– Так мы недолго. Стоило столько сидеть в замке и пялиться на море, чтобы теперь оказаться на пляже и не окунуться…
Джинн только пожал плечами, глядя на то, как я порывисто мчусь вниз, к воде, на ходу расстегивая рубашку. Когда он догнал меня, я уже стаскивала джинсы, оставшись только в белье. Думала снять и его, чтобы после купания в мокром не щеголять, но присутствие мужчины, которого я знала всего несколько часов, остудило порыв. Какие-то убеждения из прошлой жизни еще у меня оставались…
Море было теплым и обманчиво ласковым. Я осторожно вошла в воду, пробуя ногой дно под собой, приноравливаясь к температуре… Убедившись, что чисто, что меня не ждут никакие сюрпризы, я оттолкнулась и поплыла. И чуть не завизжала от радости. Пожалуй, чувство свободы от слияния с водной стихией было даже сильнее, чем от прогулки по острову. Как же здорово, как хорошо!
– Эй, подруга! Подожди!
Джинн нагнал меня в несколько мощных гребков, и я залюбовалась уверенными движениями мужчины. Он не был больше духом огня, скорее каким-то водным существом, такая органичная красота сквозила в его спокойных и явно привычных движениях. Но и я плавать умела, поэтому с улыбкой отвернулась и поплыла дальше от берега. Сосед негромко засмеялся и двинулся рядом со мной, легко обогнал, и я прибавила скорости, чтобы не отстать.
Было чудесно вот так гоняться друг за другом по волнам, как два молодых и сильных дельфина. Взмывать над водой и погружаться в нее, глядя, как играют на поверхности солнечные блики, окрашенные в зеленоватые оттенки. Кажется, я даже смеялась, пока позволяло дыхание.
Потом мы лежали на спине и неторопливо подгребали к берегу, чтобы ласковое, но неумолимое море не унесло нас, не забрало себе.
Внезапно что-то произошло во мне, и я всхлипнула, потом еще раз, и еще… И не сразу поняла, что влага и соль на лице – это не только поцелуй моря…
***
День был такой же жаркий, как и этот, и солнце нещадно пекло, и вода была теплой, только не соленой. Мы качались на волнах, обгоняя друг друга, мчась наперегонки с берега озера до острова, на котором призывно зеленела тень старой сосны. Я отставала, куда мне было соревноваться с большим сильным парнем, который при желании мог переломить меня одним пальцем! Он чуть замедлился, поджидая, затем с хитрой улыбочкой поплыл дальше, и я догнала его уже у самого острова.
Мы целовались на мягкой осыпавшейся хвое у подножия дерева, и прибрежные камыши скрывали нас от взглядов тех, кто остался на дальнем берегу. Сильные руки, горячие торопливые губы, жаркий шепот… Я не могла отказать ему. Любила ли я его? Он мне нравился. Любил ли он меня? Он меня хотел. И желание не проходило у него долго, еще очень долго после той жаркой и упоительной сиесты на острове, среди воды, зелени и летнего зноя, но больше она не повторилась.
Именно после нее я поняла, что никого из своих мужчин не любила, но главное – я не любила себя. Не любила себя хрупкой, слабой, нежной девушкой, которой, собственно, всегда и была. Не любила себя, потому что никогда не видела по-настоящему, потому что смотрела на себя не собственными глазами, а глазами человека, который не чаял во мне души, но не принимал моей истинной природы. И в нашей общей нелюбви крылась причина того, что я тянулась к людям, которые хотели меня, но не могли и не собирались любить, – я искала любви хоть кого-нибудь. Я искала вовне подтверждения тому, что хороша, что достойна быть той самой, единственной, что достойна просто быть…
Никто не видел, как я плакала ночью, осознав глубину падения. Никто не слышал, как рыдания разрывали тишину и подушку. Никто не заглядывал в мою душу, не мог разглядеть там муки неприятия, да никто и не хотел. Никому я так и не рассказала, что произошло на озерном острове и что это вызвало в моем сердце.
