– Поднимайся.
Джей развернулся на месте при звуке этого голоса. Голоса их создателя. Голоса, которому они обязаны были подчиняться по закону крови. Никодим стоял перед Бастьяном, который продолжал валяться в кресле и попивать напиток из своего кубка с непринужденным видом, словно ничего необычного не произошло.
– Поднимайся, – повторил Никодим, тише на этот раз. Но и опаснее.
Джей забеспокоился, что Бастьян продолжит противиться указам Никодима, как делал весь месяц. Однако вместо этого Бастьян приветственно поднял свой кубок, а затем допил его содержимое, прежде чем отставить. Каждое его действие было соблазнительным, как желанная капля меда холодным декабрьским вечером. После этого Бастьян поднялся, выпрямившись во весь рост, расстегнутая рубашка соскользнула с одного плеча, а перстень с печаткой на правой руке поблескивал в полумраке, разбавленном светом ламп.
– Как пожелает мой создатель, – сказал Бастьян с ледяной усмешкой.
Никодим молча окинул его внимательным взглядом.
– Бери пальто и шляпу, – приказал он.
Бастьян поджал губы, сдавливая скулы.
Никодим встретил его взгляд, встав ближе, и добавил:
– Этой ночью ты наконец научишься жить так, как жить создан.
Бастьян
За городом находится болото, которое тянется далеко, насколько хватает глаз.
Лошади или карете практически невозможно преодолеть его. Слишком много грязи, слишком непредсказуемые дороги. Веками эта естественная преграда защищала жителей Нового Орлеана от непрошеных гостей так же, как воды реки Миссисипи.
Последний раз я бродил по этому болоту, когда был еще мальчишкой. Я пробирался по местным трясинам и грязи в тот день, когда мы с моим лучшим другом Майклом Гримальди задумали расставить здесь ловушки, чтобы поймать огромных лягушек-волов. Позже в тот же день мне пришлось бежать обратно в город, к дому его двоюродного брата Луки в Мариньи, чтобы спасти Майкла из ила, в котором он увяз. В одиннадцать лет я был слишком маленьким и слабым, чтобы вытащить его самостоятельно, и я понимал, что не могу попросить помощи у Буна или Одетты, потому что соврал им о том, куда иду и что собираюсь делать.
Мэделин отказалась бы спасать Майкла просто потому, что он носил проклятую фамилию Гримальди. Гортензия рассмеялась бы мне в лицо в ответ на такую просьбу. А Джей? Я бы не вынес очередную вежливую нотацию от этого демона с глазами вурдалака. По всем вышеперечисленным причинам я решил прикусить язык и попросить помощи у Луки. Ко времени, когда мы вернулись, Майкл уже увяз по самую талию и был перепуган до смерти, думая, что его найдут аллигаторы и сожрут вместе с костями.
Как только мы вытащили его, Лука запретил нам дружить. Его слова должны были меня напугать. В конце концов Лука по праву наследования должен был в один прекрасный день возглавить Братство. В свои восемнадцать он уже был под два метра ростом, а его руки казались толстенными, как стволы деревьев, голос же гремел словно гром.
Я решил, что испугаюсь, только если Майкл испугается первым. Однако поскольку он не выглядел хоть сколько-нибудь обеспокоенным по этому поводу, мы продолжили дружить вопреки запретам наших семей. И мы оставались друзьями до одного осеннего вечера четырьмя годами позднее, когда Майкл застукал меня целующим девчонку на балу, которая нравилась ему уже несколько месяцев.
Должен признать, это был не лучший из совершенных мною поступков.
Мои ноги скользят по груде листьев и хлюпают по грязи, пока я шагаю за дядей по темному болоту, вслушиваясь в ворчание и бормотания существ вокруг себя, пытаясь понять, считают ли меня сегодня едой или противником.
Мне следовало извиниться перед Майклом в тот вечер. Но вместо этого я начал с ним ссориться. Из всех возможных ролей я избрал роль жертвы.
– Она первая меня поцеловала.
