– Почему вы ни разу не заявили в полицию? – Мартин оторвал взгляд от записей.
Керстин улыбнулась кривой улыбкой.
– Марит не хотела. Она боялась, что станет только хуже. Что из этого раздуют целое дело и наши… отношения выйдут наружу.
– А этого ей не хотелось? – спросил Патрик, но потом вспомнил рассказ Керстин о том, что именно по этому поводу они поссорились перед тем, как Марит ушла из дома в тот вечер – когда она так и не вернулась.
– Да, она не хотела, – тихо сказала Керстин и встала. – Но мы сохранили письма. На всякий случай.
Патрик с Мартином изумленно посмотрели друг на друга. Они и не думали об этом спрашивать, даже не смея надеяться на такую удачу. А теперь у них, возможно, появится вещественное доказательство, которое приведет их к человеку, угрожавшему Марит.
Керстин вернулась с толстой пачкой писем в пластиковом пакете и высыпала их на стол перед полицейскими. Боясь попортить улики больше, чем их уже испортили почта и руки получательниц, Патрик только осторожно пошевелил послания шариковой ручкой. Они по-прежнему находились в конвертах, и он почувствовал, как у него сильнее забилось сердце при мысли о том, что под приклеенными к ним марками, возможно, имеется прекрасный доказательный материал в форме ДНК.
– Можно нам взять их с собой? – спросил Мартин, тоже с надеждой глядя на кучу писем.
– Да, берите, – устало согласилась Керстин. – Уносите, а потом сожгите это дерьмо.
– А кроме писем вам никаких угроз не поступало?
Керстин снова села и напряженно задумалась.
– Даже не знаю, – с сомнением сказала она. – Нам иногда кто-то звонил, но, когда мы поднимали трубку, там ничего не говорили, а просто молчали, пока мы ее не клали. Однажды мы даже попытались проследить номер, но явно вышли на мобильный телефон с предоплаченной картой. Поэтому узнать, кто звонил, не удалось.
– Когда был последний из этих звонков? – Мартин напряженно ждал, занеся ручку над блокнотом.
Керстин задумалась.
– Ну-у… когда же это могло быть? Может, недели две назад? – Ее пальцы вновь нервно завертели кольцо.
– И это все? Больше никто не мог хотеть причинить Марит вред? Какие у нее, кстати, были отношения с бывшим мужем?
Керстин долго медлила с ответом. Бросив взгляд в прихожую и убедившись, что дверь в комнату Софи закрыта, она наконец сказала:
– Поначалу было тяжело, в общем-то, довольно долгое время. Но последний год прошел спокойнее.
– В каком смысле тяжело? – спросил Патрик, а Мартин продолжил записывать.
– Он не мог смириться с тем, что Марит его оставила. Они ведь жили вместе с самой юности, правда, по словам Марит, их отношения уже много лет как оставляли желать лучшего, если вообще когда-нибудь и были хорошими. Честно говоря, ее немного удивила столь сильная реакция Улы, когда она сообщила, что хочет переехать. Но Ула… – она поколебалась, – Ула испытывает некую потребность в контроле за ситуацией. Все должно быть чинно и размеренно, а уход Марит нарушил установленный порядок. Пожалуй, больше всего его задело именно это, а не то, что он ее потерял.
– Он когда-либо применял против нее физическую силу?
– Нет, – с сомнением произнесла Керстин и вновь с беспокойством взглянула на дверь Софи. – Вообще-то смотря что считать применением силы. Думаю, бить он ее никогда не бил, но мне известно, что в некоторых случаях хватал за руки, отпихивал, ну и вроде того.
– А как им удалось договориться относительно Софи?
– Это как раз одна из тех вещей, по поводу которых они поначалу много ругались. Марит сразу переехала ко мне, и хотя прямо о наших отношениях не говорилось, он, вероятно, догадывался. Он был категорически против того, чтобы Софи здесь жила, пытался всячески препятствовать – приезжал и забирал ее намного раньше условленного времени и так далее.
– Но потом все устроилось? – спросил Мартин.