***
– Ну-ну, тихо, тихо… Все позади…
Джинн держал меня крепко, прижимая к широкой сильной груди – такой, же, как у моих прежних любовников. Я билась в рыданиях, погруженная в прошлые ощущения, переживала их, как будто события тех далеких дней снова поглотили меня. Я вырывалась, хотела бежать куда-то, искать чего-то, от чего-то ускользать, но он просто не отпускал. Держал и шептал глупые, ничего не значащие слова утешения.
– Все прошло… Тссс…
***
Отец любил меня. Он по-своему всегда обо мне заботился – как мог, как умел. Он всегда учил меня быть сильной и не прощал слабости. Даже подарки дарил такие, чтобы я не забывала, какой должна быть.
А однажды собрал мои вещи и выставил у входной двери – в тот самый день, когда я сказала, что выхожу замуж. Ему не нравился мой избранник. Ему не нравилось, что я выбрала мужчину вместо престижной работы за рубежом. Ему не понравилось, что я в очередной раз не оправдала его ожиданий, проявила слабость, а не силу. Я снова была не такой, какую он сумел бы полюбить…
Свадьба сорвалась, и я упала в собственных глазах еще больше. И жизнь моя покатилась под горку…
***
– Собственно, так я и оказалась в замке… – Слов через всхлипывания было почти не разобрать.
Мужчина продолжал держать меня, прижимая к телу. Лица его я не видела, видела только смуглую кожу груди с темными волосками и бледными полосами шрамов да кулон, который чуть царапал мне щеку. Я слышала, как мощно стучит его сердце, перекачивая кровь, и мое собственное, кажется, приноравливалось к его ритму, пока я выкарабкивалась из болезненных воспоминаний.
– Все прошло… – снова повторил Джинн, и кольцо его рук чуть ослабило давление – видно, он почувствовал, что мне стало легче. – Все хорошо…
Я наконец выскользнула и села рядом с ним прямо на песок. Должно быть, мы сидели тут уже долго – белье на мне было почти сухим.
– Прости, – тихо сказала я, отводя глаза. – Не знаю, что на меня нашло. Прости, что тебе пришлось увидеть меня такой.
– Прекрати, – отмахнулся мужчина, – тебе не за что извиняться. Думаешь, я не человек? Я тоже знаю, что такое боль и неприятие. Только мои поиски были несколько иными.
Меня словно толкнуло изнутри. Я вздрогнула.
– Ты искал смерти, как я – любви?
Он криво улыбнулся.
– Будь я чуть слабее, нашел бы, наверное… А так… Находили другие.
***
Когда солнце недвусмысленно намекнуло на скорый уход за горизонт, пришлось покинуть остров. Мы не умолкая говорили о том, что происходило с нами, как мы мучились, не находя себе места в мире, как тяжелы и муторны были метания в разные стороны… Боль у нас была разной, но в основе лежало одно и то же – неумение понять и принять себя, полюбить то, чем мы являлись.
Прорыдавшись и выслушав исповедь Джинна, которая была намного страшнее моей, я поняла, что нам удалось встретиться с самими собой лицом к лицу и если не принять себя целиком, то сделать первый шаг в правильном направлении. А может, даже и не один. Не знаю, что повлияло больше: заточение в замке, потеря памяти, параллели с прошлым или нахождение рядом человека, сходного с тобой, – но это случилось. Я больше не искала одобрения или любви. Я знала, чувствовала, что желание отца видеть во мне суперженщину, способную перевернуть мир, а не просто дочь, больше не управляет моей жизнью. Теперь я сама управляю ею.
Мне больше не нужны идеальные отношения с идеальным мужчиной. Мне вообще сейчас не нужны отношения. Есть дела поважнее.
– Джинн, научи меня вертолетом управлять, а?
– Легко! Смотри сюда…
Глава 6. Огненный амулет
Проснувшись утром в привычной постели под балдахином, я не стала сразу вставать. В голове крутились одна за другой яркие картинки: завтрак на площадке над морем, путешествие по замку, полет на вертолете, остров, купание… И давнее воспоминание, вызвавшее истерику, и откровенный разговор с новым знакомым. И его задумчиво-серьезные глаза. И моя рука на ручке управления, а его – сверху, показывает, как надо… А когда мы совместными усилиями сажали вертолет на подсвеченную яркими огнями площадку (спасибо за иллюминацию нашим неведомым хозяевам!), неясные блики в этих темных глазах, словно они что-то знают и обо мне, и о нашем совместном настоящем, и о будущем, которое еще непонятно где и когда будет…
Мне не приснилось, я не придумала, не нафантазировала, не увидела это в бреду. Столько событий, воспоминаний, эмоций уместилось в одном коротком дне, будто бы он длился дольше века, дольше тысячелетия, дольше целой эпохи. Я входила в него одной, а вышла совершенно другой – сильнее, спокойнее, увереннее, привлекательнее и интереснее даже для себя самой.
