Гвоздем его недолгой карьеры стала продлившаяся два месяца работа хирургом в госпитале Сен-Луи в Ивернон-сюр-Сон под именем Дезире Мишара. Доктор едва не осуществил серкляж[22] (!) пациенту с дефектом межжелудочковой перегородки – наличием сообщения между правым и левым желудочками сердца. Дезире в последний момент остановил анестезиолога, покинул операционный блок и больницу… с содержимым сейфа финансового отдела. Больной отделался легким испугом, руководство пережило немало неприятных минут и выглядело по-идиотски. Дело замяли.
Никому ни разу не удалось узнать, кем на самом деле был Дезире Миго. С уверенностью можно сказать одно: он родился в Сен-Ном-ла-Бретеш, провел там детство, учился в школе и коллеже, а потом исчез.
Мнения встречавшихся с Дезире людей были так же разнообразны, как его жизнь.
Члены аэроклуба, знавшие пилота Дезире Миньяра, описывали его как человека смелого и предприимчивого («Он был лидером!»), пациенты доктора Дезире Мишара вспоминали внимательного, серьезного, собранного человека («Он был немногословен…»), родители учеников Дезире Миньона описывали незаметного, застенчивого молодого человека («Закомплексованный… как женщина…»).
Вернемся в зал суда, где изнемогающий председательствующий дочитывает туманное обвинительное заключение, основанное – в силу отсутствия бесспорных доказательств – на выкладках, которые никого не впечатлили.
Наступила очередь Дезире Миго.
– Хочу в первую очередь поблагодарить вас, господа присяжные, за то, что отнеслись к этому процессу как к особому казусу. Кто обычно предстает перед вами? Кого вы судили в последние месяцы? Пьяницу, проломившего череп сыну чугунной сковородой. Бандершу, прикончившую строптивого клиента, – она нанесла ему семнадцать ударов ножом! Бывшего жандарма, переквалифицировавшегося в скупщика краденого, он привязал одного из своих поставщиков к рельсам на линии Париж—Гавр, и поезд разрезал его на три куска. Вы легко согласитесь с утверждением, что моя клиентка – хорошая католичка, примерная дочь уважаемого булочника, блестящая, но скромная ученица коллежа Сент-Софи – не имеет ничего общего с теми убийцами и душегубами, которым самое место на скамье подсудимых.
Молодой адвокат, который в начале процесса выглядел невзрачным и растерянным, а во время опроса свидетелей прямым и твердым, теперь выглядел безупречно элегантным, говорил ясным звучным голосом, его жесты были выверены и выразительны, двигался он легко, но не беспорядочно и все больше нравился публике.
– Задача господина прокурора, господа присяжные, вряд ли представлялась ему сложной, ведь приговор был вынесен заранее.
Дезире вернулся к столу, схватил пачку утренних газет и продемонстрировал жюри первые полосы.
– Норманди-Экспресс: «Жизнь Валентины Буасье решается в зале Руанского суда». Ле Котидьен дю Бокаж: «Маленькая булочница в двух шагах от гильотины». Руан-Матен: «Приговорят ли Валентину Буасье к пожизненному заключению?» – Дезире помолчал, расплылся в улыбке и продолжил: – Редко, когда глас народа и министерство хором и членораздельно объясняют присяжным, в чем состоит их долг. Могла произойти чудовищная по тяжести и скандальности судебная ошибка!
В зале повисла напряженная тишина.
Мэтр Миго рассмотрел все обвинения, выдвинутые против его клиентки с позиций «подтвержденного доказательствами соображения», и жюри прониклось к нему еще большим уважением за красивую, хоть и не вполне понятную формулировку.
– Этот процесс можно было бы остановить прямо сейчас, господа присяжные: мы имеем здесь (он помахал внушительной пачкой документов) все мотивы, позволяющие требовать аннулирования процедуры, ибо нарушения формы бесчисленны. Сначала процесс «закрыли» журналисты, теперь это надлежит сделать суду. Но мы предпочтем пройти весь путь до конца. Моя клиентка не согласится обрести свободу благодаря процедурным ухищрениям.
Всеобщее изумление.
Клиентка Дезире была на грани обморока.
– Она требует рассмотрения фактов. Хочет, чтобы ваш приговор основывался на истине. Умоляет, чтобы, зачитывая его, вы смотрели ей в глаза. Заклинает понять, что ее поступок был спонтанным, что она защищалась. Да, господа, это был чистой воды акт самообороны!
Зрители начали перешептываться, председатель суда недовольно покачал головой.
– Именно так, господа, Валентина защищала свою жизнь, потому что она – жертва, а палачом был убитый ею любовник.
