На следующий день на пороге дома Ко Айе Мина неожиданно появился У Ба. Никогда еще я не был так рад встрече с дядей, как сейчас.
– Вот ты где! В школе никто не знает, куда ты подевался. Учителя изумились, увидев меня. Они утверждали, что я посылал записку с просьбой освободить тебя от занятий…
Я испугался, что дядя рассердится на мои проделки.
– Извини. Я… – пробормотал я и запнулся.
– Мне понадобилась вся сила воображения, чтобы вразумительно объяснить им, что записка запиской, а где ты сейчас, я не знаю…
На дядином лице мелькнула улыбка. Я понял, что он на меня не сердится. Я подбежал к нему. У Ба обнял меня.
– Ты давно вернулся?
– Нет, этим утром. Ехал на автобусе и потом лег вздремнуть.
Я крепко обнял его и долго не отпускал.
– Ты пойдешь со мной?
– Конечно. Я ждал тебя. Без тебя и папы дом становится таким большим…
Я запер контору Ко Айе Мина и положил ключ под коврик. Держась за руки, мы пошли домой. По дороге завернули на базар: купить букет цветов для алтаря, а также мягкого хлеба и растворимого кофе дяде на завтрак. На обед мы купили яиц, риса, лука и овощей.
Глава 13
За время отсутствия дядя изменился. Поездка в Янгон отняла у него немало сил. Даже массаж ног не взбадривал его, как раньше. Я это чувствовал, хотя он и утверждал, что я ошибаюсь.
Он еще похудел и, как мне показалось, стал ниже ростом. Он ходил медленнее и больше сутулился, словно каждый шаг требовал усилий. «Будь я таким же рослым и сильным, как мой отец, – думал я, – посадил бы дядю на спину и носил бы по двору и по всему Кало». Мы бы вместе отправлялись на базар за покупками, а потом заходили бы в его любимую чайную, чтобы заказать шанскую лапшу и невероятно крепкий чай. Если бы он захотел, я бы даже поднялся с ним по двумстам семидесяти двум монастырским ступеням, чтобы он мог полюбоваться оттуда видом на город. Но таким рослым и сильным я стану только через три или четыре года.
По утрам дяде становилось все тяжелее вставать с постели. Он уже не завтракал со мной, как раньше. Когда я возвращался из школы, мне казалось, что он совсем недавно проснулся. Зато вечером он теперь засиживался допоздна. Приходя по утрам на кухню, я заставал в очаге теплую золу. И чайник тоже был теплым. Почему У Ба не спалось ночами? Чем он занимался в это время? Я представил, как тяжело ему сидеть на кушетке, когда я уже давно сплю. И соседи тоже спят. Ни одного звука вокруг. Птицы не щебечут. Даже куры не кудахчут.
Дядя говорил, что его душа путешествует медленнее поезда и автобуса. Должно быть, она еще не вернулась домой. Возможно, где-то застряла. Мне казалось: когда душа вернется и У Ба вновь станет цельным, он сделается разговорчивее. Но шли дни, а улучшения не наступало. Я начал беспокоиться, хотя он и не хотел меня волновать. Только как тут не заволноваться?
Все это время я надеялся, что он расскажет мне о поездке. Надеялся и боялся. Мне явно не хватало смелости спросить самому. После разговора с той женщиной и поспешного отъезда отца страх услышать совсем не те ответы постоянно возрастал.
Спустя несколько недель после дядиного возвращения меня разбудил странный шум. Нет, не тиканье часов. Звук был слишком громким и неритмичным. Может, кто-то из соседей стучал молотком? Тоже нет. Молоток стучит сильнее и грубее. Казалось, кто-то по чему-то стучал. Источник звука находился не в соседних домах, а в нашем.
Постель рядом со мной пустовала. Из гостиной пробивался свет. Я выбрался из постели, подошел к занавеске и заглянул в дырочку.
Дядя сидел за письменным столом. Рядом стояли чайник и старая портативная пишущая машинка, которую год назад он купил на базаре. Прежде я не видел, чтобы дядя на ней печатал. Справа от машинки высилась стопка бумаги. Один лист был заправлен в машинку. Вокруг дяди горело с полдюжины свечей. Часы показывали пятый час утра.
У Ба печатал двумя пальцами. Иногда он прекращал работу, наклонялся вперед, брал лист и читал. Потом морщил лоб. Вид у дяди был очень раздосадованный.