– Это неважно! Кому ты верен, Бастьян? Я должен был догадаться, что жуликоватому Сен-Жермену нельзя доверять, такое добром не кончается.
– Я не виноват в том, что она выбрала меня, а не тебя, Гримальди. Разве кто-то может сделать иной выбор между нами двумя?
Я морщусь, вспоминая, как кровь отхлынула от лица Майкла, заставив его побледнеть, когда я произнес эти слова; вспоминая, как я провел тогда пальцам по своим волосам, что, пожалуй, было единственным свидетельством чувства вины, поглотившего меня в тот момент; вспоминая, что после того случая Майкл перестал мне доверять. Мы оба просто закрылись в себе, перестав общаться. Следующим же утром я коротко подстригся и носил такую прическу с тех самых пор.
В ту ночь я потерял больше, чем просто хорошего друга. Я потерял брата. И неважно, как Майкл старался унизить меня все последующие годы, пытаясь доказать, что в сравнении с ним я ничтожество. Как он старался и учился, чтобы стать лучшим в классе, пока я получал награды за соревнования по фехтованию и умению ездить верхом. Мы оба силились доказать свое превосходство.
«В один прекрасный день все увидят, какой ты на самом деле, Себастьян. И никакое количество денег, никакие титулы и статус не помешают людям понять то, на что я потратил слишком много лет. Без своего дяди ты никто. Ничтожество».
Даже теперь слова Майкла бередят рану, которая никогда не заживет.
Мне следовало сказать ему, что тот поцелуй после танца был моей виной, только моей виной. Я ведь понимал, чем это может обернуться, и я могу быть выше подобной чепухи. Убеждал себя, что Майкл простит мне эту шалость, как прощал прежде другие. Я ошибся.
Однако теперь я скорее сгорю в Аду, чем признаюсь, что был не прав. Особенно чем принесу извинения святоше Гримальди.
– Ты знаешь, почему нас называют Падшими? – Никодим внезапно останавливается посреди подтопленного отрезка пути, заставляя меня прервать мрачные размышления.
Если бы я все еще был смертным, то, скорее всего, для начала бы задумался над своим ответом. Однако учитывая, что теперь мне нечего терять, я отвечаю первое, что приходит в голову:
– Я никогда не встречал скромных вампиров, так что мне остается лишь думать о том, что это как-то связано с Люцифером, который стал падшим ангелом.
Никодим разворачивается на месте. Меня выводит из себя то, что ему до сих пор удается выглядеть гордо и властно, несмотря на тот факт, что его темные штаны и трость перепачканы грязью.
– Это самая распространенная версия, да, – говорит он, и его губы складываются в узкую линию. – Однако не единственная причина.
Я молча жду продолжения.
Он идет дальше, уверенно и целенаправленно.
– Тысячу лет назад Сильван Уайль и Сильван Вальд не были разделены, – начинает свой рассказ он так тихо, что обычный человек его едва бы услышал. – Они были единым целым. Место с именем, которое мы больше не произносим, ибо старое имя приносит слишком много печали и боли. Единым королевством управляли король и королева, которые восседали на рогатом троне. Смертные из другого мира пели колыбельные своим детям, рассказывая о том месте, а поэты сочиняли о нем сонеты, восславляя его. Тир-на-Ног, Страна фей, Асгард, Долина Луны, – всевозможные причудливые имена давали тем землям в течение многих сотен лет. – Я слышу в его голосе улыбку. – Однако для тех, кто жил там, это место звалось просто домом. – Явная тоска теперь смягчает его серьезный голос.
Я ничего не отвечаю, хотя очень хочу узнать больше. Мой дядя никогда не рассказывал мне о своем прошлом, лишь вскользь упоминал о некоторых общеизвестных фактах. Я помню, как однажды моя сестра, Эмили, упрашивала Никодима рассказать ей о загадочном Другом мире, о том, каким он был до того, как вампиров и оборотней отправили в Изгнание. Просила его описать замки, вырезанные изо льда, и леса, погруженные в бесконечную ночную мглу. Он со смехом отказал ей тогда. С жестоким смехом.