Тело болело – не иначе как от физических усилий насыщенного дня. С непривычки боль ощущалась даже в таких местах моего тела, о существовании мышц в которых я даже не подозревала. Наверное, несколько дней придется терпеть, пока заживет и отпустит. Но сейчас можно принять душ – и станет пусть чуточку, но легче.
В душе я обнаружила на теле еще и синяки – на плечах, предплечьях и ребрах, там, где Джинн держал меня, прижимая к себе, чтобы я не сбежала и не поранилась. Много же сил пришлось ему приложить, чтобы справиться с чокнутой сильфой… Нужно обязательно поблагодарить. Другой мужик удрал бы с воплями, а этот не только остался, но еще и защитил меня от меня самой. Такие вещи ценны.
***
Завтрак снова был накрыт наверху, я догадалась, когда обнаружила, что на привычном месте у окна ничего нет. Выйдя на площадку, я с восторгом, как в первый раз, окинула взглядом расстилающееся впереди и внизу море и не сдержала радостного вскрика. И снова сзади позвали:
– Привет, Сильфа!
Я оглянулась. Как вчера, он сидел в кресле у столика, в тех же светлых штанах и туфлях на босу ногу, только сверху была еще накинута такая же светлая рубашка.
– Привет, Джинн! Как ощущаешь себя в мире после вчерашнего?
Он коротко хохотнул.
– Как будто меня вывернули, вымыли с моющим средством и завернули обратно.
– Что так? – Не переставая задавать вопросы, я споро накладывала себе на тарелку разнообразной еды. После вынужденного поста вчерашнего дня, когда мы ничего кроме завтрака так и не получили, в течение дня обойдясь найденной в вертолете бутилированной водой, хотелось не просто есть – жрать!
– Затратное дело – исповедоваться и спасать потерявшихся в прошлом девиц. Ты, я вижу, чувствуешь себя не лучше.
Он был прав, но мне сразу стало неуютно. Вспомнилось, что я, собственно, не дома, а в чужом месте, с чужим, по сути, человеком, да еще и после того, что мы вчера друг другу наговорили, впору было от стыда сквозь все этажи замка провалиться… Так мерзко я давно себя не чувствовала, поэтому отвела глаза и промолчала.
Умный дух огня настаивать не стал, отдавая должное внушительной горе еды, разместившейся на его тарелке. Так что некоторое время в шум ветра вплетались только звуки стучащих о тарелки приборов и приглушенное жевание. И по мере того как я наедалась, неприятное чувство покидало.
– Ты прав. – Я наконец подняла глаза на соседа. – Исповеди – дело сложное. И стыдное. Но потом, как правило, становится легче. Вот еще синяки сойдут – и вообще будет отлично.
– Синяки? – Мне показалось или я действительно уловила в его голосе предвестники надвигающейся грозы?
Джинн бесцеремонно сцапал меня за руку, задрал рукав свободного платья рубашечного покроя, в которое я вырядилась, и, увидев багрово-синие пятна на коже, зашипел сквозь зубы. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы удержать рвущиеся из груди ругательства. Наконец он выговорил:
– Под платьем так же или хуже?
Я пожала плечами.
– Прости, – тихо попросил он. – Я животное.
Глухая обреченность в голосе меня окончательно взбесила. Я поднялась из кресла, оперлась руками о столик и нависла над мужчиной.
– Знаешь что? Даже не вздумай извиняться! Ты меня вчера спас, во многих смыслах слова. Еще неизвестно, где и в каком состоянии я была бы сейчас, если бы ты не держал меня, пока я билась в истерике. Может, меня и не было бы уже, лежала бы где-нибудь на дне, а рыбы объедали бы мне лицо.