Иногда он вынимал лист из машинки и клал в другую стопку, тоньше первой. Бывало, брал карандаш и что-то добавлял к печатному тексту. Но чаще он комкал листы и бросал в мусорную корзинку. Там их набралось уже изрядно.
Это ничуть не уменьшило моих страхов. Дядя выглядел измученным. Поглощенным своим занятием. Отсутствующим. Одиноким. Порой он громко стонал, в отчаянии мотал головой или обхватывал ее руками.
В следующую ночь мне было не до сна. Дядя несколько раз подходил к постели. Когда он решил, что я сплю, послышался скрип поднимаемой крышки комода. Дядя достал машинку и бумагу.
Еще через несколько дней мое любопытство одержало верх. Я проснулся рано, зажег огонь в очаге, поставил воду. Потом стал вытирать пыль с алтаря. Выбросил из ваз увядшие цветы и срезал свежие. Вместо одной миски риса я насыпал две и добавил в качестве приношения Будде здоровенный банан и два его любимых леденца. Сегодня мне очень понадобится его прощение.
Заглянув в спальню и убедившись, что дядя спит, я подошел к комоду и поднял крышку.
Там стояла черная пишущая машинка, лежала пачка белой бумаги и небольшая стопка отпечатанных листов. Я остановился и начал размышлять. Если бы дядя хотел посвятить меня в свои ночные занятия, то сам бы мне о них рассказал. А если бы хотел показать, что́ печатает, дал бы прочесть.
В конце концов любопытство одержало верх.
Я взял отпечатанные листы, тщательно закрыл крышку и уселся на пол.
Мое сердце отчаянно колотилось, словно я только что примчался с базара и бежал вверх по склону. Отчаянно и безрассудно. Мне невероятно хотелось прочитать дядины страницы, и в то же время меня мучила совесть. Не хотелось делать это втихомолку от У Ба, совать нос в его большой секрет.
В гостиной было сумрачно. Я зажег свечку. Медленно-медленно я поднял первый пустой лист. На втором была всего одна строчка:
Моему любимому Бо Бо Храброму!
Если это посвящается мне, значит нет ничего плохого в том, если я это прочту.
Часть I
От них требовалась смелость, превосходящая силу их сердец.
К тому времени, когда они поняли свои ошибки, было уже слишком поздно.
По этим двум фразам я понял: речь шла о моих родителях. Это была их история.
А значит, и моя.
Наша.
И все равно я боялся читать дальше. Может, потому и боялся.
Хотел ли я знать, что́ случилось, когда от двух сердец потребовалась смелость, превосходящая их силу? Хотел ли я знать, к чему это привело?
Я опустил страницы и долго смотрел на свечу, будто мог найти ответ в ее колеблющемся пламени.
Мне было невероятно одиноко. У Ба спал в соседней комнате, но находился бесконечно далеко.
Я даже не хотел думать о своих родителях.
У нее не было никакого плана. Только мечта.
У него не было ни того ни другого. Вдобавок он боялся.
А страх, как известно, естественный враг любви. Человек, одолеваемый страхами, не может любить.
Только цепляться.
Оба были узниками своих миров, оба верили, что смогут освободить друг друга, если будут достаточно любить.
Любовь может сотворить множество чудес, однако она не в силах исполнить эту надежду; надежду столь же давнюю, как сама любовь.
Истории их жизни не могли бы быть более непохожими.
Джулия имела лишь смутные представления обо всем этом, когда молча покинула борт готового к вылету самолета и вышла из терминала аэропорта Хайхо. Она собиралась вернуться в Нью-Йорк, но не смогла. Она должна была остаться в Бирме, рядом с Тхар Тхаром.
В тени акации ее ожидало такси. Там, на заднем сиденье, с веткой жасмина в руке, сидел ее брат. Час назад они простились. Он приветствовал ее с понимающей улыбкой.
Оба молча смотрели, как самолет покатился по взлетной полосе. Быстро набрав скорость, он оторвался от земли, взмыл в воздух и стал подниматься все выше. Сделав полукруг, он взял курс на Манадалай. Вскоре самолет превратился в белую точку на фоне громадного синего безоблачного неба. Джулия закрыла глаза. Внутри ее росло нечто большее, чем просто обещание. Новая жизнь, хотя и крошечная, размером со спичку.