– Да, слава богу, в этом вопросе Марит стояла на своем, и он под конец понял, что сопротивляться бесполезно. Она стала угрожать, что заявит во все возможные инстанции, и Ула уступил. Однако его никогда особо не радовало то, что Софи приходит сюда.
– А Марит кому-нибудь рассказывала о том, какие у вас были отношения?
– Нет. – Керстин решительно замотала головой. – Тут она проявляла страшное упрямство. Считала, что это никого, кроме нас, не касается. Не хотела говорить даже Софи. – Керстин улыбнулась и снова покачала головой, правда, значительно медленнее. – Хотя Софи оказалась сообразительнее, чем думала Марит. Она сегодня рассказала, что ни на секунду не попалась на наши уловки и попытки все скрыть. Господи, мы перетаскивали пожитки и пытались потихоньку целоваться на кухне, как последние школьницы. – Она засмеялась, и Патрик поразился тому, насколько улыбка смягчала ее лицо.
Потом она вновь посерьезнела.
– Но мне тем не менее трудно поверить в то, что Ула имеет отношение к смерти Марит. Ведь сильнее всего они ругались довольно давно, и… ну, не знаю. Просто это кажется невероятным.
– А у вас нет никаких предположений относительно того, кто мог писать письма и звонить? Она не говорила о том, что кто-нибудь из покупателей магазина вел себя странно, или о чем-либо подобном?
Керстин долго и обстоятельно думала, но потом медленно помотала головой.
– Нет, я ничего не могу припомнить. Может, тут вам повезет больше. – Она кивнула в сторону кучи писем.
– Да, будем надеяться, – сказал Патрик, аккуратно засовывая послания обратно в пакет. Они с Мартином встали. – Значит, мы можем это забрать?
– Да, черт возьми, я не желаю их больше видеть. – Керстин проводила полицейских до двери и протянула на прощание руку. – Вы сообщите, когда точно будете знать… – Она не договорила.
Патрик кивнул.
– Да, я обещаю дать вам знать, как только у нас появится более точная информация. Спасибо, что уделили нам время и поговорили с нами в такой… тяжелый момент.
Она лишь кивнула и закрыла за ними дверь. Патрик посмотрел на пакет, который держал в руках.
– Как насчет того, чтобы отправить сегодня небольшую посылочку в Государственную криминалистическую лабораторию?
– Прекрасная идея, – отозвался Мартин и двинулся в направлении здания полиции. Теперь им, по крайней мере, есть с чего начинать.
* * *
– Мы действительно возлагаем на этот проект большие надежды. Вы ведь начнете трансляцию в понедельник?
– Да-да, всенепременно, и тогда уже погоним сплошняком, – ответил Фредрик и широко улыбнулся Эрлингу.
Они сидели в большом офисе главы администрации, в маленьком отсеке, где вокруг стола стояло несколько мягких кресел. Одним из первых шагов Эрлинга на новом месте стала замена скучной чиновничьей мебели на настоящие вещи – экстра-класса и отменного качества. Подсунуть счет в бухгалтерские книги не составило особого труда – ведь покупать офисную мебель все равно необходимо.
Кожа слегка заскрипела, когда Фредрик сменил положение в кресле и продолжил:
– Мы пока чрезвычайно довольны проведенной съемкой. Может, маловато действия, но хороший материал, чтобы представить участников и как бы задать тон. Теперь уже от нас зависит, чтобы возникла интрига и в прессе появились классные заголовки. Тут ведь завтра вечером планируется какое-то увеселительное мероприятие, оно может стать отличным поводом для начала настоящего шоу. Насколько я знаю участников, они сильно оживят вашу вечеринку.
– Да, нам ведь хочется, чтобы в прессе о Тануме сообщалось по меньшей мере столько же, сколько об Омоле и Тёребуде. – Эрлинг раскурил сигару и посмотрел на продюсера сквозь дым. – Вы точно не хотите, чтобы я угостил вас сигарой? – Он кивнул в сторону стоящей на столе шкатулки – хьюмидора[13], как обычно говорил Эрлинг, делая ударение на «о». Такие вещи важны. Только любители хранят сигары в фабричных дурацких коробках, а у настоящих знатоков имеется хьюмидор.