– Сильфа…
– Я тебе благодарна за наш вчерашний день! От всей души благодарна! Так что не смей нести про себя всякую хрень, понял?
Он смотрел на меня увеличившимися в размерах глазами и молчал. Наконец выдохнул и кивнул:
– Понял. Не буду. Но мне неловко от того, что я причинил тебе боль. В конце концов, не мальчик, мог бы силу дозировать. Чем загладить вину?
– Расскажи что-нибудь интересное. Уверена, у тебя есть в запасе необычные истории.
– О, легко! Мне сегодня такой странный сон приснился!
***
Если бы украшения умели говорить, они много чего интересного рассказали бы. Именно они, как правило, не только ближе всех к владельцу (за исключением, пожалуй, только нижнего белья), но и находятся на таких местах, где видят и слышат то, что не предназначено для чужих глаз и ушей. Серьгам доступны тайны, которые поверяют шепотом на ушко. Кольца на пальцах следят за всеми, даже самыми тайными и интимными движениями хозяев. А уж подвески и кулоны, которые носят на груди, особенно под одеждой, – это наперсники в прямом смысле слова.
Каждый миг находиться там, где бьется под кожей сам пульс жизни, где мощный мотор качает кровь, задавая ритм, – почетная миссия. Ощущать настроение и порывы хозяина по самому слабому изменению в пульсации, первым, иногда даже до того, как он сам поймет, – разве не сильно? Прикасаться к хозяину даже тогда, когда он не хочет ничьих больше прикосновений, когда ни одно живое существо не нужно ему, когда единственное желание – чтобы оставили в покое, – разве не важно? Быть к хозяину ближе, чем лучший друг, чем самая страстная любовница, – разве не бесценно?
Сильно. Важно. Бесценно.
И невозможно описать, что ты чувствуешь, когда в минуты раздумий, делая выбор, который может повлиять на всю дальнейшую жизнь, хозяин берет тебя в ладонь, не снимая со шнурка, и его соленый пот – единственное, что выдает нервозность и волнение, – стекает по твоим бокам, и только ты единственный в целом мире знаешь, что человек боится. Больше никому и никогда он не покажет своего страха.
Ты полулежишь на мышцах его груди, время от времени касаясь давно заживших шрамов – воспоминаний об ошибках и победах прошлого. Ты вспоминаешь их вместе с ним, особенно те, свидетелем которым был ты сам. И, как наяву, снова встают перед тобой и свист пули, прошедшей всего в нескольких сантиметрах от тебя – и от его сердца, и горячий поток соленой крови, в которой ты едва не растворяешься – так тебе казалось тогда. Ты хорошо помнишь, как царапало тебя об острые камни, когда хозяин полз, из последних сил таща на себе раненого друга, и багровые следы оставались на земле, отмечая дорогу там, где он прошел.
И другое ты помнишь – как тонкие пальчики осторожно касались этой израненной груди, смывая кровь, бинтуя раны, как они хотели снять тебя, убрать, но он не позволил.
– Нет, – сказал он тихим, ослабевшим голосом, но его собственная сила все равно была слышна. – Это амулет. Его нельзя снимать.
Да, ты не просто кулон, ты амулет. Тебя создали в подарок, в тебя заложили самый главный посыл: что бы ни случилось в жизни хозяина, пусть огонь его жизни пылает как можно ярче и дольше, всем смертям назло. Ты знаешь свою миссию, даже если сам хозяин не понимает ее до конца. Да ему и не надо, достаточно твоего знания. И да, бывает, что ты гордишься. Вашей близостью, тем, что он дорожит тобой. Тебе радостно. Ты горд тем, что, как и он, прошел многое и носишь на себе следы испытаний его жизни.
Так что, когда ты осторожно и любовно гладишь его по коже и по ней разбегаются во все стороны огненные искры, он списывает это на трение от собственных движений. Ничего другого ему и в голову не приходит.
Пусть. Главное, что вместе.
***
– … И тогда я увидел, как ко мне прижимается твоя щека, и понял, что я – совсем не я, а мой собственный амулет, – закончил рассказ Джинн, допивая уже остывший кофе из чашки. – Приснится же такое!
– Да уж, – улыбнулась я. – И не говори. – А потом, снова поддавшись приступу любопытства, попросила: – Можно посмотреть поближе?