– А тебе важно, что я думаю по этому поводу?
Чарли сказала, что нет, но это была неправда – если что-то ее и раздражало, так это люди, берущиеся осуждать других.
– Как бы то ни было, мне трудно ответить на этот вопрос, но использовать секс, чтобы заглушить свое душевное состояние, – продолжала Эва, – возможно, не самая конструктивная стратегия.
– Но это всяко лучше алкоголя, ведь так?
– Насколько я понимаю, ты используешь и то, и другое?
Чарли вздохнула, посмотрела в окно, проводив взглядом пролетавшего мимо дрозда.
– Я не говорю, что неправильно заниматься сексом с незнакомыми людьми. Я просто имею в виду, что тебе надо задуматься, почему ты это делаешь. Какие цели преследуешь.
– Мне от этого становится легче – разве этого мало? Нужны ли более глубинные причины? Разве нельзя просто делать то, от чего тебе лучше?
– Можно, конечно. Но то, что позволяет тебе чувствовать себя лучше сейчас, необязательно улучшит твое состояние на долгосрочную перспективу.
Чарли кивнула. Горькая правда.
– Человек, зависимый от наркотиков, чувствует себя лучше, когда примет дозу, – добавила Эва, – однако это не означает…
– Да-да, я понимаю.
Чарли все больше сожалела, что потребовала встречи с профессиональным психологом. Куда проще было бы пообщаться с оптимистичным коучем, который посоветовал бы ей новые формы йоги и медитацию. Для того, чтобы ей действительно помогли, надо было копать глубоко, а она сильно сомневалась, что у нее хватит на это сил. Она почувствовала усталость.
– Возвращаясь к твоей маме, – проговорила Эва. – Какая она была?
– Она была… не такая, как все.
Чарли взглянула на часы. Не то чтобы имело значение, сколько времени осталось до конца сеанса – будь у нее хоть целая вечность в запасе, она все равно не смогла бы описать Бетти. Казалось, вся Бетти соткана из противоречий и контрастов, тьмы и света, энергии и бессилия. Когда Чарли сама изучала психологию, то пыталась найти для нее диагноз, но ни один по-настоящему не подходил. Словно бы все рамки оказывались слишком тесными, когда речь заходила о Бетти Лагер.
2
До начала утреннего совещания оставалось еще полчаса. Покинув приемную Эвы, Чарли могла не спешить.
Дождь закончился, в воздухе запахло свежестью. Для Чарли осень всегда была любимым временем года. «Пора увядания», – говорила обычно Бетти. Тоска накатывала на Бетти еще до праздника середины лета – едва начинал облетать цвет с яблонь. Чарли же воспринимала осень как возрождение, как обещание порядка и баланса. Она любила запах шиповника и новых книг – все это напоминало ей о том, как снова начинались занятия в школе после длинных как вечность и непредсказуемых летних каникул. Но этой осенью все было по-другому. Казалось, она только делает вид, что ее интересует мир вокруг, притворяется, что работает, делает вид, что принимает участие в разговоре, притворяется, что живет, в то время как все вокруг каким-то загадочным образом стало большим и пугающим. На днях она была близка к тому, чтобы занавесить окно в спальне одеялом, спасаясь от света, пробивавшегося сквозь жалюзи. Уже тот факт, что она собиралась это сделать, напугал ее. Она не станет такой, как Бетти. Ни за что.
Чарли достала телефон, чтобы посмотреть, не перезвонила ли ей Сюзанна. Нет, подруга не звонила. Когда расследование в Гюльспонге закончилось, они с Сюзанной пообещали друг другу не теряться и вскоре снова увидеться. В первые недели Сюзанна звонила почти каждый вечер, когда выгуливала собаку. Они обсуждали ее ухудшившиеся отношения с мужем, говорили обо всем том, что вышло не так, как хотелось бы. Но некоторое время назад Сюзанна перестала снимать трубку и лишь отделывалась короткими сообщениями, что с ней все в порядке, когда Чарли спрашивала, не случилось ли чего, – дескать, просто много всего навалилось.
Чарли набрала номер, прислушалась к улетающим в никуда звонкам и положила трубку в ту секунду, когда включился автоответчик, подумав, что, наверное, стоит уважать желание Сюзанны, чтобы ее оставили в покое.
Кристина, их администратор, вернулась из отпуска за границей, и хотя она уже не первую неделю рассказывала всем о поездке, Чарли забыла, где та была. Но сейчас Кристина стояла возле кофеварки в кухне рядом с залом совещаний и расписывала, как все было замечательно, как тепло, про море и бассейн, про все достопримечательности. Она и поехала-то туда из инстинкта самосохранения, ибо в Швеции и жары-то настоящей не было, кроме тех нескольких недель в июне – но их она просидела на работе. А потом… лето так толком и не началось.
Слушая ее, Чарли попыталась вспомнить лето. О погоде она даже и не задумывалась. В те редкие дни после возвращения из Гюльспонга, когда ей не надо было на работу, она просто целыми днями спала.
Кристина сказала, что уже с нетерпением ждет следующего лета.
– А я нет, – проговорила Чарли и взяла булочку с блюда на столе.
– Ты шутишь?
– Нет. Я не люблю лето, не люблю выходные, не люблю праздники и все такое. И путешествовать тоже не люблю, – добавила она. И тут же пожалела о сказанном, ибо понимала: обсуждать такие маленькие странности с Кристиной – пустая трата времени. Почему она так и не научилась молчать? Сколько раз они увязали в бесконечных дискуссиях о самых бессмысленных вещах только потому, что она испытывала раздражение или просто-напросто скуку. С Кристиной надо говорить о погоде, рецептах и стоимости квадратного метра жилья. Конкретно, просто и в пределах нормы.
– Даже как-то удручает, – ответила Кристина. – Надо же – не любить лето!
– А что в этом такого удручающего? Есть и другие времена года, помимо лета. Жить в сплошном ожидании лета еще более грустно. И если грустить каждый день, когда солнце не светит – тогда сколько же останется дней в году, когда можно радоваться, если цель жизни – извлечь из нее максимум радости?
Кристина уставилась на нее пустыми глазами.
– Боже мой! – воскликнула она. – Ну что так сразу сердиться только потому, что я чуть-чуть недовольна летней погодой и временем года.
– Я не сержусь, просто отреагировала на то, что ты сказала, будто я тебя удручаю.
– Но я ведь ничего такого не говорила!
В кухню вошел Хенрик. Кристина просияла.
– А ты, я смотрю, ездила на юга, – усмехнулся он.
Он улыбнулся Кристине и коротко кивнул Чарли.
Забыв о Чарли, Кристина снова принялась рассказывать о жаре, окрестностях, экскурсиях. Потом вдруг прервалась на полуслове, поздравила Хенрика и сказала, что маленькая птичка кое-что напела ей на ушко.
– Спасибо, – кивнул Хенрик. – Это и правда замечательно.
Он покосился на Чарли.
– Ты слышала, Чарли? – спросила Кристина. – Слышала, что кое-кто у нас собирается стать папой?
– Нет, но теперь слышу.
Чарли обернулась к Хенрику и улыбнулась, насколько смогла.
– Как здорово. Так за вас рада.
– Спасибо, – пробормотал Хенрик, и по его лицу разлился румянец.
«По крайней мере, он не утратил способность стыдиться, – подумала Чарли. – Уже что-то».
– А как чувствует себя Анна? – спросила Кристина, не уловив возникшей напряженности.
– Собственно говоря, довольно плохо, – ответил Хенрик, – но сейчас вроде бы стало немного получше.
– А ты разве не пойдешь на утреннее совещание? – спросила Кристина, когда Чарли поднялась и двинулась к двери.
– Пойду, но до него еще три минуты.
Зайдя в туалет, Чарли подставила запястья под струю ледяной воды. Этому ее научила Бетти. «Когда кровь закипает и мозг горит, холодная вода – лучшее средство. Держи запястья вот так – нет, не убирай, скоро ты ничего не будешь чувствовать, словно под наркозом. Держись, моя дорогая. Потерпи еще немного. Ну вот, теперь понимаешь? Чувствуешь, как все отступает?»
Чарли закрыла глаза, пытаясь выкинуть все из головы – не думать ни о чем, представлять себе белую комнату с белым потолком, белым полом, белыми стенами без окон. Но перед глазами все время вставало лицо жены Хенрика, ее руки на животе, рука Хенрика, нежно обнимающая ее за плечи, их радость по поводу будущего ребенка.
В последний раз Чарли переспала с Хенриком всего месяц назад. Внезапно он оказался у стойки в ее любимом баре – стоял, ухмылялся и делал вид, что попал туда совершенно случайно. Когда он предложил ей выпить, она ответила, что не хочет, что они больше не общаются в нерабочее время, но он настаивал. Можно же просто выпить по коктейлю и поговорить о том, что было в прошлом. В конце концов Чарли согласилась, но только на коктейль – никаких разговоров об их отношениях, у нее нет ни малейшего желания ворошить прошлое. Она уже выяснила для себя все, что ей нужно было знать: что Хенрик – трусливый и лживый человек, весьма высокого мнения о самом себе. Она это прекрасно понимала, но ее чувствам, казалось, на все наплевать. Чарли частенько говорили, что она человек рациональный, но, едва речь заходила о Хенрике, интеллект пасовал перед влечением, потому что единственное, чего ей хотелось, пока они сидели в баре, попивая «Лонг-Айлэнд», – привести его к себе домой и всю ночь заниматься с ним сексом. И потому после третьего напитка она именно так и поступила.
Радуйся, что он не твой, Чарлин. На что тебе непорядочный мужик? Зачем страдать по человеку, у которого нет совести?
Чарли открыла глаза. Она не хочет Хенрика. Ей казалось, что она его хочет, потому что она убеждала себя, что он другой, что в нем есть глубина. Но он всего лишь…
Он просто самый обычный мужик, моя дорогая. Не трать на него время.
Кто-то подергал дверь туалета.
– Простите, – услышала она снаружи голос Андерса. – Не заметил, что тут занято.
Чарли закрутила краны. Похлопала мокрыми пальцами под глазами, вытерла руки туалетной бумагой и вышла.
– Все в порядке? – спросил Андерс.
– Да. Просто немного простужена.
– Пропустим пивка после работы? Целую вечность не ходили вместе.
– Восемь месяцев, – уточнила Чарли.
– Неужели так долго? – Андерс наморщил лоб, словно не веря, что это правда. – Да, пожалуй, так и есть. В последний месяц перед рождением Сэма я был дома, а с тех пор… с тех пор ни разу не ходил в бар.
– Мария тебя не отпустит, – сказала Чарли и улыбнулась.
– У меня есть и собственная воля.
– Отлично. Тогда пойдем пропустим по бокалу вечерком.
– Я только позвоню Марии и уточню у нее, – сказал Андерс.
– Договорились, – откликнулась Чарли. – Оставим пока вопрос открытым.
3
Когда утреннее совещание закончилось, Чалле попросил Чарли зайти ненадолго к нему в кабинет. Она вошла вслед за ним и закрыла за собой дверь.
– Я проверил состояние выходных и сверхурочных у всех сотрудников, – сказал Чалле, усевшись за письменный стол.
– И что? – спросила Чарли.
– И я не удивился, обнаружив, что у тебя больше всего неотгулянного отпуска.
– Так-так.
– Ты собираешься его использовать?
– Я же брала две недели в июле.
– Полторы, – уточнил Чалле. – А в прошлом году – ни единой недели.
– Да, но сейчас я веду важное расследование.
– Все расследования важные, – возразил Чалле. – Работа у нас есть всегда.
Чарли понимала, к чему он клонит – скоро он заговорит, что никому не будет пользы от того, что она принимает этот случай так близко к сердцу. Он уже заметил некую повторяющуюся закономерность – как он сказал при их прошлом разговоре, – что случаи, где пострадали социально незащищенные молодые женщины, слишком глубоко задевают ее, что она рискует довести себя до выгорания, а это ничего не даст ни жертвам, ни их близким, ни ей самой.
Перед глазами Чарли снова встали картины – обнаженные женские тела, взгляд трехлетней девочки, сидевшей в одиночестве в квартире. Как можно не принимать все это близко к сердцу?
– Я не имею в виду, что ты должна брать отпуск прямо сейчас, Чарли! Я просто хотел сказать, что тебе, как и всем остальным людям, требуются периоды восстановления.
С этим Чарли согласилась, но отметила, что потребность в восстановлении может выглядеть по-разному у разных людей.
Чалле ответил, что так и есть, но его обязанность сказать, если он считает, что кому-то из сотрудников надо отдохнуть. Ибо незаменимых нет. Кладбища – прекрасное тому подтверждение.
Чарли даже не улыбнулась этому нелепому выражению. Вместо этого она спросила, не связан ли этот разговор с летними событиями.
– Он связан очень много с чем, – ответил Чалле. – С событиями в Вестергётланде, с твоим употреблением алкоголя. И с тем, что у тебя усталый вид. В нашей профессии я не раз наблюдал, как очень толковые люди ломались, сгорая на работе, а я не могу себе позволить лишиться тебя.
– Ничего со мной не случится, – проговорила Чарли и с трудом сдержалась, чтобы не добавить: «Разве ты сам не говорил только что, будто незаменимых нет? Определись, пожалуйста, чего ты хочешь».
– Ты не можешь этого знать, истощение и выгорание нельзя победить усилием воли. Сама наверняка не хуже меня знаешь.
– Знаю, но если бы это было так, я бы уже давно выгорела. Кстати, я начала ходить к психотерапевту. Я делаю все, чего ты от меня требуешь.
– И это хорошо, – подхватил Чалле, – но я бы хотел, чтобы ты взяла несколько недель подряд. Может быть, когда это следствие закончится. Я тебя не заставляю, – добавил он, поймав взгляд Чарли, – но подумай об этом.
– Само собой. Я подумаю.
Чарли вышла из кабинета Чалле с легким ощущением удушья. Ей куда больше нравился Чалле в роли требовательного начальника, чем когда он пытался изображать заботливого папашу.
Если бы он хоть немного понимал, что для нее хорошо, он бы догадался, что длительный отпуск в таком состоянии стал бы для нее разрушительным. Чем она должна заполнять свои дни? Чтением? А потом? Велик риск, что она пойдет в бар и выпьет пива, а потом закажет еще и еще, а вернувшись затем на работу, будет нуждаться в восстановлении более, чем когда-либо.
Вернувшись в свой кабинет, Чарли продолжила кропотливые поиски людей из круга общения двух эстонских женщин. Запутанный клубок из кличек и прозвищ, незарегистрированных телефонов и тупиковых ходов. Чарли испытывала стресс от того, что следствие топчется на месте. На образцы ДНК, снятые с тел, соответствий в системе не обнаружилось, а немногочисленные полученные сигналы ни к чему не привели.
Через несколько часов она почувствовала, что нуждается в передышке. Чтобы немного отвлечься, она открыла Гугл и ввела имя Юхан Ру. Давненько она не проверяла, что он там еще написал. В поиске возникла статья, которую она раньше не читала. «Какая судьба постигла Франческу Мильд?» Чарли кликнула на ссылку, чтобы увидеть текст статьи. «В ночь с седьмого на восьмое октября 1989 года из фамильной усадьбы Гудхаммар, расположенной неподалеку от поселка Гюльспонг в Вестергётланде, исчезла шестнадцатилетняя ученица школы-интерната Франческа Мильд». Чарли остановилась, а потом начала читать предложение с начала. «… неподалеку от поселка Гюльспонг в Вестергётланде». И год – 1989. Почему никто ни словом не обмолвился об этой девушке, когда они искали Аннабель? Чарли покачала головой и продолжала читать. Родители уехали в гости, а Франческа и ее старшая сестра оставались дома одни. Сестра заснула рано и только утром следующего дня заметила отсутствие Франчески.
«Прошло двадцать семь лет с тех пор, как Франческа бесследно исчезла, но и по сей день неизвестно, какая судьба ее постигла. Версий выдвигалось немало. Ее паспорт отсутствовал, так что поначалу высказывалось предположение, что она исчезла по собственной воле».
Чарли прокрутила дальше, пробежав глазами строки о возможном самоубийстве, обследовании озера, допросе одноклассников, друзей и родственников. Все это ничего не дало. В статье приводилась большая фотография семейства Мильд на каменной лестнице перед фамильной усадьбой. Мужчина и женщина позади двух дочерей-подростков, которые на вид казались ровесницами. Все натянуто улыбались, кроме одной дочери, смотревшей в камеру взглядом горьким и упрямым. Франческа Мильд.