– Нет.
– Насколько я могу судить, эта молодая леди с характером и рождена, чтобы создавать вокруг себя суматоху. И уж точно знает, что ей нравится.
– Ей не нравишься ты, – вставил Грандкорт, и в его глазах промелькнула тень улыбки.
– Совершенно верно, – подтвердил Лаш и, снова выбрав подчеркнуто насмешливый тон, добавил: – Однако, если вы с ней преданы друг другу, этого вполне достаточно.
Оставив последнее замечание без внимания, Грандкорт допил кофе, встал и в сопровождении собак вышел на лужайку.
Лаш посмотрел ему вслед и взял новую сигару. Курил он медленно, то и дело поглаживая бороду, словно обдумывал какое-то решение, пока тихо не произнес:
– Берегись, старик!
Лаш был человеком неглупым и не напрасно провел рядом с Грандкортом пятнадцать лет. За это время он успел выяснить, какие меры к нему применять бесполезно, хотя до сих пор оставалось неясным, какие именно могут принести пользу. В начале своей карьеры Лаш получил университетскую степень и едва не принял духовный сан, ради теплого местечка, но, не получив удовлетворения в открывшейся перспективе, согласился на должность постоянного компаньона при пожилом маркизе, а потом и при молодом Грандкорте. Тот рано потерял отца и счел Лаша настолько удобным помощником, что сделал премьер-министром во всех личных вопросах. За пятнадцать лет совместного существования Грандкорт окончательно разучился обходиться без ловкого компаньона, а тот, в свою очередь, все больше нуждался в ленивой роскоши, которую бесперебойно обеспечивали операции, проводимые им от имени патрона. Не могу утверждать, что за пятнадцать лет выросло уважение Грандкорта к помощнику, так как его не было с самого начала. Однако Грандкорт уверился во мнении, что при желании вполне может пнуть Лаша как собаку, вот только никогда не пинал, считая, что это компрометирует джентльмена, поэтому ограничивался словами – причем такими, что наперсник более независимого нрава счел бы их презрительными пинками. Но разве способен сын викария, не позволявшего жене и дочерям купить ситца на платья ради того, чтобы отправить единственного сына в Оксфорд, проявить независимость, привыкнув вкусно и дорого обедать, ездить на прекрасных лошадях, жить в роскошных комнатах – и все это не работая? В свое время мистер Лаш считался ученым человеком, но теперь сохранил лишь остатки образованности, необходимые занимаемой им синекуре, а ведь известно, что степень бакалавра искусств и иные звания представляют собой не что иное, как освященную веками подготовку к синекуре. Лаш понимал, как относится к нему Грандкорт, однако предпочитал относить такое поведение к особенностям характера патрона, чьи непредсказуемые настроения и суждения следовало принимать с философской невозмутимостью. Поскольку он полагал, что еще ни разу в жизни не совершил дурного поступка, то не считал нужным задумываться о том, сможет ли нарушить границы добродетели, если того потребует любовь к комфорту и праздности. В настоящее время это чувство находило полное удовлетворение, а если порою приходилось поднимать пудинг с земли, он выбирал кусочки из середины и находил их восхитительно вкусными.
Этим утром, например, испытав раздражение более острое, чем обычно, он уединился в собственной гостиной и целый час играл на виолончели.
