– Что? – воскликнул Гвидо.
– Да-да, тем самым Сергием, судившим в своё время Формоза. Сей папа был очень падок до юных дев. Его понтификат стал серьёзным ударом по авторитету Святой Церкви.
– И об этом судите вы? – крикнула Мароция.
– Не горячитесь, моя милая. До себя самого я ещё доберусь. Так вот, ваша жена понесла от старого папы, и чтобы скрыть свой позор, она, вместе со своей матерью, да смилостивятся над ней Небеса, обманом заставила взять себя в жёны герцога Альбериха. Тот уже несколько лет был проклят герцогиней Агельтрудой, и проклятие той заключалось в лишении герцога его мужской силы. Однако честолюбие все ещё оставалось при нём, и ваша жена предложила ему, в обмен на замужество, кратчайший путь к сердцу и разуму старого папы, который бы, конечно, не отказал своему сыну и его милым родителям в их претензиях на короны самого разного пошиба. И быть может, всё у сполетской семейки получилось бы, если бы Сергий не умер спустя всего три месяца после рождения сына. Альбериха, по большому счёту, конечно, никто не обманывал, но так уж в итоге получилось, так распорядилось Провидение, что он впустил в свой дом чужую жену с ребёнком. Взбалмошный и вечно пребывавший под винными парами герцог вообразил, что вся эта эпопея была затеяна с одной лишь целью – отобрать у него Сполето. Альберих, желая отомстить обманщице, подверг её побоям и отдал на потеху своим друзьям, которые забавлялись с ней, как с уличной девкой. Так на свет появился Альберих-младший, и ваша жена, может быть, и окончила бы бесславно свои дни в Сполето, раздвигая ноги перед каждым собутыльником своего мужа, если бы не явился прекрасный, мужественный и наивный спаситель в вашем лице. Ручаюсь, что вам она была представлена несчастной жертвой сполетского чудовища.
Мароция, не говоря ни слова, уже сама налила всем вино в кубки. Все, не сговариваясь и не произнося заздравных тостов, с желчными минами опустошили сосуды.
– Теперь вы понимаете, что права вашей супруги на Сполето абсолютно безосновательны, что висконт Альберих не является сыном герцога, а ваша супруга не была его женой из-за неспособности Альбериха исполнять свой супружеский долг.
– Отчего же вы, Ваше Святейшество, умалчиваете о письме герцога, в котором он признает своим наследником моего Альбериха? – Мароция сверлила папу взглядом полным яростной ненависти.
– Это было письмо, вырванное у герцога шантажом.
Мароция зло и пьяно рассмеялась.
– Во всяком случае, это письмо ведь не делает юного Альбериха действительным сыном от семени герцога? В письме же герцог называет своим наследником сына, которого у него никогда не было, – прервал её смех папа. Придвинувшись к Гвидо, он продолжил:
– Ну а что касается так называемой чести вашей супруги, то я, конечно, далёк от мысли, что вы столь наивны, глухи и слепы, чтобы оставаться в данном вопросе в неведении. Не думаю, что вы не в курсе того, чем занимается ваша жена, когда вы отсутствуете в Риме. Пиры в её доме подчас напоминают оргии римских язычников. Не думаю также, что вы считаете плодами Духа Святого ещё двух, помимо Иоанна и Альбериха, детей, которых она прячет в одном из римских монастырей.
– Я всё про это знаю, – нарочито чётко и с металлом в голосе произнёс Гвидо. Папа отстранился от графа и с сожалением взглянул на него.
– Да-да, мне жаль вас, мессер Гвидо. Вы искренне любите её и принимаете её такой, какая она есть. Мне известно подобное, я сам согрешил так же, и я прекрасно понимаю вас. Но! – Папа вновь перешёл в атаку. – Вы несчастный человек, ибо любите существо, не способное ответить вам тем же. В отличие от вас, она никого никогда не любила, никогда и никого не полюбит, ей не дано это в наказание за грехи её. Именно поэтому у вас, мессер Гвидо, никогда не будет от неё детей.
– Замолчи! – Мароция зашипела на него разъярённой кошкой. Папа наступил на больную мозоль её мужа.
– Именно потому, что она не способна испытать настоящую любовь, именно поэтому она с такой яростью восприняла искреннее чувство своей матери ко мне. Её мать, да смилостивится над ней Небо, любила меня всей душой, всем сердцем и ради любви готова была на всё. Как и я для неё. Нам были безразличны все осуждающие слова, все препятствия и стены в этом мире, все приличия и обычаи, и ничто – ни митра, ни тиара – не помешало мне любить её так, как только может любить смертный. Осуждайте меня сколько сможете, благородный граф, но ответьте мне или хотя бы самому себе честно на один только вопрос: многим ли ваша жена пожертвовала для вас, мессер Гвидо?
