Один, второй, третий, четвертый. И только седьмой выстрел прекращает затянувшееся действо.
Снова слышится восторженный крик, но злобы в нем больше, много больше. И совсем не слышно облегчения, как во время первого вскрика. Что же, война учит именно первому, учение второму дело самих воинов.
Теперь можно сказать, что это наше дело.
Бежевый цветок расцветает на месте, мгновение назад занимаемом летчиком. Разом превращаясь в черно-красный. Парашют, лишенный тяжести, уподобляется белой тряпке, заваливается и планирует уже сам по себе, без драгоценного груза. Теряется в лазури неба.
И только тогда мы отходим от окошек. Возвращаемся назад – к раненым, вспомнившим о засевших в спинах осколках, к вмятым последним взрывом доскам вагона. К лежащему на полу балагуру. И разом замолкаем, сгрудившись подле него.
Крик сержанта из соседнего вагона заставляет нас снова опуститься на пол.
– Быстрее, сколько вам повторять.
И мы опускаемся. Последнее, что я вижу в оконце – железный мост окружной дороги. Он проходит над нашими головами, означая, что мы покинули город. Свията осталась позади.
Глава четвертая
Молодой человек, на вид, лет двадцати дожидался сестры, подле эскалатора, пытливым взглядом окидывал толпу, запрудившую станцию. Елена приблизилась, обменялась парой фраз, он кивнул в ответ и пошел, привычно взяв ее под руку.
Вид у него был, что называется, затрапезный. Невыразительный болоньевое пальто, серая вязаная шапочка, костюмные брюки, достаточно легкие, мне показалось, что их Павел носит всепогодно, вне зависимости от сезона. И тяжелые ботинки армейского образца с высокой шнуровкой, совершенно не вяжущиеся с остальной одеждой.
Я подождал, пока они поднимутся в город, и только после этого последовал за ними. И всю дорогу наблюдал, как держится Павел за крепкую руку своей сестры, подставляемую со столь давних пор, что этот жест вошел у Елены в привычку. Равно, как и у брата тоже.
Они вошли и расположились в приемной. Никого не было в этот час, точно город парализовал всех жителей в бесконечных пробках. Обычно к моему появлению выстраивается небольшая очередь записанных – люди привыкли приходить заранее на встречу, ведь для многих она решающая. В битве против своего второго «я», с которым до этого несколько месяцев, а порой и лет велась непрестанная скрытая или явная борьба.
Иногда заведомо проигрышная. Заведомо, когда сопротивление захватчику начиналось слишком поздно, тот уже контролировал мысли и поступки, внося разлад в устоявшиеся представления, заставляя пересматривать жизненные позиции – тем пересмотром пугая родных и близких. Иногда настолько, что они, опасаясь столь хорошо знакомого, а ныне ставшего бесконечно далеким человека, готовы были на все, лишь бы отгородиться от него пространствами, с зарешеченными камерами и комнатами с охраной – любя и боясь одновременно. Ибо человек распадался на две составляющие, что ведут нескончаемую битву на их глазах – а подобное трудно вытерпеть, ежедневно, еженощно находясь подле сопротивляющегося из последних сил неумолимому. И меняющего его столь разрушительно быстро, что страх потерять близкого тушуется перед страхом за собственную безопасность.
Для людей, обходящимися приветствиями и пожеланиями здоровья, такой человек не перерождается. И перемены настигают сослуживцев врасплох, постфактум, известием об окончательной победе захватчика. И те, недоумевая, с чего бы это «такой замечательный парень» и «душа компании» вдруг оказывается в желтом доме, часто решают, что сумасшествие своего рода грипп, не передающийся воздушно-капельным путем, но столь же стремительный в своем течении. Просто они не были свидетелями месяцев и лет напрасной борьбы, долгого отступления и неминуемого угасания того, с кем некогда прежде вели задушевные беседы.
