Она отвела взгляд. Он громко рассмеялся. Она опустила глаза.
– И ни одной мысли о его перспективах получения дохода? – Он насмехался.
Она оправилась от своего замешательства, рассмеялась в ответ на его признание, что она была справедливо поймана на утонченном, женственном лицемерии. Женщина – официально верховная жрица сентиментальности.
– Но я не оправдываю себя ни в малейшей степени, – воскликнула она. – В лучшие минуты мне стыдно за себя.
– Не стоит, – весело сказал он. – Ты просто человек. И никогда не нужно извиняться за то, что ты человек.
Она пристально смотрела в огонь.
– Ты бы … женился на девушке … скажем, ради … ради денег? – Спросила она и раскраснелась не от жара огня.
– Как я тебе уже говорил, – ответил он, – я бы ни за что не женился, даже ради девушки.
– Разве ты не презирал бы любого, кто сделал бы такое?
Она по-прежнему избегала смотреть на него.
– Я не презираю, – ответил он. – Каждый из нас стремится к тому, чего он больше всего хочет. Я, посвятивший свою жизнь своей эгоистичной страсти к живописи, кто я такой, чтобы презирать кого-то другого за то, что он посвятил себя своей страсти к чему угодно: к комфорту, роскоши, снобизму – если это никому не вредит?
– Ты ведь не так уж стар, правда? – Задумчиво спросила она. – Ты выглядишь и говоришь, как человек с опытом. И все же … Я не верю, что ты намного старше меня. Тебе не тридцать четыре! – Воскликнула она в искреннем смятении.
– Нет, но мне тридцать два. Значит, ты на десять лет моложе меня. Я догадался, что ты моложе, чем есть на самом деле.
– Да, мне двадцать два. Но в нашей семье мы хорошо держимся, то есть мама.
Эти открытия в отношении возраста, казалось, доставили обоим живейшее удовлетворение. Она сказала, – ты выглядишь моложе и говоришь моложе.
– Это потому, что я не притворяюсь. Люди думают, что любой, кто все еще откровенен и прост, должен быть очень молод и очень глуп.... Я отсутствовал четыре года. Неужели я кажусь тебе невежественным и неинтересным?
– Нет … очень откровенно … наивно.
Она улыбнулась, покраснела и застенчиво посмотрела на него.
– Знаешь, я чувствую, что знаю тебя лучше, чем кого-либо в своей жизни, даже лучше своих братьев!
– Все говорят, что со мной легко познакомиться, – сказал он, – я практичный и неблагодарный.
Она выглядела разочарованной, но настаивала.
– Я чувствую себя свободнее в разговоре с тобой. Я бы сказала тебе все, что думаю, но никогда не осмеливалась.
– Таких вещей не бывает, – сказал он, поспешно удаляясь от личного. – Человек не может сказать всего, что он действительно думает.
– О, это ни капельки не правда, – воскликнула она. – Я думаю о многих вещах, которые не осмеливаюсь сказать, точно так же, как я хочу сделать много вещей, которые не осмеливаюсь сделать.
– Но на самом деле, то, что ты говоришь и делаешь, – это твое настоящее "я".
Она вздохнула. – Мне неприятно в это верить.
– Да. Неприятно отказываться от лестного представления о том, что наши великие мечты – это наши настоящие "я", и что наши подлые маленькие планы и действия – это просто случайность или дьявол или кто-то еще, кроме нас самих.
Она посмотрела на него, и он с удивлением увидел, что в ее глазах стояли слезы.
– Не надо … пожалуйста! – Взмолилась она. – Не усложняй мне то, что я должна сделать.
– Ерунда.
– Нет, в самом деле, – сказала она очень серьезно. – Помни, я женщина. И женщина должна делать то, чего от нее ждут.
– Как и мужчина, если он слабый.
Он изучал ее с выражением сочувствия, граничащим с жалостью, но без малейшего снисхождения; напротив, с излучением равенства, сочувствия, что, возможно, было его величайшим очарованием.
– Не обращай внимания на то, что я сказал, – продолжал он самым добрым, самым дружелюбным тоном. – Я не в состоянии разговаривать с молодыми девушками. Я прошел обучение в мире, где нет молодых девушек, а есть только опытные женщины того или иного рода. Ты была воспитана в определенном образе жизни, и единственное, что тебе нужно сделать, – это жить этой жизнью. Я говорил про кредо моей жизни, и оно так же отличается от твоего, как дикая утка от домашней.