Не дождавшись ответа, папа продолжил.
– Ваше молчание лучше всякого ответа, мессер граф Тосканский. Вы, ослеплённый своей любовью, однажды презрели мнение своей матери, но я вас в этом не виню. Отнюдь! Но ваша любовь есть большое несчастье для вашей души, ибо вы влюблены в холодную и расчётливую блудницу, которая никогда не ответит вам взаимностью, ибо душа её давно продана дьяволу, а дьявол не знает любви, его оружие только похоть и золото.
– Но тогда, святой отец, может, вы будете красноречивы и откровенны до конца и расскажете моему мужу, кто более прочих постарался сделать меня такой? – Мароция шипела и надвигалась на Иоанна с перекошенным от ненависти лицом. – Расскажите, что именно вы и ваш брат спровоцировали Альбериха на расправу надо мной с тем, чтобы я, оказавшись в руках своего первого мужа и его дружков, не помешала бы вам в Риме убрать со Святого престола папу Анастасия и самому стать епископом Рима?
Для Гвидо этот вечер обещал всё новые и новые открытия. Перед его глазами наружу выворачивалось всё грязное белье Рима последних двадцати лет. Он, сам на своём веку насмотревшись всякого, теперь с трудом переваривал услышанное и чувствовал, как из-под ног уходит такая, казалось бы, твёрдая земля его прежних мировоззрений.
– Расскажите же моему мужу о том, как вы в день моей свадьбы с Альберихом прочли мне длинные монологи о нравственности, сидя возле ложа, на котором ваш брат в этот момент насиловал меня!
– Что я слышу! – Настал черёд Гвидо своим возгласом сотрясти стены покоев.
– Да, мой сострадательный и набожный супруг, епископ Рима подобным образом наказывал меня за то, что я хотела помешать его шашням с моей матерью, ой, простите, их зарождающейся великой любви! О, какая это была дивная и красноречивая проповедь, какими крепкими и неопровержимыми были его слова, сколь яростно его брат вбивал в меня их смысл! Вот эта самая подушка, которую я держу сейчас в своих руках, осталась мне на память от той, такой преисполненной благоговейной святостью, проповеди! С годами святой старец не утратил таланта в любой ситуации взывать к слову Божьему и использовать его для оправдания своих самых кощунственных и лицемерных дел. Я вижу, Гвидо, что даже на вас произвели впечатление его лживые и лицемерные слова. «Мессер Гвидо, мне жаль вас», – умильно глядя вам в глаза, твердит тот, кто накануне проклял вас и пообещал вам скорую смерть!
– Верно! – Гвидо, порядком одурманенный хмелем, энергично встряхнул головой.
– Да, я не ангел, да, я блудница, но я никогда и не скрывала это и уж тем более не прикрывалась Святым Писанием и сутаной священника. Дьявол тоже знает Писание, но, будучи лжив, лживо его толкует, используя для погибели, а не для спасения10. Господь будет судить меня, и будет страшен суд Его, но я боюсь даже предположить, каким будет Высшее наказание для тех, кто в храме Божьем творил прелюбодейство, не снимая тиары, и величал себя при этом Его Святейшеством! И это ты называешь любовью? – Мароция вплотную приблизилась к Иоанну.
– Пошла прочь, грязная шлюха! – с этими словами папа Иоанн наотмашь ударил Мароцию по лицу и вскочил на ноги.
Вино сыграло с папой злую шутку. Сладкий яд, затопив мягкой пеной сознание священника, на какой-то момент подсказал папе, как ему показалось, путь к спасению. Бессовестные слуги Бахуса вдруг шепнули Иоанну, что кроме Мароции и Гвидо в покоях папы никого нет, что стоит только справиться с безоружным Гвидо, как пленение его закончится, что маленькая и хрупкая Мароция не окажет ему серьёзного сопротивления, а слуги за пределами покоев упадут на колени перед главой Церкви, как только он откроет дверь своей темницы и, грозно сверкнув очами, прикажет им повиноваться. Быть может, план и в самом деле имел бы определённые шансы на воплощение, если бы не подорванные болезнью силы этого некогда крепкого физически и духом человека.