Второй шанс. Как часто человек его получает?
Подарок.
Часть ее, которая останется навсегда. На этот раз она будет осторожнее. На этот раз никто не сможет их разлучить.
Я слишком смутился и не смог читать дальше. Должно быть, это я рос внутри ее. Никто не мог нас разлучить, однако я уже давно жил с дядей здесь, а она жила в Янгоне.
Почему?
Краешком глаза я увидел на половицах две старые босые ступни и поднял голову. Рядом со мной стоял У Ба. Я и не слышал, как он подошел.
– Что ты тут делаешь, черт тебя побери?! – спросил он таким тоном, что у меня застыло сердце. – Бо Бо, мой Бо Бо! Ты… Тебе нельзя…
Часть вторая
Глава 1
За целых семь дней мы с У Ба не сказали друг другу ни слова.
Семь дней, когда тишина проникла во все уголки нашего дома.
Семь дней, когда гнев и досада отравляли наши сердца, втекая туда ядовитыми струйками.
Дяде казалось, что я действовал за его спиной. Предал его. Обманул. Он и подумать не мог, что я тайком буду рыться в его вещах! Что осмелюсь читать эти страницы без его разрешения! Я был слишком мал и неопытен, чтобы разбираться в подобных делах.
Его недовольство действовало угнетающе. Я чувствовал себя не лучше кур, переставших кудахтать. Даже свинья не хрюкала.
Я ощущал себя настолько оторванным от него, что мне становилось больно.
Я считал, что дядя не вправе сердиться на меня. Я не совершил никакого преступления. Ничего не украл, никого не ударил и не обманул. Я просто хотел узнать о смелости, которая превосходила силу сердец моих родителей.
Я хотел знать, почему живу не с ними, а с дядей в Кало.
Почему отец приезжает ко мне раз в год.
Почему я не узнал голоса звонившей женщины.
Это была моя история.
У Ба не желал рассказывать мне мою же историю. Ни единой строчки. Тогда и я решил хранить молчание.
Я не готовил ему еду.
Не массировал ступни.
Я жил так, словно его не было рядом.
И как всегда в его отсутствие, дом вдруг по ощущениям стал больше.
Ночи сделались холоднее.
Пустота – пустее.
На третий день дядя пару раз обратился ко мне, но я не отреагировал, и он оставил меня в покое.
На четвертый день он повел себя так, словно меня нет рядом.
На пятый день он объявил, что через несколько месяцев расскажет мне больше.
На шестой день я перестал есть. Я отказывался вылезать из постели и идти в школу.
На седьмой день У Ба вдруг принял решение.
Незадолго до полудня он вошел в нашу спальню и сел на краешек кровати. Откашлялся. Похрустел костяшками пальцев.
Я отвернулся.
– Бо Бо, я целиком пересмотрел этот вопрос.
Я слушал и ждал.
– Ты должен узнать о случившемся.
Я повернулся к нему.
– Это действительно твоя история.
Я потянулся к нему, взял за руку. Она была холодной. Облегчение, испытанное мной, быстро ее согрело.
– Когда? – осторожно спросил я.
– Сегодня. Завтра. Послезавтра. Эту историю не расскажешь за один день. Несколько недель подряд я пытался написать ее для тебя, чтобы ты прочел, когда станешь старше. Мне хотелось, чтобы ты знал о случившемся, даже если я не смогу рассказать тебе об этом сам. Как видишь, я не продвинулся дальше начальных страниц. – Он помолчал. – История эта слишком длинная и запутанная. Она затрагивает самый важный из всех вопросов.
– Какой? – шепотом спросил я.
Дядя снова откашлялся.
– Незадолго до своей смерти мой отец – твой дед – сказал, что в мире существует только одна сила, в которую он по-настоящему верил.
– И какая это сила?
– Любовь. – У Ба надолго замолчал. – Твоя история поднимает вопрос: а не ошибался ли мой отец? Может, в нашей жизни есть сила помощнее любви?
Дядя сидел на кушетке. Перед ним лежал конверт, и он достал из него несколько листов, написанных от руки.
– Что это? – спросил я.
– Страницы из дневника твоей матери и письмо твоего отца к ней. Когда-то давно она отдала мне эти листы и попросила сохранить. Я хотел бы прочесть их тебе. Прямо сейчас.