Он встал, бросил многозначительный взгляд в сторону окон, через которые было видно ясное небо и вечерний свет. Она скорее почувствовала, чем увидела его намек, и тоже встала. Она огляделась и как – то странно усмехнулась.
– Я проснулась или все еще сплю? – Спросила она. – Я чувствую себя или говорю или веду себя совсем не так, как обычно.
Она снова рассмеялась немного цинично.
– Мои друзья меня не узнают, – она посмотрела на него и снова рассмеялась, без тени цинизма. – Я не узнаю себя в настоящем, – добавила она. – Такого никогда не было, пока я не приехала сюда.
Но Роджер не выказал ни малейшего желания отвечать на ее кокетство. Он сказал будничным тоном, – ты далеко живешь? Не лучше ли мне отвезти тебя домой?
– Нет, нет! – Закричала она. – Мы не должны ее портить.
– Что портить?
– Романтику, – засмеялась она.
Он выглядел удивленным, как человек гораздо старше, которому нравятся причуды ребенка.
– О, я понимаю! Однажды я ехал в поезде в Альпах, направлявшемся в Париж, и он остановился рядом с поездом, направлявшимся в Константинополь. Мое окно оказалось напротив окна девушки из Сирии. Мы проговорили полчаса. Затем … мы пожали друг другу руки, когда поезда отошли друг от друга. Это должно быть так? Хорошая идея.
Она слушала и наблюдала с почти возбужденным интересом.
– Ты больше никогда не встречал ту сирийскую девушку? – Спросила она.
Он беззаботно рассмеялся и пожал плечами. – Да, к сожалению.
Лицо девушки омрачилось. – Ты любил ее?
В его откровенных мальчишеских глазах блеснула добродушная насмешка над ее серьезностью.
– Как видишь, я выжил, – сказал он.
Она нахмурилась.
– Ты меня очень разочаровываешь, – сказала она. – Ты совсем не романтичен, не так ли?
– Я все это приберегаю для своей картины.
Она со смехом протянула руку. Они пожали друг другу руки; он проводил ее до двери. Она сказала, – я бы хотела, чтобы у меня было имя, чтобы запомнить тебя. – И она посмотрела на него с искренним и дружеским восхищением его красивым ростом. – Не твое настоящее имя. Это было бы совсем не романтично, а, как видишь, я без ума от романтики. – Она вздохнула. – Наверное, потому, что я ее никогда не получаю. Не смейся надо мной. Ты не можешь понять моего пристрастия к сладкому, потому что с тобой это все равно что держать кондитерскую.
– Да, это правда, – сказал он, глядя на нее с новым, более личным дружелюбием и сочувствием.
– Итак, – сказала она с задумчивой улыбкой, – назови мне имя.
Он задумался. – Можешь звать меня Чанг. Это было мое прозвище в школе.
– Чанг, – сказала она. – Чанг. – Она одобрительно кивнула. – Мне это нравится.... Меня звали Рикс, прежде чем я выросла.
– Тогда … до свидания, Рикс. Спасибо за чудесный час.
– До свидания, Чанг, – сказала она с вымученной улыбкой и болью в глазах. – Спасибо за … огонь и шоколад … и … – Она заколебалась.
– Не забудь про печенье.
– О, да. И за печенье.
Когда она неохотно ушла, он закрыл дверь и, отойдя подальше от окна, наблюдал, как она грациозно спускается по склону холма. Когда она уже почти потеряла из виду маленький домик, она обернулась и посмотрела назад. Она не могла его видеть, так далеко он был, но она махнула рукой и улыбнулась точно так, как будто он был на виду, и махал ей.
У художника появляется модель
Озеро Ваучонг – это венец очарования всей дикой природы северного Нью-Джерси, хотя и богатой разнообразием водотоков, с которыми трудно сравниться в истинной красоте: одинокие горы, с величественной и благоговейной крутизной; участки каменистого запустения и мрачного, наполненного горечью болота, которые кажутся подходящей границей ада. На юго-западной оконечности озера в него впадают воды ручья через небольшой водопад. Весной, особенно ранней весной, когда на водопаде больше всего воды и когда листва самая свежая, самая зеленая, ранние утренние солнечные лучи превращают этот маленький уголок озера в своего рода эссенцию и воплощение прекрасного детства Природы.