Глава III
Приняв решение жениться на мисс Харлет, Грандкорт проявил недюжинные способности в поиске средств для достижения цели. В течение последующих двух недель не проходило ни дня, чтобы он под тем или иным предлогом не встречался с Гвендолин и с повышенным вниманием не доказывал, что она постоянно занимает его мысли. Кузина миссис Торрингтон отныне исполняла обязанности хозяйки дома, так что миссис Дэвилоу и Гвендолин могли быть приглашены в Диплоу наряду с множеством других гостей, а те, в свою очередь, стали свидетелями того, как хозяин оказывал очевидное предпочтение прекрасной бесприданнице и полностью игнорировал богатую наследницу. Все достойные упоминания се́мьи в округе были уверены, что брак Грандкорта и Гвендолин дело решенное, а мистер Гаскойн был полон решимости выполнить по отношению к племяннице родственный долг и обеспечить достойную организацию процесса. Однако и его, и миссис Дэвилоу несколько удивлял тот факт, что предложение, для которого выдалось уже немало подходящих случаев, до сих пор не прозвучало. Больше того, и сам Грандкорт в некоторой степени разделял это удивление. Сообщив Лашу о принятом решении, он полагал, что дело завершится быстрее, но, к собственному недоумению, едва ли не каждое утро давал себе слово, что сегодня же представит Гвендолин возможность принять предложение руки и сердца, а вечером обнаруживалось, что необходимые формальности по-прежнему не исполнены. Этот поразительный факт только усиливал в нем решимость перейти к делу на следующий день. Грандкорт никогда не допускал мысли, что мисс Харлет может ему отказать, но – да помогут всем нам Небеса! – часто мы не в состоянии действовать, уверенные в чем-либо: неприятие обратного исхода настолько сильно, что, подобно иллюзорной стене, встает между нами и нашей уверенностью. Так, мы точно знаем, что слепой червяк не в состоянии смертельно укусить, однако возможность укуса кажется настолько невыносимой, а существо выглядит до такой степени чуждым, враждебным и кусачим, что мы решительно отказываемся до него дотронуться.
Грандкорт попросил разрешения привести в Оффендин одну из своих прекрасных лошадей, чтобы Гвендолин могла поехать на ней в Диплоу на ленч. Миссис Дэвилоу предстояло сопровождать дочь в экипаже. В качестве почетного спутника выступал сам мистер Грандкорт. Стоял чудесный день, какие порою случаются в наших краях в середине лета: не слишком жаркий для приятной поездки. По краям полей алели маки; легкий ветерок мягко, подобно благосклонному привидению, разгуливал между несжатыми колосьями и гнал по мягким серым холмам тени облаков. Здесь еще стояли снопы, там лошади с трудом тащили тяжело нагруженные возы, повсюду тянулись пастбища, и скот мирно отдыхал в тени деревьев. Дорога проходила по патриархальной местности, где молочные фермы выглядели точно так же, как в дни наших предков. Здесь мир и постоянство царили вдали от шумных перемен, символом которых стал проезжавший на горизонте поезд.
Однако дух мира и постоянства не настолько овладел сознанием бедной миссис Дэвилоу, чтобы отвлечь от ставших уже привычными дурных предчувствий. Гвендолин и Грандкорт то пускали лошадей галопом, то переводили на спокойный шаг, чтобы экипаж мог их догнать. Наблюдать за ними было приятно, и все же даже эта радующая взор картина разжигала конфликт между надеждой и страхом за судьбу дочери. Трудно было представить более удобный случай для влюбленного джентльмена наконец-то заговорить и положить конец неопределенности, и миссис Дэвилоу не оставалось ничего иного, как с трепетом надеяться, что Гвендолин примет благоприятное решение. Если любовь Рекса вызвала у нее отвращение, то мистер Грандкорт обладал преимуществом абсолютного контраста с кузеном. Очевидно, он произвел совершенно новое, не испытанное ранее впечатление, поскольку впервые в жизни Гвендолин воздерживалась от сатирических замечаний и, более того, хранила упорное молчание в отношении его душевных качеств – молчание, которое матушка не осмеливалась нарушить.
«Тот ли это человек, рядом с которым она будет счастлива? – Этот вопрос неизбежно возникал в сознании миссис Дэвилоу. – Что ж, пожалуй, так же счастлива, как с любым другим мужем». Этим ответом она пыталась себя успокоить, ибо не могла представить дочь во власти неведомого чувства, способного заставить ее удовлетвориться тем, что мы обычно называем стесненными обстоятельствами.