Я перебрался на кушетку и положил голову дяде на колени. Так мы проводили много дней и вечеров. Дядя читал мне или рассказывал. Я грыз семечки и слушал.
Дядя набрал в легкие побольше воздуха, не спеша выдохнул и откашлялся. Я слышал, как у него заурчало в животе. Глотнув чая, он начал рассказывать.
Глава 2
Когда начинается любовь?
В то мгновение, когда двое встречаются впервые? Когда обмениваются первыми любопытными взглядами? Впервые робко улыбаются друг другу?
Или это происходит намного позже, когда желания и потребности другого начинают преобладать над собственными?
Когда больше не надо самоутверждаться.
Когда страх, утратив свою силу, преобразится в смелость.
У Джулии это произошло раньше.
Любовь укоренилась в ней, когда она услышала историю жизни маленького Тхар Тхара.
Когда поняла, что́ значит быть нелюбимым ребенком.
Когда его одиночество затронуло ее душу так, как ничто и никогда не затрагивало.
Когда Джулия впервые увидела Тхар Тхара, он вовсе не был для нее чужим, незнакомым человеком. Она знала его историю и чувствовала в нем родственную душу. И тем не менее он оставался полным загадок.
А когда начинается конец любви? С первой лжи во спасение, сеющей семена недоверия, какими бы маленькими они ни были? С первой серьезной ссоры? Со второй?
Когда эго возвращает себе все бразды правления?
Когда смелость оступается, а страх разрастается, как плющ в сезон дождей?
Или только когда собственные желания и потребности снова занимают первое место, отодвигая желания и потребности другого?
Но эти вопросы начнут занимать их обоих гораздо позже.
В чайной Джулия оказалась едва ли не первой посетительницей. Кало только просыпался. Первые длинные вереницы монахов и послушников ходили от дома к дому, собирая ежедневные пожертвования. Над лугами и между холмами постепенно рассеивались клочья тумана. В синее безоблачное небо поднимались струи белого дыма. Отовсюду пахло дымом очагов и готовящейся едой.
Было холодно. Джулия поглубже натянула шерстяную шапку, закрывая уши и лоб. Перед ней стояли миска горячей шанской лапши и стакан бирманского чая. Рядом лежал ее открытый дневник.
Последняя запись, датированная вторым января 2007 года, состояла всего из двух слов:
ТХАР ТХАР?!
Ради него она сошла с самолета, готового взлететь.
Осталась с человеком, которого едва знала. С кем провела всего несколько дней.
И две ночи.
Две «полуночи».
Осталась с тем, кто, быть может, вовсе не хотел, чтобы она оставалась.
Будь что будет.
Это она-то, кто, как никто другой, боялась сюрпризов и не любила ничего оставлять на волю случая. Кому было трудно совладать с чем-то неожиданным. Она сама превратилась в большой сюрприз.
Между ее настоящей жизнью в Нью-Йорке и будущей жизнью в Кало или Хсипо лежали два океана, три континента и восемь тысяч миль.
И это если говорить о расстоянии, измеряемом в цифрах.
Можно ли за один день отказаться от собственного эго и поставить интересы другого выше своих?
Ей было тридцать восемь лет. Незамужняя. Как говорят, без привязанностей. Но что это значит? Можно подумать, в мире есть люди, совсем не привязанные к кому-то или чему-то.
Ей еще нет сорока. «Хороший и в то же время плохой возраст», – подумала она. Она была еще достаточно молода для перемен в своей жизни. И уже стара, чтобы начинать жизнь сначала. Метаморфозы хороши для животного мира. Мы не змеи, чтобы сбрасывать старую шкуру. И не гусеницы, способные превратиться в бабочек.
Если бы мы так могли.
Джулия думала о своем возможном будущем. Что оно могло бы ей предложить. Родом ее занятий была юриспруденция. Она специализировалась на корпоративном праве, международном авторском праве и правах интеллектуальной собственности. Окончила Колумбийский университет summa cum laude[7]. Будущий партнер в одной из ведущих фирм Уолл-стрита. Клиенты высоко ценили ее эффективную работу, добросовестность и дисциплину. Она была амбициозной. Решительной. Целеустремленной. Сознательной. Очень требовательной к себе, равно как и к другим. Ее резюме и отчеты производили впечатление. Это в Нью-Йорке. А в Бирме? Здесь восторгов было куда меньше.