На следующее утро, всего через одно после приключения в студии во время шторма, Роджер усердно рисовал вид этого водопада, его холст стоял на мольберте, перед которым стоял он. Он всегда стоял за своей работой. В поле его зрения попало каноэ, в котором стояла на коленях девушка и с искусной грацией орудовала веслом. Он мгновенно узнал ее.
– Привет! – Дружелюбно окликнул он после странно взволнованного момента замешательства и восстановления.
Она повернула голову и улыбнулась. Одним ловким прыжком она обогнула каноэ так, что оно вылетело на берег в нескольких футах от того места, где он стоял.
– Доброе утро, Чанг, – сказала она. —Ты скучала по мне вчера за чаем или, скорее, за шоколадом?
– Я тебя не ждал, – ответил он.
– Ты не пригласил меня.
– Это было невоспитанно, не так ли? Но нет, я забыл. Мы попрощались навсегда, не так ли? Что ж, безопаснее готовиться к худшему в таком неопределенном мире, как этот. Не слишком ли рано?
Она выглядела немного смущенной.
– Первые несколько дней после приезда в деревню я очень энергична, – объяснила она. – Кроме того, в последнее время я ужасно беспокойна.... Ты работаешь?
– Так и было.
– О, я тебе мешаю, – она сделала движение, чтобы оттолкнуться. Он уклончиво улыбнулся, но ничего не сказал. Она не скрывала своего недовольства обращением, к которому, по-видимому, не привыкла.
– Ты мог бы, по крайней мере, проявить вежливость и сказать "нет". Я бы не воспользовалась этим,—сказала она, упрекая его шутливо за грубость.
– Я кое о чем думал.... Ты нужна мне на картине. Но позирование – утомительная работа.
Она просияла.
– С удовольствием. Ты позволишь мне? Я так хочу быть тебе полезной. Сколько времени это займет?
– Недолго … то есть недолго в одно прекрасное утро, – извиняющимся тоном заверил он.
– Ты имеешь в виду – несколько дней с утра? – Сказала она, и в ее выразительных чертах смешались тоска и нерешительность.
– Я работаю медленно.
Чем больше он размышлял над этим вопросом, тем более необходимой она казалась для его картины. В нем проснулся эгоизм художника.
– Я уверен, что ты не будешь возражать, – сказал он, намеренно используя тон, который сделал бы отказ трудным, нелюбезным.
Странное напряженное выражение появилось в ее глазах, когда она задумалась.
– Я … я … не знаю, что сказать.
– Ты думаешь, я требую слишком высокую плату за свое гостеприимство?
– Нет—нет, в самом деле, – горячо запротестовала она. – Не могу сказать, о чем я думала.
Чем больше он обдумывал идею, которую навело на него ее появление в той грациозной позе в каноэ, тем больше это казалось вдохновением. Теперь он смотрел на нее только глазами художника. Она оперлась на весло, погрузившись в задумчивость; вид у нее был самодовольный, избалованный. Американская девушка исчезла с ее лица; солнечные лучи бросали золотой блеск на ее желтые волосы и нежную кожу. Он видел заманчивые возможности идеализировать ее лицо в центре и кульминации мечтательного романа, который он собирался сделать из своей первой американской картины. Его первоначальное желание избавиться от нее как от бесполезного, возможно, вызывающего беспокойство незваного гостя полностью исчезло. Он был полон решимости заполучить эту провиденциальную модель.
– Я не хочу быть неприятным, – сказал он, – но ты мне действительно нужна. Это было бы … услугой, – он улыбнулся,—искусству.
Она, казалось, не слышала. Наконец она сжала губы и вызывающе посмотрела на него – странный взгляд, который почему-то на мгновение встревожил его.
– Куда ты хочешь, чтобы я себя поместила? – Спросила она, садясь в каноэ.
Они провели полчаса, пробуя различные позы, прежде чем он получил именно то, что хотел. Его безличный способ обращения с ней, его откровенные комментарии, некоторые из которых были лестными, другие наоборот, очень забавляли ее. Но он так же не осознавал ее веселья, как и ее личности или своей собственной. Она повиновалась ему без возражений, терпеливо выдерживала позу, которую он просил,– выдерживала целых пятнадцать минут. У него был способ, способ человека, который знает, что он делает, который внушал ей уважение и заставлял ее чувствовать, что она чего-то стоит.