Иоанн просчитался. Он понял это в тот же самый момент, когда, ударив Мароцию, вскочил из-за стола. Вино обмануло его, на какой-то миг внушив, что к нему вернулись былые силы. Пусть Мароция и отлетела в угол комнаты, гулко ударившись головой о её каменные стены, но граф Гвидо, стряхнув с себя хмельной плен, был проворен и мощным ударом в челюсть поверг понтифика наземь. В следующее мгновение папа почувствовал, как колено Гвидо безжалостно смяло ему горло, а на лицо его Мароция бросила ту самую злосчастную подушку. Иоанн сопротивлялся отчаянно, пытаясь сбросить с себя Гвидо, и Мароции даже пришлось наступить ему всем своим весом на одну руку, чтобы помочь мужу. Свободной рукой папа обречённо пытался отодвинуть от своего лица эту ужасную подушку с её назойливой, царапающей глаза, ненавистной золотой бахромой. В какой-то миг бахрома исчезла, вместо неё перед глазами расплылась кровавая пелена, в пене которой Иоанн вдруг увидел печально-спокойный образ Теодоры и успокоился вслед за ней сам.
Шумно дыша, двое убийц поднялись на ноги.
– Господи! – воскликнул Гвидо, с ужасом глядя на свои пальцы, по-прежнему сведённые судорогой в этой короткой и ужасной схватке. – Господи, что мы наделали!
– Тише, умоляю!
– Господи! – не слыша её, повторял Гвидо, – я убил папу римского… я убил епископа… я убил…
– Возьми себя в руки! Всё свершилось!
– Господи! Я погубил себя, погубил свою душу! Навеки! Убил… УБИЛ… убил наместника святого Петра… Господи!
– Выпей вина, приди же наконец в себя!
Гвидо поднял на Мароцию тяжёлый взгляд. Та была бледна, чёрные волосы её были всклокочены, глаза горели, и она никак не могла унять крупную дрожь, так что была отчётливо слышна страшная дробь её зубов.
– А ведь это ты! Это ты заставила меня сделать это! Ты заставила убить его! Потому что он… Ведь он говорил правду, что он сказал такого, что было неправдой?
– Он сказал правду про меня, но выгородил и солгал про себя.
– Он сказал правду! Даже ты подтверждаешь это! Господи, что мы наделали! Что теперь будет?
– Прежде всего ты отнесёшь Иоанна в постель, разденешь и накроешь его простыней. Затем мы уйдём. Хвала Небесам, камни башни не пропускают даже звук бюзин, так что никто ничего не мог услышать, да к тому же мы выпроводили всю челядь во двор. Пусть завтра слуги первыми обнаружат, что папа умер. Папа недавно перенёс болезнь, и приступы астмы у него продолжались до сего дня, ни для кого эта смерть не явится внезапной. Лекари будут подкуплены мной, а затем я их отправлю следом за Иоанном, всё равно от них не большой прок. Я приглашу кардиналов Льва и Стефана, первому надлежит сразу взять инициативу в свои руки, а благочестие и связанная с ней дремучая и дикая нетерпимость Стефана к медицине вообще и омовениям в частности завтра будут очень кстати, никто не посмеет смывать мир с тела папы, и, стало быть, никто из посторонних не увидит следы на его шее. Ну а дальше появится кардинал-епископ Остии, и всё пойдёт по порядку, установленному Церковью в подобных случаях. Мы у цели, друг мой.
– ТЫ у цели, – глухим голосом ответил Гвидо, пряча от неё глаза и дивясь тому, насколько хладнокровно и точно его жена выстроила план дальнейших действий. Так говорить мог только человек, который всё продумал заранее, а значит, полагал граф, он только что стал послушным орудием убийства.
Мароция подошла к нему и хотела взять его за руки, но он отшатнулся от неё, как от прокажённой.
– Завтра я уезжаю в Тоскану, – заявил он.
Мароция несколько мгновений ошарашенно смотрела на него.
– Ах, вот так, мой милый? Согрешив, бежим в кусты? А что дальше?
– Я более не притронусь к тебе.
Мароция резким порывом подошла к нему и отвесила пощёчину.
– Трус! Ещё утром в моей постели ты шептал мне сладкие слова, а сейчас воротишь нос? Слизняк! Какой тогда был смысл во всём этом? Или ты думал, что Тоссиньяно добровольно уступит нам Рим и ещё растечётся в нижайшем поклоне? И будет послушно исполнять наши с тобой капризы? Всё уже сделано, и верх глупости теперь остановиться на полпути.
– Он был прав. И мать моя была права относительно тебя. – Гвидо по-прежнему избегал встречаться с Мароцией взглядом.