И ради нее сейчас, во имя своих воспоминаний о ней, я не стану просить его продолжать.
Никодим уверенно продвигается дальше по тьме, в сторону островка теплого света, мерцающего вдалеке. Мы проходим мимо рощицы ниссовых деревьев с изогнутыми стволами, мимо стервятника, который выгибает шею, чтобы взглянуть на меня со своего местечка на скелетообразной ветке, его немигающий взгляд останавливается на мне. Справа от меня в болоте притихли аллигаторы, а лягушки-волы квакают свои гнусавые мелодии.
Куда бы я ни взглянул, я замечаю бдительные хищные взгляды. Рой насекомых; мелькающие, точно раскаты молний в небе, хищные языки; шорох хлопающих крыльев или щелкающих челюстей. Удивительно, но я чувствую себя здесь уютно, как дома. Как будто я тоже один из хищников старого болота.
Быть может, я и впрямь теперь один из них. Быть может, эти топи ждут не дождутся, когда смогут заглотить меня целиком. По крайней мере, мне здесь рады.
Аромат смертной крови ударяет в нос, заставляя меня замереть в полушаге. Отдаленные человеческие крики раздаются среди какофонии звуков. Когда я приближаюсь, они становятся различимее, отдаленно напоминая слова проклятий и подбадривающих возгласов.
Я замираю, хотя этот запах такой теплый, а медно-солоноватый привкус сдавливает мне горло, и голод пульсирует в моих венах. Я прищуриваюсь. Что-то в этом запахе… не так. Что-то отличается, будто бы это теплый мед, а не топленый сахар.
Никодим снова останавливается. Поворачивается ко мне.
– Что-то случилось? – уточняет он невозмутимо.
Новое испытание.
Я задумываюсь над ответом не больше чем на секунду.
– Нет, – говорю ему я. А затем расправляю плечи и добавляю: – Пожалуйста, продолжай. – Делаю вежливый жест рукой, подчеркивая свои слова.
Многозначительная улыбка изгибает губы Никодима.
– Когда последний правитель Другого мира умер и не оставил наследника на рогатый трон, – говорит он, – два влиятельных рода начали бороться за корону и власть. Один род пил кровь, другой владел магией.
Я слушаю и жду, хотя крики и кровь вдалеке влекут меня, словно нектар – пчел.
– Вампиры были хитры. – взгляд Никодима проходит сквозь меня, теряясь в воспоминаниях. – Им удалось накопить немало богатств за сотни лет. У них имелись земли и припасы, а также самое ценное богатство как в мире смертных, так и в Другом мире: драгоценные камни, спрятанные глубоко в ледяных горах. – Он делает вдох, втягивая витающий вокруг нас аромат. – Вампиры полагали, что неуязвимы, ибо их почти невозможно убить, невозможно застать врасплох. Они шагают сквозь время и пространство, а темная магия, что бежит по их венам, может залечить любые раны со скоростью испарения ртути. И это правда, ведь только точный удар в грудь или в шею лезвием из чистейшего серебра может оставить их без защиты.
Суматоха на горизонте становится почти что дикой, и воздух наполняется жаждой крови. Никодим делает еще один шаг в том направлении, и свет факелов перед ним проникает сквозь стебли так называемого испанского мха, ниспадающего с ветвей деревьев вокруг нас.
– В противовес этому, – бросает мне через плечо Никодим, – волшебницы контролировали всевозможные формы магии стихий, а это само по себе уникальная сила. Однако обладателей подобного дара становилось все меньше с каждым новым поколением. В наши дни рождение волшебницы стихий становится настоящим праздником. Некоторые могут управлять огнем. Другие – водой или воздухом. Иные могут заставить саму землю дрожать под их ногами. Волшебницы полагали, что подобная редкая магия наделяла их могуществом, ибо она делала их незаменимыми для прочих созданий Другого мира. Вода могла орошать плодородные поля. Огонь плавил металлы. Но важнее всего то, что такая магия наделяла волшебниц знаниями. Магические народы со всех земель приходили к таким женщинам за советом, так как их мудрость позволяла им создавать оружие и доспехи из твердого куска серебра. Давала им способность завоевывать, вместо того чтобы оказаться завоеванными.