– Прекрасно, – сказал он наконец. – Ты, должно быть, устала.
– Я еще немного выдержу, – заверила она его.
– Ни секунды. На сегодня достаточно. И я не хочу тебя отпугнуть. Я не должен искушать тебя бросить меня в беде, исчезнуть и никогда больше не появляться.
– Я обещала, – сказала она. – Я сдержу свое слово. Кроме того, она покраснела, глаза ее заблестели, улыбка была веселой, но смущенной, я делаю это не просто так.
– Мы еще не говорили о делах, не так ли? – Спросил он, ничуть не смутившись. – Ты можешь получить все, что захочешь, в разумных пределах.
Она рассмеялась.
– Мне нужно больше, чем деньги. Мне нужно твое драгоценное время. В обмен на мои услуги в качестве модели ты должен развлекать меня. Мне одиноко и скучно, и полно вещей, которые я хочу забыть.
– Сколько веселья за позу? – Спросил он.
– О, я не буду жесткой. Скажем – час.
– Сделка закрыта.
Она причалила к берегу, села на бревно неподалеку от него и отдыхала, пока он заполнял свои записи. Через несколько минут он взглянул на нее, хотел что-то сказать, но вместо этого удовлетворенно хмыкнул и принялся рисовать ее лицо, потому что мысли, позолотившие ее грезы, придали ее чертам именно то выражение возвышенной, неземной тоски, которое он хотел вложить в лицо на своей картине. Он лихорадочно работал, надеясь, что она не сдвинется с места и не развеет заклинание, пока он не получит то, что ему нужно.
Ссора между двумя малиновками из-за никчемной веточки, которую никто из них не хотел, испугала ее, согнал духовный взгляд с ее лица.
– Но я уловил, – сказал он. – Спасибо.
Она вопросительно посмотрела на него.
– Второй раз ты позировала гораздо лучше, потому что ты этого не осознавала.
Его внезапная тревога выдала глубоко скромного человека, обеспокоенного достоинствами своей незавершенной работы.
– Пока нет, – решительно ответил он. – Подожди, пока будет на что посмотреть.
– Очень хорошо, – согласилась она.
Какая-то нотка в ее голосе заставила его рассмеяться. – Тебя нисколько не волнует картина, не так ли?
– Да, волнует, – запротестовала она. Но попытка скрыть, что он докопался до истины, была далека от успеха. Она и сама это поняла. – Меня волнует только плата, – призналась она.
– Мы можем говорить, пока я работаю.
Она запротестовала.
– Нет, это нечестно. Я уделила тебе все свое внимание. Ты должен заплатить таким же образом. Ты должен сделать все возможное, чтобы развлечь меня. – Иди сюда и сядь на это бревно.
Он повиновался.
– Ты заслуживаешь лучшей оплаты, – сказал он. – У меня никогда не было профессиональной модели, которая вела бы себя так хорошо.
– Знаешь, я никогда в жизни не делала ничего так послушно, – заявила она. – Я сама себя не понимаю.
За веселым взглядом, который она бросила на него, скрывалась серьезность.
– Я немного боюсь тебя. Я почти верю, что ты меня гипнотизируешь. Ты, кажется, усыпляешь мое обычное, повседневное "я" и будишь того, кто обычно спит, того, кого я знала до … до недавнего времени, своего рода беспокойный призрак, который время от времени преследует меня.
Он, думая о своей картине, лишь наполовину обращал на нее внимание.
– Но ты выйдешь замуж за человека с деньгами, все в порядке, – рассеянно сказал он.
Она вздрогнула.
– Как ты узнал? – Спросила она. – Ты выяснил, кто я?
– Разумеется. Ты Рикс, модель для Чанга.... Нет, я пошутил. Я знаю только то, что ты сказала мне вчера или, скорее, то, о чем ты позволила мне догадаться.
– И ты одобряешь мой такой брак?
– Я вряд ли был бы виновен в дерзости одобрения или неодобрения.
– Откровенность не была бы дерзостью между нами. По крайней мере, я так к этому отношусь. Ты действительно одобряешь … брак по … по другим причинам, кроме любви?