда он выходил на сцену. Мнил себя в будущем Юрик не иначе как Гамлетом, таким же, как в исполнении Иннокентия Смоктуновского. В общем, мотало его, точно флюгер на ветру.
Эти метания от художественной школы, где мальчик продержался целых полгода благодаря наличию несомненных способностей и маминой настойчивости, до секции конькобежного спорта, для занятий которым наученные горьким опытом родители даже не стали покупать специальные коньки; от игры на гитаре до бокса, самого Юрика не утомляли. Каждый раз, увлекаясь новым занятием, он вспыхивал подобно спичке, но также быстро его интерес затухал. Он искренне не понимал, почему укоризненно качает головой мама. Какой смысл посвящать себя занятию, которое не приносит удовольствия? Ведь вокруг столько всего интересного. В точности, как в стихотворении Агнии Барто: «Драмкружок, кружок по фото, а еще мне петь охота.»
Юрик порхал по жизни, словно мотылек, ни к чему особо не привязываясь, ничем надолго не увлекаясь, не обремененный навязчивыми идеями, будто усталый пассажир поклажей.
Перво-наперво, нужно было разжиться жратвой. Оставив неразобранные вещи в комнате, Юрик вышел в сквозной коридор, по обеим сторонам которого располагались двери в комнаты. И постучал в соседнюю. Тишина. В следующей тоже никого дома не оказалось. «Середина дня», – сообразил Юрик. – «Все на работе.» И пошел искать магазин, полагаясь на нюх.
В неказистом магазине, сварганенном на скорую руку все из тех же щитовых блоков, Юрик испытал самый большой шок в своей жизни. Сказать, что он был удивлен, это не сказать ничего. Изумлен, ошеломлен, ошарашен – это вернее. Ничем не примечательный рядовой БАМовский магазин был филиалом рая на земле. Клубничный компот из Венгрии, болгарское лечо, персики в собственном соку, зеленый горошек, прибалтийские шпроты, тушенка, пузатые трехлитровые банки соков в ассортименте, вина, кофе, майонез, сухое молоко, яичный порошок, целая выставка дефицитнейших консервов и, как вишенка на торте, сгущенка. Яблоки и груши были непривычного вида, как позже узнал Юрик – китайские. Все, что на «большой» земле было страшнейшим дефицитом, здесь свободно лежало на полках заурядного магазинчика. Письма давно прижившейся здесь тетки – материной сестры, которую, кстати, надо бы навестить в ближайшие дни, о потрясающем снабжении БАМа не врали и даже нисколько не преувеличивали. В середине рабочего дня магазин был практически пуст. Юрик решительно двинулся к прилавку.
«У, какой молоденький, да хорошенький. Никак впервые у нас? Что-то я Вас раньше никогда не видела,» – встретила его россыпью вопросов продавщица – лукавая деваха лет двадцати с сильно подкрашенными глазами и ярко-красным лаком на ногтях. Была она вполне себе ничего – аппетитная, смешливая, выебонистая. Блятским глазом смотрела весело и не таясь. Юрик приосанился.
«Угадали. Сегодня приехал. Посоветуете, чем приезжему на ужин разжиться?» – вступил он в беседу.
«Чего ж мудрить? Тушенки возьмите, да картошки. Самая мужская еда. Ну и сгущенки, конечно. Её все по первости берут. А потом объедаются,» – обстоятельно ответила продавщица.
«Откуда ж такого симпатичного студентика к нам занесло?» – игриво поинтересовалась она, безошибочно определив социальный статус покупателя.
«С Рязани,» – солидно ответил Юрик.
«А я то думала из столицы,» – притворно-разочарованно протянула продавщица.
«Да до нее от Рязани всего двести километров,» – поспешно сообщил студент, слегка задетый незначительностью малой родины.
«А проставляться по приезду будете? Тогда шоколаду возьмите, под вино хорошо.»
«Да некому пока проставляться,» – развел руками Юрик и кинул пробный шар. – «Вот разве что Вы со мной приезд отметить захотите? Расскажите мне как тут и что.»
Девчонка жеманно хихикнула: «Экий Вы прыткий. Сразу вино – из столицы. Почти.»
«Ну можно и отметить,» – как бы призадумавшись на минутку, ответила она. – «Я, кстати, Женя.»
«А я – Юра. Будем знакомы.»
Купив все, что подсказала новая знакомая, и уговорившись встретить ее после работы, Юрик рысью помчался в барак. Вечер нежданно-негаданно обещал стать приятным во всех отношениях. Надо хоть паутину из углов повымести, прежде чем даму принимать.
***
Каждая незамужняя женщина считает своей святой обязанностью прибрать к рукам холостого мужика. Тоня не была исключением. Олега она обихаживала последние два года. И почитала себя величайшей неудачницей. Поначалу казалось, что мужик, оставшийся один с маленьким ребенком, – легкая добыча. Ну чего ему еще надо? Тоня и приготовит, и приберет, и постирает, и даст всегда, не отговариваясь головной болью. А уж всякие мелочи, которые мужику и в голову не придут, вроде того же букета к 1-му сентября, только женский глаз и доглядит.
Олег исправно ел приготовленное, за пришитые пуговицы благодарил, а чаще просто отрабатывал признательность, счищая снег с ее крыльца или натаскивая порубленный топором на куски лед из бочки. Трахал регулярно и с явным удовольствием. Но дальше дело не шло. Какого же рожна ему еще надо? Они оба были разведены, у каждого по маленькой дочке (Тониной Аленке было 6 лет), живут практически вместе, всего то через стенку. Расписаться – просто формальность, узаконить то, что и так уже есть на самом деле. Да над ней уже люди скоро смеяться будут. Ни два, ни полтора. Похоже, правы девчонки с работы, осталось только одно средство, самое верное и надежное, – залететь. Тогда уж он точно на ней женится и пикнуть не вздумает. Но решиться на этот убойный маневр Тоня никак не могла. Проблема была в том, что детей она больше не хотела. Категорически. Наелась материнства с Аленкой по самую макушку. Вечно замоченные в тазу пеленки и подгузники, другие – сохнут на веревке под полотком кухни, третьи – свалены грудой на гладильной доске. Непрерывный конвейер. Постоянно греется на плите большая кастрюля с водой. В квартире сыро, словно в бане. Да и квартира то – не развернуться: комната, кухня, да коридор, где бочка с водой стоит. Молока нормального и то нет, только сухое.
Тоня давно решила, что второй раз ей такого счастья не надо. За то время, что Аленка была маленькой, она дико устала. Многодневная, многолетняя усталость лежала на плечах, точно мешок с мукой, не давая хоть немного приподнять голову и вздохнуть. Тоня только-только начала отходить от нее, устроилась на работу, завела мужика. Жизнь начала налаживаться. И ей так хотелось жить. Жить для себя, получать удовольствие. Ничего особенного: сходить иногда в кино, купить обновку, съездить на море. А не вариться в очередном кошмаре под названием «младенец».
Подружкам своих радикальных мыслей она не озвучивала, еще сочтут лентяйкой и любительницей легкой жизни. Может, потому и запала Антонина на Олега. Ребенок у него уже есть, больше просить не будет. Как бы все хорошо могло сложиться. Заработает он себе на машину рано или поздно, и уедут они из поселка к нему на родину в Ставропольский край. Там тепло, полно фруктов и море недалеко. Вот была бы благодать!