Я придвигаюсь ближе к дяде, жадно слушая его рассказ, точно голодный бродяжка, спешащий за тележками с едой по улице Бурбон.
– Разразилась война за рогатый трон между вампирами и волшебницами, – говорит Никодим. – Оборотни, гоблины и большинство ночных созданий встали на сторону вампиров, в то время как те, кто предпочитал солнечный свет, сражались на стороне волшебниц. – Выражение его лица становится задумчивым. – Война отняла много жизней. Спустя полсотни лет кровопролитий победитель так и не был определен. Устав от смертей и разрушений, главы двух воюющих кланов сошлись во мнении, что ситуация безвыходная, и согласились заключить перемирие. Земли разделили надвое, вечную зиму Сильван Вальд отдали под власть вампиров, а летний Сильван Уайль – феям-волшебницам.
– Какое-то время все жили в мире. Пока кровопийцы не начали заявлять права на мир смертных. – Опасный огонек зажигается в глазах дяди. – Все началось с мелких, незначительных поступков: исполнения глупых желаний, простых предсказаний, продажи драгоценных камней, которые не представляли особой ценности, однако помогали забрать золото у простодушных людей, которые готовы были за эти камни побороться. Волки, или оборотни, поднявшиеся по службе и ставшие стражниками Сильван Вальд, начали тоже затевать разное в мире смертных, основав рынок, полный магических артефактов в городах вроде Нового Орлеана, Джайпура, Дублина, Люксора, Сеула, Ангкора – городов, где граница между мирами всегда была наитончайшей. Городов, которыми нашему виду суждено было править. – Теперь дядя серьезнеет. – Это были как раз те времена, когда мой создатель поделился со мной своим темным даром. Его впечатлила моя деловая проницательность, он сделал меня вампиром и взял с собой в Сильван Вальд, где я прожил пятьдесят смертных лет… до Изгнания.
Дядя больше ничего не добавляет, и мы наконец проходим сквозь заросли деревьев. Возгласы становятся еще громче, запах жестокости заставляет мои клыки удлиняться, а мою кровь разогреваться с каждым шагом. Мы подходим ближе к кругу, очерченному горящими факелами, вокруг которого собрались всевозможные существа – твари, каких я не видел никогда в жизни. В самом центре кое-как сколочен боксерский ринг, и грязь присыпана неряшливыми опилками.
Я делаю глубокий вдох.
– Вспори ему брюхо, как гнилой рыбине! – кричит одноглазый гоблин, размахивая когтистыми кулаками в воздухе.
Причина необычного аромата с примесью крови и пота становится мне ясна, когда я разглядываю двоих мужчин на ринге. Один обладает нечеловечески высоким ростом, его худое лицо странно вытянуто. Другой же коренастый, с круглыми плечами, двигается, точно козел, а его ноги, начиная от бедер, выгнуты назад. Намек на два бесформенных рога виднеется на его массивной алой голове.
Я дальше изучаю толпу, и все, что я вижу, лишь подтверждает мои догадки.
Большинство существ, собравшихся на болоте ради ночного представления, полукровки. Дети или внуки от браков смертных с бессмертными. Те, у кого недостаточно магических способностей, чтобы скрыть свою внешность, магии, которая помогла бы утаить их истинную сущность от простых людей. Вероятно, именно это и вынуждает их собираться здесь, во тьме ночи, подальше от света цивилизации.
Драка становится жестокой, когда великан хватает пака и резко швыряет его в грязь. Затем, выставив обнаженную грудь вперед, он бросается на толпу зрителей сбоку, которые разлетаются от его ударов, как шахматные фигурки на доске, выкрикивая ругательства в ночную темноту. Пак замирает на миг, смахивает ошметки опилок, пропитавшиеся его кровью и приставшие к бородатому лицу, а потом снова несется на великана, сжимая кулаки и целясь своему сопернику прямо в лицо.