Мысли Грандкорта текли в том же направлении: он мечтал покончить с неопределенностью, порожденной собственным молчанием. Другой причины этой неопределенности не существовало: просто в воздухе витало нечто, раздражающим образом действующее на его желания.
Гвендолин наслаждалась прогулкой, однако удовольствие не выражалось легкомысленной девчачьей болтовней и смехом, как в тот день, когда она отправилась на охоту с Рексом. Говорила она мало, а если смеялась, то как-то неестественно. Гвендолин тоже ощущала разлитое в воздухе особое настроение. Разумеется, она не сознавала покорение мистером Грандкортом ее воли и того великолепного будущего, которое он собирался предложить. В этом Гвендолин не сомневалась. Напротив, она хотела, чтобы все, включая и этого благородного джентльмена, понимали, что она намерена всегда поступать только так, как захочет сама, и не рассчитывали на покорность и готовность угождать. Если она примет это предложение, то сразу даст понять, что не собирается ущемлять собственную свободу или, по ее любимому выражению, «вести себя, как другие женщины».
Этим утром речь Грандкорта, как обычно, отличалась лаконичностью. Короткие фразы производили впечатление скрытой, но внушительной способности сказать больше и в то же время позволяли проявить красноречие другим.
– Вам нравится аллюр Критериона? – поинтересовался Грандкорт, когда они въехали в парк и перевели лошадей с галопа на шаг.
– Превосходный конь. Хотелось бы преодолеть на нем какое-нибудь препятствие, если это не испугает маму. Пять минут назад мы миновали отличную широкую канаву. Что, если вернуться туда галопом и попробовать перепрыгнуть?
– Пожалуйста. Можем сделать это вместе.
– Нет, благодарю. Мама чрезвычайно чувствительна – если увидит, то так расстроится, что может заболеть.
– Позвольте мне все ей объяснить. Критерион наверняка справится, причем с легкостью.
– Право, вы очень добры, но она излишне встревожится. Я прыгаю только тогда, когда ее нет рядом, и не говорю ни слова.
– Можно пропустить экипаж и после этого вернуться.
– Нет-нет, умоляю, больше не думайте об этом: я и заговорила-то просто так, без особого намерения, – заверила Гвендолин.
– Но миссис Дэвилоу знает, что я о вас позабочусь.
– Да, но мама решит, что вам придется заботиться о моей сломанной шее.
Наступило продолжительное молчание. Наконец Грандкорт посмотрел на спутницу и произнес:
– Я хотел бы обладать правом всегда о вас заботиться.
Гвендолин даже не повернулась в его сторону. Собственное молчание показалось ей ужасно долгим: она даже успела сначала покраснеть, а потом побледнеть. Но, с точки зрения Грандкорта, ответ не заставил себя ждать. Легчайшим, похожим на звук флейты голосом, Гвендолин проговорила:
– О, вовсе не уверена, что хочу, чтобы обо мне заботились: если я решусь рискнуть собственной шеей, то предпочту, чтобы мне не мешали.
Произнося эти слова, она остановила лошадь и обернулась в седле, чтобы проверить, далеко ли экипаж. При этом ее глаза скользнули по лицу Грандкорта, однако не сказала ничего, что могло бы смягчить ответ. В этот миг Гвендолин понимала, что действительно рискует: не шеей, а возможностью раз и навсегда прервать ухаживания, – и эта возможность ее не устраивала.
«Будь она проклята!» – подумал Грандкорт, тоже останавливая лошадь. Он не отличался мысленным красноречием, так что это короткое экспрессивное высказывание выражало смешанные чувства, которые словоохотливые толкователи могли бы развернуть в нескольких фразах, полных раздраженного сознания, что его вводят в заблуждение, и уверенности, что этой девушке не удастся его одурачить. Может быть, она желает, чтобы он бросился к ее ногам и поклялся, что умирает от любви? Нет, это не те ворота, через которые она войдет в царство ожидающих его супругу привилегий. Или надеется, что он изложит предложение в письменном виде? Опять-таки заблуждение. Он никогда не произнесет таких слов, которые могут повлечь за собой прямой отказ. А что касается ее согласия, то она уже выразила его, приняв откровенное ухаживание: все, что нарушит проявление подчеркнутого внимания, будет истолковано не в пользу мисс Харлет. Значит, она всего лишь кокетничает?
