На мгновение Энгельберту захотелось заметить, что если бы тот имел несчастье родиться в семье крестьян или рабочих, а однажды утром за ним явились бы к нему же в дом, чтобы manu militari[8] отправить прямиком на фронт, где он рисковал бы жизнью, да еще без всякого вознаграждения, возможно, у него поубавилось бы уверенности в справедливости происходящего. После того как в Нахоре Энгельберт увидел этих насильно мобилизованных, у него на душе кошки скребли, но бороться против такого рода воззрений, находясь в армии, – все равно что сражаться с ветром, размахивая шпагой.
– Как бы то ни было, – продолжил Дудон, – с Танкредом Тарентским в нашей части мы устроим еще тот спектакль на театре боевых действий. Это уж точно.
– Кстати, – сказал Дудон, – если он действительно такая знаменитость, как ты говоришь, вполне вероятно, его назначат полевым офицером нашего подразделения. А значит, он будет нашим командиром.
– Ну да, хотя для меня он всегда будет блатным родственничком, – вмешался Олинд. – Его дядя, Боэмунд Тарентский, член военсовета крестового похода. С такими тылами не так уж трудно стать командиром части.
Это замечание вогнало Льето в задумчивость.
– Правда? Так его двигают по знакомству… – протянул он, потирая синеватый от суточной щетины подбородок и по-прежнему не отрывая глаз от знаменитого лейтенанта, ожидающего своей очереди на противоположном пандусе.
В этот момент офицер-регулировщик, пребывающий в скверном расположении духа, прервал их беседу, приказав забрать свои пожитки и немедля отправляться на место расквартирования.
* * *
Ч – 25:24
– Приступаю к нашей идентификации, чтобы получить разрешение на посадку, ваша светлость, – не оборачиваясь, доложил пилот.
В нескольких метрах позади него Годфруа Бульонский, один на борту МТА, предназначенного для баронов, просто кивнул, слишком поглощенный тем, что видел в иллюминатор, чтобы ответить. «Святой Михаил» изумлял его, как и всех прочих. А ведь он видел его не впервые: два года назад ему представился случай побывать там трижды. Но всякий раз он испытывал все тот же восторг.
Когда 18 марта 2202 года Урбан IX бросил призыв к крестовому походу, Годфруа откликнулся в числе первых. Учитывая его репутацию превосходного и неподкупного военачальника, папа естественным образом назначил его одним из руководителей.
– Приоритетный челнок – Джи – тридцать восемь, – монотонно наговаривал пилот. – Идентификационный код – пятьсот сорок четыре триста сорок четыре-эль, код безопасности – эпсилон-каппа-тау-сигма-альфа. Передаю криптокоды для посадки в спецпорт.
Годфруа появился на свет на землях Валлонии, на руинах великой европейской конфедерации, почти день в день через век после Войны одного часа. Ему исполнилось шесть лет, когда произошла реставрация монархии, он застал только конец Великого Хаоса, последовавшего за войной, и вырос в уважении к феодальным законам. С самого начала своей солдатской карьеры он сумел заслужить надежную репутацию воина, не дрогнувшего ни в одной битве, однако лишь намного позже возник тот образ рыцаря безупречных моральных качеств, каким его и знал теперь весь христианский мир.
– Коды идентификации приняты, ваша светлость. Сейчас пройдем через силовые поля.
Оторвавшись от зрелища титанического корабля, Годфруа выпрямился в кресле и постарался привести свою одежду в порядок.
Мужчина в расцвете сил, с коротко стриженными волосами и обрамляющей лицо длинной ослепительно-золотой бородой, он обладал мощной харизмой, оказывающей неизменное воздействие на окружающих. Хотя ростом он был чуть выше среднего, спокойная уверенность, которая читалась в синеве его нордических глаз, производила впечатление даже на самых представительных его собеседников.