Вот только это уже не мой профиль. Я муниципальный психоневролог, а не психиатр, хотя обыватели часто путают эти понятия. Я прихожу на помощь осажденному бастиону, но не в моей компетенции, да и не в моих силах – их требуется куда больше, и чаще всего, не одного врача, – вести долгие переговоры о капитуляции. Чаще всего именно о ней и идет речь с захватчиком. Как известно, шизофрения неизлечима.
Ко мне же приходят за подмогой.
Примерно так начала со мной разговор в вагоне поезда Елена. Я старался и слушать и не слышать ее, понимая, что ее субъективное мнение может навредить. Но не давать ей говорить не мог – девушке самой необходимо выговориться, выплеснуть страхи, скопившиеся за долгие дни, недели и месяцы.
Она говорила долго, перебивая сама себя, и начиная сызнова. Я смотрел в черное окно вагона, на промелькивающие кабели силовых установок, трансформаторные будки, какие-то двери, слушал, размышляя. Не столько о Павле, сколько о его сестре. А она, должно быть, греша на мою рассеянность, все повторяла и повторяла о девушке из снов. Странной девушке, все время приходящей к молодому человеку. Настойчивой в своих стремлениях войти в его жизнь навсегда.
Продолжая смотреть в черное окно вагона, я размышлял о Елениных страхах, в которых удивительным образом перемазалось все: и боль возможной потери и боязнь перед незваной гостьей, все более чувствующей себя в их доме хозяйкой и страх довериться человеку, которого она видела всего второй раз в жизни. Доверить в том числе, саму себя, не отделяясь от Павла.
Я подумал так, когда Елена стала говорить «мы», вспоминая некоторые из снов брата. Мне захотелось, чтобы она сама пришла ко мне, одна, я хотел уже просить ее об этом, но поезд подошел к станции, и Елена поспешила навстречу молодому человеку, выискивающему ее в толпе, выплеснувшейся на станцию. Я остановился и долго приглядывался к этой паре, идя в десятке шагов позади.
Павел заметно нервничал, усаживаясь в мягкое плюшевое кресло, видно было, что вся обстановка, хотя и рассчитана на создание комфортных условий, вызывает у него вполне понятное отторжение. Ведь она косвенно связана с вторжением, таков уж невеселый каламбур, во внутренние пределы души, к коим могли быть допущены лишь самые близкие и на самый малый срок. Я подождал, пока Елена усядется вместе с братом, и только тогда прошел к кабинету. По прошествии нескольких минут, найдя нужные бумаги, сообщил секретарше звонком на селектор. Павел появился в дверях немедленно, я попросил закрыть плотнее дверь; последнее, увиденное в исчезающую щель, было лицо Елены, с волнением заглядывающей в кабинет.
– Присаживайтесь, располагайтесь поудобнее, я вас внимательно слушаю, – я указал ему кресло, сам же, вышел из-за стола и присел рядом. Очевидно, Павел не ожидал подобного стиля общения, ему привычнее было видеть человека, говорящего с ним через стол, прятавшегося от него за массой дерева, и потому молчал, растерявшись. Затем произнес глуховатым голосом, несвойственным юноше.
– Алексей Никитич… – он запнулся, но затем продолжил: – Видите ли…. Сестра, наверное, рассказывала вам о… моих странностях. Когда записывала на прием.
Он все еще никак не мог найти нужных слов, и потому только больше терялся с каждой произнесенной фразой. Я постарался придти ему на помощь:
– Только в общих чертах. Она сказала, что вы видите странные сны, но уточнять не стала. Да в тот день у меня было много пациентов, так что я не мог уделить ей достаточно времени. Или вы сочли бы это необходимым?
Он поднял глаза, встретился со мной взглядом и тотчас опустил голову. Словно чего-то испугавшись.
– Нет, нет, напротив. Она, конечно, всего не знает….
– Безусловно. Поэтому я и хочу послушать вас прежде, чем кто-то еще станет рассказывать мне о том, что привело вас сюда.
Павел вздохнул с некоторым облегчением.