Тем временем экипаж подъехал, и возможности побеседовать наедине больше не представилось. В доме уже собралась многочисленная компания. Гвендолин в амазонке и со шляпой в руке оказалась в центре всеобщего внимания, в особенности из-за внимания со стороны хозяина. А поскольку отвратительного Лаша с его выпученными глазами видно не было, то нескрываемое восхищение подняло ей настроение и на некоторое время развеяло тревожное облако сомнений, угрожавших раскаянием в собственных поступках. Понять, оскорблен Грандкорт или нет, было невозможно: манеры его остались неизменными, но по ним нельзя было предугадать его мысли. Так что страх перед ним не отступил.
Прежде Гвендолин бывала в Диплоу только на ужине и не видела сада, заслуживающего внимания. После ленча, когда часть гостей разъехалась, леди Флора Холлис предложила оставшейся компании совершить небольшую прогулку. У Грандкорта появилась отличная возможность увлечь Гвендолин в уединенное место и побеседовать вдали от любопытных ушей. Но нет! Он ни к кому, кроме нее, не обращался, однако и не произнес ничего более определенного или откровенного, чем в их первую встречу. Не сводил с мисс Харлет глаз, а она отвечала ему столь же прямым взглядом, вовсе не огорчаясь, а скорее радуясь тому обстоятельству, что его глаза оставались холодными и пустыми.
Но вот, наконец, ей показалось, что Грандкорт составил некий план. Совершив круг по парку, компания остановилась возле пруда, чтобы посмотреть, как Фетч умело достает из воды и приносит на берег лилии.
В этот момент стоявший рядом с мисс Харлет Гранд-корт указал на небольшой, плотно засаженный американским кустарником холм, и медленно проговорил:
– Здесь скучно. Может быть, поднимемся туда?
– О, конечно! Мы же отправились на прогулку, – согласилась Гвендолин, радуясь и в то же время чего-то смутно опасаясь.
Тропинка, ведущая на холм, оказалась слишком узкой, чтобы джентльмен смог предложить даме руку, а потому подъем прошел в молчании. На вершине холма, стоя на небольшой площадке, Грандкорт заключил:
– Здесь не на что смотреть. Не стоило и лезть.
Как случилось, что Гвендолин не рассмеялась? Она стояла молча, подобно статуе, слегка придерживая складки амазонки и крепко сжимая рукоять кнута, который механически взяла вместе со шляпой, выходя из дома.
– Какое место вы бы предпочли? – осведомился Грандкорт.
– Разные места хороши по-своему. В целом, наверное, мне нравятся открытые, жизнерадостные пространства. Не люблю ничего мрачного.
– Ваш дом в Оффендине слишком мрачен.
– Да, чрезвычайно.
– Полагаю, надолго вы там не задержитесь.
– Думаю, так оно и есть. Но маме нравится жить рядом с сестрой.
– Вряд ли можно предположить, что вы останетесь там навсегда, вместе с миссис Дэвилоу.
– Не знаю. Нам, женщинам, не дано скитаться в поисках приключений, чтобы найти Северо-Западный проход[17] или истоки Нила, не говоря об охоте на тигров в восточных странах. Мы должны оставаться там, где растем или куда садовникам угодно нас пересадить. Нас воспитывают подобно цветам, приучая выглядеть как можно лучше и скучать, не жалуясь. Именно так я представляю растения: они часто скучают. В этом и кроется причина, почему некоторые становятся ядовитыми. А что думаете вы?
Гвендолин говорила нервозно, постукивая кнутом по кусту рододендрона.