Сегодня на нем была тяжелая мантия из бежевой ткани, прямыми складками спадавшая вдоль черных брюк, зауженных у щиколоток на манер военной полевой формы. На уровне сердца был вышит лотарингский герб – три легко узнаваемых алериона[9] и девиз: Casuve, Deuove[10], четко выписанный на ленте, окаймляющей рисунок. Скромная планка военных орденов сразу под ним была, казалось, единственным отступлением от строгости облика, с которым герцог был вынужден смириться. Среди них внимательный наблюдатель мог заметить знаменитый Золотой Потир, высшую награду, которую папа всегда вручал лично.
Годфруа заметил, что легкий свист, давивший на уши, прекратился. Кабина была разгерметизирована.
– Позвольте пожелать вам приятного пребывания на борту, господин герцог, – сказал пилот.
– Спасибо, и примите поздравления за идеально выполненный маневр сближения, – учтиво ответил Годфруа, в то время как межорбитальный транспортный аппарат заканчивал посадку в одном из доков «Святого Михаила».
Едва люки челнока распахнулись, Годфруа попросил появившегося прапорщика немедленно проводить его к капитану судна Гуго де Вермандуа. Молодой солдат повел его по коридорам к тубе, горизонтальному транспортному средству корабля, позволявшему максимально быстро покрывать расстояние от расположенных на корме причальных палуб до командного пункта на носу.
Коридоры и внушительные залы стремительно мелькали за стеклянными окнами несшегося стрелой транспорта. Вагончик, в который они сели, был экспрессом со всего четырьмя предусмотренными остановками по всей протяженности корабля; но даже при этом им потребовалось около десяти минут, чтобы пересечь судно из конца в конец.
Когда они добрались до носовой части, прапорщик двинулся впереди Годфруа по лестнице, ведущей к главному мостику, приложил свой мессенджер к контрольной панели часового – тот подскочил, увидев, кто идет следом, – потом зашел в командный пункт, объявив о прибытии герцога Нижней Лотарингии. Бо́льшая часть офицеров и техников, сосредоточившихся на своей работе, даже не шевельнулись, но человек с седеющими волосами обернулся и из глубины помещения направился к ним. Его манеры и форма не оставляли никакого сомнения ни в его звании, ни в социальном положении: Гуго Французский, граф де Вермандуа, капитан «Святого Михаила», член Совета крестоносцев, а главное, брат короля Франции. С широкой улыбкой он распахнул руки, чтобы тепло обнять Годфруа:
– Дорогой друг, добро пожаловать на борт!
– Не слишком протокольный прием, господин граф, – ответил Годфруа, тоже засмеявшись, – но весьма приятный. Счастлив вновь вас увидеть, Гуго.
– Как и я. Хорошо иметь людей ваших достоинств в такой военной кампании, как эта.
– Вы мне льстите.
– Вовсе нет. – Он взял Годфруа за руку и отвел немного в сторону от напряженно работающего командного состава. – Как поживает госпожа ваша матушка?
– Прекрасно. Она не пожелала проводить меня на посадку из опасения, как бы ее воодушевление, вызванное моим отъездом, не померкло в последнюю минуту, но я знаю, как она счастлива, что я стал крестоносцем. Ведь вы знаете, что Ида очень набожна.
– И правда, знаю. Она образец благочестия. Уж как она обхаживала моего брата, чтобы он лично принял участие в новом крестовом походе, но в конечном счете это бремя выпало на мою долю.
Годфруа с легкой улыбкой наклонил голову. Он знал, что Гуго поддразнивает его, намекая, что Ида косвенным образом вынудила его принять участие в крестовом походе: на самом деле брат короля Франции ни за что на свете не отказался бы от назначения на пост капитана «Святого Михаила».
В действительности мать Годфруа всеми доступными ей способами оказывала давление на многих сеньоров, считая своим долгом убедить баронов встать под знамена святого дела. Но у короля Франции Филиппа IX и в мыслях не было покидать свое королевство на многие годы, и он выступил с официальным предложением, чтобы его заменил брат. Хотя в кулуарах всем было ясно, что король не пожелал оказаться в подчинении у папы, с которым у него уже давно установились очень непростые отношения. А потому Гуго изначально знал, что именно на него будет возложена миссия представлять на фронте цвета французского королевского дома.