– Да, это верно, – согласился он. И заговорил: – Это началось год или полтора назад. Я точно не помню. Скажите, доктор, вам когда-нибудь снилось несколько раз подряд или хотя бы достаточно регулярно одно и то же место, скажем, городской квартал или поселок, или еще что-то? – неожиданно прервал он себя. Дабы подбодрить его, я кивнул:
– Боюсь, сейчас не вспомню, какое именно, но снилось. Примерно в вашем возрасте, может, чуть пораньше. Я довольно часто попадал на дачу, на Клязьме, которую снимали мои родители. Был там всего месяц, а потом вспоминалось очень долго.
Павел кивнул. Он успокоился и был готов рассказывать, не опасаясь непонимания, самого страшного, чего он боялся встретить в этом кабинете. Визит ко мне значил для него многое, и молодой человек смел рассчитывать, если не на разгадку тайны, то хотя бы на приближение к ней.
– У меня сны иного свойства. Видите ли, я совсем не знаю места, в которое попадаю с удивительной регулярностью, раз или два в неделю обязательно.
– Возможно, это компиляция из других мест, виденных вами прежде, некая сумма других городов и поселков.
Павел резко мотнул головой.
– Елена вам действительно ничего не рассказала. Я никогда не был нигде, кроме Москвы. Только на даче у наших знакомых в Крёкшине, когда была жива мать и она еще… – он снова оборвал себя. – Словом, я был маленький. Нет, я не знаю того города, куда попадаю. Да и название у него незнакомое – Свията – такого я не встречал в атласах. А у меня их много, одно время я так путешествовал по миру….
Он снова замолчал, замкнувшись на воспоминаниях.
– Согласен, название странное. И что же это за город?
– Тихое провинциальное местечко. Застывшее где-то в тридцатых годах прошлого века. И я бы сказал, не совсем наших годах. Видите ли, хотя люди говорят на русском, носят русские имена и фамилии, и все надписи сделаны для моего удобства, – он попытался улыбнуться, но тема ответственностью своей не позволяла шутить. – Я все же чувствую, что это не наш город. Другая страна, ни на йоту не похожая на СССР или Россию. И люди другие, хотя одеваются похоже, и обстановка несколько иная. Это чужие тридцатые. Нет плакатов с вождями и всего прочего. То есть, ура-патриотизм вроде бы присутствует, бравурные марши передают по радио, и определенная атмосфера всеобщей мобилизованности имеется… но это совсем не то, что было в те годы у нас. И главное, не то, что было в те же самые годы у них, в Европе.
– Понятно. Вы любите исторические романы?
– Нет, я предпочитаю прозу авторов предвоенного времени. И нашу и зарубежную. Начиная от Зощенко и кончая Ремарком или Фицджеральдом.
– Значит, колорит тридцатых вам сравнительно знаком?
– Да, более или менее.
– А эта страна… где она расположена? – про себя задумался, что за причина, помимо очевидной, заставляет моего пациента бежать не только от шумного столичного града в провинцию, но и путешествовать в далекое прошлое, выискивая для себя пристанище в тихом городке неведомой страны.
Он покачал головой.
– Я и сам долго размышлял над этим. Не могу с уверенностью сказать. Наверное, какая-то из стран Восточной Европы. Или Южной…
– Вы помянули, что уже больше года как попадаете в этот мир. Именно в тот город? – мне не хотелось произносить имя Свияты, возможно, у Павла на этот счет существует табу.
– Да, в Свияту. И мне кажется, что я попадал туда и прежде, давным-давно, потому как некоторые места, которые я посещаю сейчас, мне настолько хорошо знакомы, что это просто… дежавю какое-то, – с неловкой ухмылкой закончил он.
– Да, во снах подобное бывает. Расскажите поподробнее о городе.
– А ваше время? – неожиданно спохватился он. Видимо, в последний момент мысль уцепилась за возможную отсрочку, Павел побоялся излагать все и сразу. Снова вопрос доверия? – вполне вероятно. Судя по рассказам сестры, она действительно знает совсем немногое о Свияте. Имени города Елена не произносила, да и вообще не поминала о нем. Просто девушка из снов, с которой регулярно встречается брат; хотя возможно, именно эта девушка ее сильнее всего и беспокоила.