Фредрик Рен помотал головой.
– Нет, спасибо, я придерживаюсь простых ядовитых палочек. – Он достал из кармана пачку «Мальборо» и закурил. Дым начал плотно окутывать стол.
– Не могу не подчеркнуть, как важно, чтобы в ближайшие недели о нас действительно заговорили. – Эрлинг сделал еще одну затяжку. – Омоль ведь во время съемок попадал на первые страницы газет не реже чем раз в неделю, и Тёребуда от него не намного отставала. Я надеюсь, что в нашем случае будет по меньшей мере так же. – Он помахивал сигарой, как указкой.
Продюсер не дал себя запугать – он привык управляться с самоуверенными телевизионными начальниками и не боялся бывшего руководителя, а теперь мелкой шишки в стране лилипутов.
– Заголовки появятся, не сомневайтесь. Если дело пойдет туго, придется просто поддать жару. Поверьте, мы точно знаем, на какие кнопки надо нажимать. Наши подопечные не семи пядей во лбу. – Он засмеялся, и Эрлинг присоединился. – Уравнение на самом деле чертовски простое. Мы собираем несколько тупых и жаждущих медийной известности молодых людей, снабжаем их кучей спиртного и расставляем вокруг них постоянно включенные камеры. Они регулярно недосыпают, паршиво едят и все время испытывают давление с нашей стороны и со стороны телезрителей, сознавая, что должны что-то создавать, демонстрировать. Если у них не получится, им придется распрощаться с посещениями баров, проходами без очереди в ночные клубы, обилием девиц и денег за фотки для журналов. Не сомневайтесь, они заинтересованы в газетных заголовках и телерейтингах, а у нас имеются необходимые инструменты, чтобы направить их энергию в нужное русло.
– Похоже, что вы свое дело знаете. – Эрлинг склонился над столом и стряхнул длинный столбик пепла в пепельницу. – Хотя должен признаться, что сам я прелести таких программ не понимаю. Мне бы и в голову не пришло смотреть подобное, не будь у нас особой заинтересованности в данном шоу. Слава богу, я знаю, какие программы показывали раньше. То было качественное телевидение. «Это твоя жизнь», «Безмолвные гости», «Гость Хагге»…[14] Таких ведущих, как Лассе Хольмквист и Хагге Йейгерт, теперь уже больше нет.
Фредрик Рен с трудом удержался, чтобы не закатить глаза. Вечно эти старикашки ноют по поводу того, что телевидение раньше было лучше. Но посади их перед серией с таким Хагге, или как его там, они уснут в течение десяти секунд. Снотворное, блин, а не программы. Но он лишь улыбнулся Эрлингу, словно был с ним полностью согласен. С этим мужиком надо поддерживать хорошие отношения.
– Только мы, разумеется, не хотим, чтобы кто-нибудь пострадал, – продолжил Эрлинг с озабоченной морщиной на лбу.
Будучи руководителем компании, он с успехом пользовался этой морщиной, и в результате долгих тренировок она получалась почти естественной.
– Конечно же нет, – вторил ему продюсер, тоже попытавшийся изобразить на лице озабоченность и заинтересованность. – Мы тщательно следим за самочувствием участников и даже организовали им на время съемок поддержку профессионального психолога.
– Кого же вы наняли? – спросил Эрлинг, откладывая сигару, от которой уже почти ничего не осталось.
– Нам очень повезло, нас познакомили с психологом, который только что переехал в Танум. Его жена получила должность в местной полиции. У него солидный профессиональный опыт, поэтому мы очень рады, что нашли его. Он будет беседовать с участниками индивидуально и со всеми вместе раза два в неделю.
– Отлично, отлично, – закивал Эрлинг. – Нам ведь чрезвычайно важно, чтобы все хорошо себя чувствовали. – Он отечески улыбнулся Фредрику.
– В этом вопросе у нас с вами полное единодушие. – Продюсер улыбнулся в ответ. Правда, не столь по-отечески.
* * *
Калле Шернфельт стоял в нерешительности, держа в одной руке мундштук, а в другой тарелку, и с отвращением смотрел на остатки еды.