– Снабжение корабля проходит соответственно вашим пожеланиям? – спросил Годфруа, снова становясь серьезным.
– На данный момент, клянусь, да. Как бы невероятно это ни выглядело, мы вроде бы выдерживаем сроки и будем готовы завтра к семнадцати часам, как и предполагалось.
– Я никогда и не сомневался, Гуго. Вы не из тех, кто обещает то, чего не может исполнить.
– Ваш черед подхалимничать.
Годфруа расхохотался и дружески ткнул его в плечо. Они познакомились восемь лет назад во время военных действий в Новой Гвинее и сразу же прониклись взаимной симпатией. Простота Гуго, хоть он и был братом короля Франции, и его опыт покорили Годфруа, который, в свою очередь, произвел впечатление на графа своей смелостью и прямотой. Однако помимо этих общеизвестных черт характера, у двоих мужчин нашлось еще нечто общее: оба были любителями и тонкими ценителями культурных ценностей, что весьма редко встречалось в эти неспокойные времена.
Часто долгими вечерами во время осады Ириана[11] они вместе предавались своей страсти к эпической поэзии, читая друг другу длинные отрывки из Тассо или Ариосто и рассуждая о достоинствах новых послевоенных поэтов. Сам жанр познал неожиданный взлет вследствие исчезновения мировых развлекательных сетей во время великого катаклизма 2061 года.
– Вы прибыли к нам сразу за Раймундом де Сен-Жилем, Годфруа. Я уже начал опасаться, не остановила ли вас в последний момент какая-нибудь досадная помеха, лишив возможности блистать во время этой кампании.
– Напрасные тревоги, ничто не могло бы удержать меня от участия в крестовом походе во имя служения Всевышнему. Некоторые административные неурядицы задержали меня in extremis[12], только и всего. Все сеньоры уже поднялись на борт?
– Все… кроме одного. Роберт де Монтгомери еще не с нами.
Услышав это имя, Годфруа почувствовал, как потускнела радость, которую он испытал, встретив старого друга.
– Роберт Дьявол, – вздохнул он.
– Вам не следовало бы так его называть, вы можете оговориться в его присутствии.
– Я не боюсь этого человека.
– Нимало не сомневаюсь. И тем не менее он пользуется огромным влиянием среди большинства крупных французских феодалов и вплоть до других европейских дворов.
– Знаю, но он такой не один. Мы не должны допустить, чтобы фанфаронство этого ультра заставляло нас идти у него на поводу. В конце концов, ему бы следовало привыкнуть слышать такое прозвище. Разве не верно, что он его вполне заслужил?
– Похоже что так, – согласился Гуго. – Кстати, возможно, именно потому, что прозвище так ему подходит, оно и приводит его в бешеную ярость. Сколько раз при дворе своего брата я видел, как он лишь с величайшим трудом удерживает себя в руках, и только потому, что ему показалось, будто кто-то назвал его так за спиной.
Годфруа недоумевающе развел руками:
– Для меня по-прежнему остается непостижимым, как удалось убедить папу принять подобного человека в наши ряды.
– Даже Урбан не мог себе позволить отказаться от поддержки столь существенного контингента, коим является его армия.
– Еще полгода назад из-за бесчинств, которые он творил и продолжает творить до сих пор на своих землях, речь шла о его отлучении от церкви!
– Разумеется, но вы, как и я, знаете, что политические соображения часто берут верх над вопросами морали.
– Знаю, но никогда с этим не смирюсь. Тем более что у этого человека есть неприятная привычка заражать бо́льшую часть тех, кто его окружает, своими пагубными воззрениями. Я уверен, что к концу путешествия мы обнаружим среди нас вдвое больше ультра, чем мы бы имели без него.
– Будем надеяться, что вы окажетесь не правы. Значит, мы должны быть более убедительны, чем он.