– О времени не беспокойтесь. Следующий, кто записан на сегодня, прибудет только через три часа, – этой зимой выдался мертвый сезон, обычно, мне отводилось лишь около часа на пациента. Весной и осенью по академическому часу, но то и понятно, самый сезон.
– Тихий красивый город, – начал Павел, – на такие невольно обращаешь внимание. Древний, много старинных церквей, больше в романском стиле, правда, мало прихожан, да и частью они превращены в музеи. Центр сплошь усадьбы и замки. Старый университет, который до сих пор служит местом обучения. Зелень повсюду, очень много зелени, улицы просто утопают в ней. Мало машин. Даже не в сравнении с Москвой, просто дороги пустынны. Хотя люди небедные. Много общественного транспорта: автобусов, троллейбусов, последние иногда двухэтажные, как в фильме «Подкидыш», помните? – я кивнул. – Бродить по такому городу одно удовольствие. Я так и делал. Пока не встретил ее.
Пауза.
– Она меня узнала. Странный сон, – Павел заговорил вполголоса, погружаясь в воспоминания. – Я столкнулся с ней в автобусе, только зашел, и тут подходит приятная светловолосая девушка, знаете, с такой укладкой, коса скручена на затылке; в строгом костюме, ростом чуть пониже меня. Улыбается, говорит приветственные слова, я, конечно, ей отвечаю…. Странно, все странно, – повторил Павел. – Лица не могу узнать, но мне она кажется знакомой. Оказалось, учились в одном университете, том самом, о котором я уже упоминал. Согласитесь… несколько странно для моих лет.
– Вы в своем сне старше себя нынешнего.
Невольно я выдал одну из тайн, рассказанных мне Еленой, но Павел, по счастью, не заметил этого. Просто кивнул.
– Именно что. Я не понимал тогда, почему вдруг так получилось, и радостная встреча и университетские воспоминания. Все выяснилось много позднее, – Павел торопился вперед, с налета рассказывая о встрече. – Ее зовут Марина, как я сказал, она меня сразу узнала, очень обрадовалась, сказала, вот наконец-то, встретились, а до того целых полгода не виделись. Она соскучилась. Вышли перед моей остановкой, в том городе у меня есть место жительства, я проживаю с какой-то теткой на Каштановой, 25, адрес хорошо запомнил. Поцеловались, странно, впервые я почувствовал вкус поцелуя во сне, такого со мной прежде не было. До этого все мои, если так можно сказать, эротические фантазмы, казались пустышками, а тут….
Он помолчал и после новой паузы продолжил:
– Странно так же, что я внезапно почувствовал необъяснимую притягательность. Будто действительно только этой встречи и ждал. Она коротко обсказала свою жизнь за эти полгода, а мне вроде бы и рассказывать нечего, и я в ответ машинально принялся что-то сочинять. Вполне внятно, настолько, что поверилось и самому. И ведь странно, меня опять же самого поразило, какими подробностями тогда я оперировал. Практически не имея представления об учебном процессе, не только здесь, но тем более, в Свияте. Говорил о старшем преподавателе Степанове, рассказывал про него какие-то анекдоты…. Знаете, под конец, я сам стал удивляться этим знаниям.
– Во сне происходит нечто подобное. Вы ведь наверняка читали о студенческих сообществах. Этого хватило, чтобы создать иллюзию.
– Иллюзию, – он встрепенулся. И тут же продолжил. – Мы немного побродили по улицам. Потом вроде хотели зайти ко мне, да Марина передумала. Предложила пойти в кино, на какой-то шпионский фильм, я даже название помню: «Тайная война».
Он замолчал.
– И вы пошли, – Павел мотнул головой.
– Не знаю. Странно да? Сон прервался именно на этом месте. Но не это главное. Другое, о чем мне надо вам рассказать. Видите ли, в этом сне я был совершено другим человеком.