– Берта разделалась бы с Тоссиньяно в первый же миг, как только он оказался бы в её руках.
– Не упоминай имени моей матери, ты недостойна её, – Гвидо вяло сопротивлялся и шаг за шагом приближался к двери.
– Ого! Тебе напомнить, что она в своё время фактически отправила на тот свет твоего отца и своего мужа, лишь бы стать женой Беренгария?
– Я более не притронусь к тебе, – повторил Гвидо. С немалым трудом он, ломая ногти, открыл засов и вышел вон. Мароция смотрела ему вслед, чувствуя, как всё внутри неё, весь её прежний мир рассыпается на мельчайшие части, и теперь всё надо будет начинать сначала. Она до последнего надеялась, что её муж совладает с собой и останется подле неё. Но этого не произошло.
Ей пришлось в одиночку возиться с Иоанном. Едва превозмогая в себе желание закричать от ужаса и трусливо броситься прочь, она перетащила труп папы в постель, с брезгливой миной сняла одежды и накинула на понтифика спальную простыню.
– Даже после смерти ты умудряешься мне вредить, – ворчливо прошипела Мароция, покидая папские покои. – Можешь радоваться, благодаря твоим стараниям я вновь осталась одна.
Эпизод 8. 1682-й год с даты основания Рима, 8-й год правления базилевса Романа Лакапина
(июнь—июль 928 года от Рождества Христова)
Итак, свершилось, и Рим, гордый Рим, великий, седой Рим, спустя четыреста лет после готской воительницы Амалазунты вновь пал к ногам женщины! 10 июня 928 года Мароция Теофилакт, в окружении своих сыновей, высшего духовенства и знати Вечного города, с едва заметной ироничной улыбкой, прятавшейся в уголках её очаровательных губ, взирала на коронацию папской тиарой своего друга и любовника Льва Сангвина, кардинала церкви Святой Сусанны. И среди всей пёстрой, разномастной толпы, среди сильных мира сего, облачённых ли в рясу, препоясанных ли мечом, не нашлось ни единого дерзкого, способного оспорить выбор, навязанный целому городу, – нет, целому народу, да что там, целому миру! – этой гордой, преступной, такой хрупкой и такой сильной женщины.
Когда ты сделал верный шаг, после которого к твоим ногам с завидным постоянством падают всё более драгоценные плоды, поневоле начинаешь верить в справедливое устроение подлунного мира. Примерно по такому живописному руслу, полному молока и мёда, текли в этот день мысли новоиспечённого главы христианского мира, вспоминавшего свою нехитрую доселе биографию. Родившись в семье вполне заурядных горожан Рима, будущий папа самостоятельно сделал свой выбор в пользу служения церкви, прельщённый смиренным бытом святым отцов и их сладкоголосым пением, заставлявшим богобоязненных мирян шире открывать свои кошельки. Впрочем, особой альтернативы его жизненному выбору и не представлялось, поскольку для военной карьеры он был неблагороден, для ремесленного и купеческого дела слишком ленив и брезглив, а работа в римских канцеляриях, где он пошёл бы по стопам своего отца, представлялась слишком скучной и неперспективной. Долгое время ступени церковной карьеры также оставались для него слишком крутыми, но всё изменилось в тот самый миг, когда в церкви Святой Сусанны, что на Квиринале, пожелала исповедоваться за свои очередные грешки прекрасная дочка консула Теофилакта. В отличие от своей матери, предпочитавшей мужественных и нахрапистых самцов, Мароция находила особое удовольствие в соблазнении и пробуждении скрытых бесов у мужчин более тонкой душевной организации и особенно ограниченных в своих действиях и страстях самостоятельно или сообразно занимаемому сану. Миловидная внешность субдиакона, его волосы цвета лёгкого пива, его мгновенно вспыхивающие румянцем щёки при каждом оказанном ему знаке внимания раззадорили бессовестную консульскую дочь, и вскоре молодой клирик совершил непоправимое, после чего начал смиренно готовиться к неминуемому гневу свыше. Однако время шло, Господь, очевидно, медлил, и вскоре Лев с умиротворением в душе начал склоняться к мнению, что Отец Небесный, быть может, с определённым снисхождением относится к подобного рода проступкам. Спустя некоторое время подобная версия получила неоднократные подтверждения, а когда сам глава церкви рукоположил его в сан диакона, страхи Льва развеялись окончательно. Сегодня же он получил последнее и решительное доказательство благосклонного расположения к себе высших сил, ведь в противном случае последние ни в коем разе не допустили бы недостойного человека примерить на себя тиару наместника святого Петра.