Годфруа не скрывал своего скепсиса:
– Для нашего крестового похода было бы куда предпочтительней обойтись вообще без него. Возможно, Господь в своей бесконечной мудрости ниспошлет ему в последнюю минуту действительно серьезную помеху, чтобы помешать его челноку взлететь.
Гуго заставил себя рассмеяться, но никакого веселья не испытывал. Без сомнения, он бы тоже предпочел, чтобы этот человек не поднимался на борт его корабля.
* * *
Ч – 25:03
Люди из 78-го смешанного пехотно-кавалерийского подразделения добрались до пункта своего расквартирования в несколько взвинченном состоянии. По прибытии на место сбора большинство из них были вынуждены как минимум двадцать часов ждать посадки в Нахоре, и возбуждение, испытанное при приближении к «Святому Михаилу», лишь отчасти разогнало накопившуюся нервную усталость. Поэтому заселялись они шумно, словно банда подростков, обживающая спальню своего интерната.
В общей каюте номер 48–57 насчитывалось сорок коек. Значит, больше половины подразделения будет находиться здесь. Помещение имело форму шестиугольника, пять сторон которого занимали секции по восемь коек. Сами койки были заключены в ячейки, прикрепленные прямо к стене и расположенные в два яруса, по четыре в каждом. В шестой стене каюты находилась дверь, ведущая в круговой коридор, куда выходили и другие общие каюты этого сектора, в свою очередь вписанные в общий шестиугольник.
Меблировка помещения сводилась к минимуму, то есть к нескольким столам и стульям в центре. Зато ячейки с койками были снабжены массой приспособлений. А именно индивидуальной панелью, подключенной к внутренней видеосети – Интра, – и медицинскими датчиками, встроенными непосредственно в ложе и позволяющими еженощно отслеживать состояние здоровья обитателя. Помимо этого, так сказать, классического оборудования, каждая ячейка могла быть изолирована от остального пространства корабля – либо перегородкой, автоматически развертывающейся в случае аварийной разгерметизации, либо индивидуальным компенсирующим полем, обеспечивающим выживание жильца во время фазы разгона и торможения.
Согласно замыслу, «Святой Михаил» должен был набирать основную скорость в момент старта, а по прибытии, наоборот, резко тормозить в течение нескольких дней, прежде чем остановиться. Эти две фазы были бы смертельны для экипажа, если бы люди не были защищены компенсирующими полями. Но главным образом это сложное оборудование было установлено в каждой ячейке для обеспечения долгого периода стазисного сна, в котором людям предстояло провести бо́льшую часть путешествия.
Братья Турнэ нашли номера своих коек и стали распаковывать багаж. Оказавшиеся в той же каюте Дудон и Олинд уже знакомились с соседями. В возбужденной атмосфере, среди громких солдатских разговоров и смеха, появление Танкреда Тарентского прошло незамеченным. Он остановился у своей койки, сбросил на нее поклажу и начал, как и остальные, убирать вещи в шкаф.
Вот тогда Льето его и заметил. Энгельберт поднял голову и увидел, что брат, снова потирая подбородок большим и указательным пальцем, во все глаза уставился на знаменитого лейтенанта. Энгельберт, слишком хорошо знавший Льето, понял, что сейчас тот что-то выкинет. Он открыл было рот, но молодой человек уже решительным шагом направился к Танкреду Тарентскому. Льето воздвигся перед офицером, скрестив руки, и громко спросил:
– Это ты Танкред Тарентский?
В каюте наступила тишина. Казалось, температура резко упала на несколько градусов. Тот, к кому был обращен вопрос, медленно повернулся и посмотрел на Льето. Он был чуть ниже, но от этого его стать производила не меньшее впечатление.
Лицо Танкреда не выражало никаких эмоций, а на губах Льето играла уверенная улыбка. Лейтенант ответил спокойным тоном:
– А кто ты?
Забыв про свой вопрос, Льето тут же продолжил: