Толик проснулся ближе к восьми часам. Воспаленными, мутными глазами осмотрел комнату. По беззвучному телевизору демонстрировали удивительную жизнь подводного мира. В кресле напротив сидел Олег, между его ног на ковре лежал Фурсик, а по всей квартире разносился аромат бульона.
– Где я? – прохрипел Толик.
– У меня, – отозвался Олег.
– Что я у тебя делаю?
– Живешь.
– Это как?
– Полину встретил в магазине. Привет передавала. Домой можешь не возвращаться. Такой приказ.
Толик улегся обратно на диван, закрыл глаза.
– Выгнала, значит. Вот такие пироги! Встретили, Дуня, Первомай…
За окном быстро темнело. Фурсик кружил на месте, скулил, намекал на прогулку, пару раз лизнул хозяину руку и терпеливо уселся на коврик возле входной двери. Но Олегу и самому хотелось пройтись, подышать вечерней прохладой, чтобы уснуть потом без ночных кошмаров, навязчивых идей.
– На плите теплый бульон. Спиртное можешь не искать, ничего нет. Через час вернусь.
Толик не отозвался.
Учуяв перемену в настроении хозяина, Фурсик радостно бросился под ноги, безропотно подставил шею для ошейника.
Из подъезда они вышли нога в ногу, осмотрелись по сторонам. Один выбирал направление, другой принюхивался к незнакомым запахам.
На улице давно зажглись фонари. Бабульки на лавочках энергично обсуждали последние новости, из соседнего дома напротив ревели динамики – развлекалась молодежь. На мангале, вкопанном в землю посреди двора местными умельцами, подрумянивался шашлычок. По всей округе веяло приятным дымком. Продолжался день празднования международной солидарности безработных трудящихся, и только в душе с самого утра царило паскудное настроение.
Не посоветовавшись с Фурсиком, он решил прогуляться по длинному маршруту. Два раза обошли свой дом, потом соседний, через детскую площадку вышли на прямую аллею, прогулялись мимо церкви, дошли до рынка, обогнули школьный забор и уткнулись в берег Карасуна – местного озерца, окруженного со всех сторон высотными домами.
В давние времена под этим названием петляла целая река. Начиналась она где-то под станицей Старокорсунской, протекала строго на запад и сливалась с рекой Кубанью, пока человек не вмешался в природные законы водоявления. Карасун разбили дамбами, часть осушили, возвели жилье, но подземные ручьи просились наружу, находили выход, и со временем по восточному району города вместо реки протянулась цепочка озер. В суровые зимы водоемы промерзали настолько, что ребятня находила себе удовольствие в катании по льду и гоняла кривыми клюшками жестяную сплющенную банку вместо настоящей шайбы. Летом на берег приходили отчаянные рыболовы, с надеждой закидывали удочки, некоторые в жаркие дни с риском для жизни пробовали купаться, но табличка с предупреждающей надписью «Купаться запрещено. Техническая зона» оправдывала себя полностью. Озера постепенно превращались в клоаку нелегальных сбросов и затягивались болотной ряской, но для перелетных птиц из Новосибирской области в далекую Африку Карасун неизменно оставался приметным ориентиром на пути миграционного следования в период зимовья.
Здесь можно было посидеть на лавочке, полюбоваться на водную гладь в окружении огней, но Фурсик тянул дальше по тропинке, вдоль кромки озерца, где стаи сереньких уточек, прикормленных добродетельными старушками и детьми, безмятежно гнездились в густых зарослях камыша. Где-то совсем близко протяжно квакала лягушка, и к голосистому соло незамедлительно подтянулся остальной хор. Через минут пять над озером разносилась такая жуткая какофония, что раздосадованный шпиц, не видя перед собой зримого противника, взахлеб, с сердечным надрывом принялся попусту лаять на черную воду. Олег тянул пса по узкой тропинке подальше от камышей. За раскидистой ивой слышались громкие мужские голоса и женский смех, рядом в темноте забренчала гитара.
Шумную компанию они обогнули стороной и через десять шагов уткнулись в помятый забор из профнастила, щедро разукрашенный местными художниками-граффити. Забор тянулся от кромки воды до проезжей части и являлся нелепой преградой, огораживая заброшенный долгострой высотой в семнадцать этажей. Пришлось свернуть и вдоль забора выйти на обратную дорогу.
Фурсик не нагулялся, останавливался возле каждого куста, тянул поводок и нетерпеливо посматривал на хозяина. Собачий энтузиазм бил все рекорды, и Олегу напоследок захотелось пройтись утренним маршрутом вдоль трамвайного полотна к хлебному ларьку. Пару раз ему встречались такие же праздношатающиеся собачники, здоровались, обменивались мнениями по поводу ранней жары и поздней Пасхи, которую ожидали через два дня.
В ларьке еще горел свет. Стрелки наручных часов приближались к девяти, но Олег не удивился. Томочкин «клиент» как раз шел после восьми вечера. Она частенько тянула с закрытием ларька, и причина всегда находилась убедительная – остатки хлеба распродать, но он знал: к ассортименту нелегальных сигарет изобретательная продавщица давно добавила неплохую водку собственного производства и отпускала ее местным мужикам очень даже задешево.
На конечной трамвайной остановке стояла молодая пара и мужичок лет сорока. Рядом парикмахерская глазела черными окнами. Над входной дверью красным цветом горела лампочка сигнализации. Два фонарных столба вдоль широкого тротуара освещали пятачок с ларьком. Вокруг ни души. Олег подтянул поводок, подошел к окошку и через витрину попытался обнаружить силуэт продавца. Внутри никого не было, но возле распахнутой боковой двери стояла тень в белом халате. Сигаретный дым облаком поднимался к фонарному свечению, слышался приглушенный смех.
– Рассмешила ты меня, Женька! Разве можно так доверяться незнакомым людям. Вон сколько аферистов по квартирам шастают, деньги у старух вымогают. Так то старухи, а ты…
Голос принадлежал не Томочке, и Олег в нерешительности остановился. Ниночка! Новая продавщица. Как же он успел позабыть утренний инцидент! И тут же вытащил из кармана ветровки всю наличность и подсчитал в уме, какой за ним оставался долг, чтобы погасить все одним махом. Он рассчитывал именно на такой исход, чтобы за ним больше ничего не числилось, ни копейки. Но после похода в супермаркет в кармане опять отыскалась сущая мелочь. Олег выругался по-тихому, сквозь зубы, и замер в нерешительности, раздумывая: показываться на глаза Ниночке или ретироваться задним ходом, пока та не запеленговала его прямо возле злополучного раздаточного окошка.
– Знаешь что, Женек, я домой уже собираюсь. Мне еще ларек надо на сигнализацию поставить. Ты меня в интернете найди. Знаешь мой аккаунт?.. Тогда записывай или запоминай. Нина Телешева. Только фотку я не выставляла. У меня на аватарке цветочек… нет, не аленький, а синенький. Найдешь, одним словом… и рецепт мне пришли. Ну все, давай, пока.
Олег отпрянул от окошка, но задел Фурсика. В вечернем воздухе разнесся жалобный визг.
– Мужчина, вы что хотели? Я уже закрываюсь.
Ниночка выглянула из-за угла, быстро смерила мужскую фигуру уничтожающим взглядом и с усмешкой произнесла:
– Фурся! Что за водичку пришел расплатиться?
От такой наглой фамильярности Олег на секунду опешил, но внешность новой продавщицы разглядеть успел. Девушке на вид было лет двадцать, лицо свежее, приятное, на голове белая полотняная косынка. Еще приметил мягкое очертание подбородка, пухлые губки. Глаза в окантовке черных подкрашенных ресниц смотрели широко и открыто. Цвет глаз разглядеть не успел, продавщица зашла обратно в ларек, ради личной безопасности дверь заперла на ключ. Олег спохватился.
– З-знаете, за воду расплачусь, а вот остаток з-завтра з-занесу.
Он хотел что-то добавить в оправдание, но она перебила.
– Да понятно уже. С вас сорок восемь рублей.
Олег поспешно выложил всю мелочь, что нашлась в кармане. Ситуация повторялась точь-в-точь, только с разницей во времени. Тонкие пальцы с отточенными ноготками быстро отобрали самые крупные по номиналу монетки и ловко сгребли их с блюдца, на котором остался ненужный шлак. Он не обратил на него внимания и без привычного «спасибо» зашагал домой.
В квартире было на удивление темно и тихо. Олег обошелся без лишнего света. Если Анатолий спит, лучше его не будить, самому завтра вставать в шесть утра. Но диван встретил хозяина идеально разглаженной поверхностью и взбитыми подушками. На холодильнике под магнитиком висела короткая записка. «Суп отменный! Ушел в семью». Поглаживая затылок, записку Олег прочел два раза.
– И откуда слово-то такое выкопал… отменный.
Фурсик крутился рядом, выпрашивал куриную грудку. Покормив собаку, он снова улегся на диван.
Ну и хорошо, что ушел в семью. Пусть теперь у Полины прощение вымаливает, хотя…
Любимые командирские часы с толстыми стрелками и красной звездой отбили двадцать два часа по московскому времени. Черкасовы жили в районе мясокомбината, на предпоследней улице возле городской свалки со специфическим запахом в любое время года, от которого у Олега непонятными судорогами сводило живот – такого дерьмого запаха он в жизни никогда не нюхал. Но семейство Черкасовых и к мясокомбинату, и к свалке давно принюхалось и о переезде даже не мечтало. Подводил лишь транспорт. По району бегал один трамвай и больше ничего. Но Анатолий для разминки и общего оздоровления ходил пешком и расстояние от своего дома до дома закадычного друга преодолевал широкими семимильными шагами минут за сорок. Олег быстро подсчитал: сорок минут туда, сорок обратно, полчаса на выяснение отношений. Где-то в полночь счастливый семьянин будет уже барабанить в его дверь, от злости игнорируя электрический звонок, разбудит соседей, Фурсика… в принципе, как обычно, ничего нового.
В ожидании он некоторое время пошатался по квартире, хотел включить телевизор, послушать последние новости, но почему-то передумал. Что там может быть интересного? Очередной треп о газовом потоке и растущем ВВП. Война ему осточертела еще в девяностых. Службой он был сыт по горло, иначе не ушел бы в сорок пять на пенсию, а остался на бумажной работе при штабе, тем более и место выгодное предлагали. Но желание пожить с женой на старости лет как нормальные люди – с отдыхом на море и содержанием дачного участка – спутало все штабные карты и предписания, но вся их безмятежная жизнь уложилась в два года, и теперь он остался один в двухкомнатной квартире с собакой.
Поток непроизвольных мыслей с сожалением о потерянном времени накатывал по вечерам. И в такие моменты не помогал ни телевизор, ни книга, ни Фурсик, который после прогулки, свернувшись пушистым комочком, видел десятый сон. Еще оставался сын Егор, но последнее время тот звонил редко, в основном по выходным, звал поглазеть в собственный автосалон на новенькую модель европейского автопрома. Последние пять лет сын занимался коммерцией, торговал подержанными машинами, каждый месяц мотался за границу, налаживал связи. Год назад то ли на свои деньги, то ли на заемные открыл торговый павильон брендовой немецкой марки. Приобретенную в центре города новую квартиру обустроил по последней хайтековской моде, но обзаводиться семьей не спешил, все приценивался. За сына Олег испытывал отцовскую гордость и одновременно некоторое разочарование. Свои корни он знал хорошо – тверские ремесленники, работяги до седьмого пота, неоткуда там взяться дельцам и торговцам. Видимо, в единственном отпрыске по самые гланды проросли корни Ирины. Да только и в воспитании сына особого участия он никогда не принимал, все заботы и побочные дефекты армейской жизни жена несла сама, единолично, и тем сдержаннее были отношения между отцом и сыном вплоть до ее последнего дня. После смерти матери Егор предлагал продать квартиру, предлагал купить новую, сулил помочь деньгами, но Олег отказался. От всего отказался, и от нового жилья, и от новой машины, и от новой жизни, которая могла бы быть, но пока не случилась…
На кухне в посудном шкафу он по ранжиру расставил чистые тарелки, сначала большие и глубокие, потом плоские поменьше, последними в просушечные ячейки встали блюдца. Кастрюлю с бульоном отправил в холодильник, из морозилки выложил пачку полуфабрикатов «котлеты по-домашнему». Выпил минеральной воды, в черное оконное стекло осмотрел собственный искривленный силуэт. Месяц назад от сквозняка со звуком разрывной гранаты захлопнулась створка, стекло от удара треснуло по горизонтали, но уцелело, не вылетело.
В темном коридоре посапывал Фурсик, перебирал задними лапами, догонял во сне желанную добычу. Хозяин проверил дверной замок, сверил часы: начало первого, но на лестничной площадке тишина.
– Видать, Полинка мужа-то обыграла.
Олег усмехнулся и застыл перед закрытой дверью второй комнаты. За ней была спальня жены. Потянул носом, принюхался, прошел на лоджию и распахнул окно. Без особого интереса потоптался на тростниковом коврике, осмотрел окна дома напротив, почесал колючую щетину. В уме вертелась одна фраза: «Нина, Нина, как ее… Пемешева, Немешева, Мелишева, точно, Мелишева и синенький цветочек».
В прошлом году Егор подарил ему ноутбук, за два приема научил пользоваться интернетом, помог завести страничку в популярной соцсети, но его интересовали только новости. Еще он любил смотреть фильмы о войне, те, настоящие, советские, без бутафорской мишуры, липовых орденов и погон из картона. Еще под Тверью проживали дальние родственники. Три года назад сестра в деревне похоронила мать и осталась на хозяйстве с дочкой, но к ним в отпуск он так и не съездил, не до этого было. Жена скончалась в канун Нового года, тихо, спокойно, без лишних слов и завещания. И вместе с ней он похоронил и злобу и ненависть, которая мешала ему дышать. Ее комната до сих пор вызывала отвращение, четыре месяца он не решался туда войти. Когда же запах смерти снова начинал преследовать во сне, чуть-чуть приоткрывал дверь и проветривал всю квартиру.
Хотелось закурить, но сигареты закончились еще вчера, а купить новые он забыл. Да и не курил никогда, так просто, за компанию. А компания подобралась вчера знатная. Помимо Толика зашли два знакомых тренера по клубу, супружеская пара Маринка с Генкой, потом пришла Светка, та еще соседка, только по другую сторону от лифта. Потом закончилось шампанское, потом водка, и жутко хотелось курить… Но после сигарет появилось желание всех выгнать к чертям и сигануть с девятого этажа…
Сегодня его беспокоило совсем другое. В разговоре с продавщицей он заикнулся два раза и сразу не сообразил, что произошло. От дефекта речи его вылечил детский терапевт еще в школьные годы. Взыграло чувство собственного достоинства, когда сестра заметила однажды, что отдавать команды будущему генералу с заиканием будет как-то не с руки. А генеральские погоны виделись ему во сне с одиннадцати лет. Дефект полностью устранился к десятому классу, и прочтение наизусть «Евгения Онегина» без сучка и задоринки шокировало не только младшую сестру с матерью, но и учительницу по литературе. Иногда в нервном перевозбуждении он глотал окончания, иногда в спешке путал падежи, но чтобы на пустом месте споткнуться о собственный язык… что называется, приехали.