– Тьфу, какой, блин, бардак, – сказал Калле, будучи не в силах оторвать взгляд от смешавшихся в одну кашу мяса, соуса и кусочков картошки. – Эй, Тина, когда мы наконец поменяемся? – раздраженно спросил он, уставившись на проплывавшую мимо девушку, державшую две тарелки с аккуратно разложенной на кухне едой.
– Что до меня, так никогда, – огрызнулась та, открывая бедром дверь.
– Дьявол, как я это ненавижу! – прорычал Калле и скинул тарелки в мойку. Раздавшийся сзади голос заставил его вздрогнуть.
– Послушай, если ты что-нибудь разобьешь, мы вычтем у тебя из зарплаты. – На него сурово смотрел Гюнтер, шеф-повар ресторана «Постоялый двор».
– Если ты думаешь, что я тут из-за денег, ты жестоко ошибаешься, – нагло ответил Калле. – К твоему сведению, дома, в Стокгольме, я трачу за вечер больше, чем ты зарабатываешь за месяц!
Он взял еще одну тарелку и демонстративно швырнул ее в мойку. Тарелка разбилась, а его дерзкий взгляд явно подстрекал Гюнтера к каким-либо действиям. На секунду показалось, что шеф-повар уже открывает рот, чтобы выругаться, но потом он взглянул на камеры и, что-то бормоча, пошел обратно на кухню – размешивать булькающую на конфорках еду.
Калле криво усмехнулся. Всё одно, где ни находись – в Танумсхеде или в центре Стокгольма. Реально. Кто платит, тот и заказывает музыку. Все тянутся к деньгам. С этим он вырос, научившись так жить и ценить такой уклад. Почему бы и нет? Ведь ему от этого одна польза. Он же не виноват, что родился в мире, где деньги швыряют на ветер. Только однажды – на острове – ему довелось ощутить, что эти правила не работают. От одной мысли об этом он помрачнел.
Калле согласился участвовать в «Робинзоне», полный радужных надежд. Он привык побеждать и был уверен, что ему не составит труда на голову разбить кучку тупых провинциалов. Он ведь знал, что за народ участвует в программе – безработные, грузчики и парикмахерши. Для такого парня, как он, победить их – раз плюнуть. Однако реальность обернулась для него шоком. При отсутствии возможности вытащить бумажник и блеснуть важными оказались совершенно иные вещи. Когда еда закончилась и кругом осталось одно дерьмо и песчаные блохи, его достоинства свелись к нулю. Он испытал жгучую боль. При голосовании его поставили пятым, он даже не пошел на последнюю тусовку. Ему внезапно пришлось осознать, что люди не питают к нему теплых чувств. Не то чтобы он был самым популярным парнем в Стокгольме, но там к нему, по крайней мере, относились с уважением и восхищением. Перед ним часто и с удовольствием заискивали, чтобы не упустить момента, когда шампанское льется рекой и вокруг вьются девицы. На острове этот мир казался бесконечно далеким, и победу одержал какой-то полный ноль из Смоланда[15] – кретин-столяр, вокруг которого все ахали, потому что он такой подлинный, такой честный, такой простой. Проклятые идиоты. Да, остров оставил впечатление, которое Калле постарался забыть как можно скорее.
Но тут все будет по-другому. Здесь он куда больше в своей стихии. Допустим, не возле мойки, но у него есть шанс показать, на что он способен. Его характерный для престижного стокгольмского района выговор, классически зачесанные назад волосы и дорогая фирменная одежда тут кое-что значат. Ему не придется носиться полуголым, подобно безмозглому дикарю, пытаясь полагаться на какого-то великого засранца. Здесь он сможет взять верх.
Калле нехотя достал из мойки грязную тарелку и начал ее споласкивать. Надо поговорить с продюсерами, чтобы их с Тиной поменяли местами. Это уж всяко не соответствует его имиджу.
Словно в ответ на его мысли, из распахивающейся в обе стороны двери вновь появилась Тина. Она прислонилась к стене, сняла туфли и закурила сигарету.
– Хочешь? – Тина протянула ему пачку.
– Да, блин, – ответил Калле и тоже прислонился к стене.