Адвокат долго перечислял притеснения, грубости, придирки и унижения, которые его клиентка сносила от человека, застреленного ею из револьвера. Присяжные и публика ужасались красочному описанию вершившегося насилия. Мужчины опускали глаза. Женщины кусали кулаки, чтобы не закричать.
Почему Валентина ни разу не пожаловалась, ничего не рассказала ни полицейским, ни следователю о столь ужасных обстоятельствах и все открылось лишь сегодня?
– Ей не позволяли приличия, господа присяжные! Полное самоотречение! Валентина Буасье лучше умрет, чем покусится на репутацию мужчины, которого когда-то так сильно любила!
Далее Дезире заявил, что его клиентка похоронила тела своих жертв не потому, что хотела их спрятать, но для того, чтобы обеспечить им «достойное погребение, которого церковь наверняка лишила бы несчастных за распущенность нравов».
Кульминацией речи стал момент, когда Дезире, рассказав об ужасных шрамах, оставленных мучителем на теле Валентины, повернулся к ней и приказал раздеться до пояса. Дамы в зале закричали от ужаса, председатель гаркнул на подсудимую, запрещая ей обнажаться, а она стала пунцовой от испуга, поскольку ее прелестная грудь оставалась девственно белой и свободной от всякого уродства. Румянец приняли за проявление целомудрия. Публика гудела, Дезире Миго, неумолимый, как статуя Командора, простер руки к судье:
– Я не настаиваю на демонстрации, ваша честь… – И он нарисовал портрет «палача Валентины», изобразив его помесью лесного людоеда с сатанинским злодеем-извращенцем, а закончил речь пафосным обращением к присяжным: – Вас призвали творить правосудие, отделить правду от лжи, противостоять голосу черни, которая готова слепо осуждать всех и каждого. Вы здесь, чтобы отдать дань мужеству и благородству и поддержать невинность. Я не сомневаюсь, что слова участия возвеличат вас и это благородное чувство укрепит правосудие нашей страны, чьим олицетворением вы сегодня являетесь.
Присяжные удалились для совещания, а Дезире окружили репортеры, журналисты и даже собратья по цеху, чтобы, пусть и неохотно, поздравить его с блестящим выступлением. Председатель коллегии протолкался через толпу, приобнял молодого юриста за плечи и увлек за собой:
– Вот ведь какая незадача, мэтр: мы не получили подтверждения ваших полномочий у парижских коллег.
Дезире изобразил удивление.
– Воистину необъяснимый факт!
– Не могу не согласиться. Я хотел бы поговорить с вами у себя в кабинете, когда дело будет кончено…
Зазвенел колокол, созывая всех в зал. У Дезире Миго осталось несколько минут для посещения туалета.
Трудно сказать, убедила присяжных речь адвоката или им захотелось развеять провинциальную скуку и они проявили добродетельную мужественность, но Валентину Буасье приговорили к трем годам тюремного заключения с отсрочкой исполнения наказания, а с учетом времени, проведенного в предварительном заключении, освободили в зале суда.
Ее защитник бесследно исчез. Оспаривать приговор значило бы признать, что полиция и судейские чиновники позволили фальшивому адвокату действовать совершенно безнаказанно, и все… «отвернулись».
6
Луиза читала и перечитывала повестку, выписанную следователем Лепуатвеном, пытаясь понять, что означает формулировка «в связи с касающимся вас делом», но так ни до чего и не додумалась. Ночью страх подполз совсем близко, цеплялся за ноги, душил, не давая дышать. Если речь об оскорблении нравственности, почему ее вызывает он, разве это теперь не дело суда? Она вообразила, как стоит перед сидящими в ряд юристами, нервно протирающими очки, ломающими оправы и посылающими ее на гильотину, а палач с лицом Лепуатвена вопит пронзительным голосом: «Вот, значит, как… мы хотим продемонстрировать свою… свой…», она голая, а судья пялится на ее промежность. И смотрит, и смотрит… Она проснулась в липком поту.
В четверг она была готова уже к семи утра, даже пальто надела, хотя ей назначили явиться к десяти. Руки у Луизы слегка дрожали, но она все-таки сварила себе еще кофе, выпила чашку, ополоснула ее и решила: чем томиться дома, лучше ждать у кабинета. В этот момент кто-то нажал кнопку звонка у ворот.
Она подобралась к окну и увидела мсье Жюля: хозяин «Маленькой Богемы» стоял на тротуаре и не отрываясь смотрел на фасад ее дома. Луизе не хотелось открывать – не было настроения разговаривать. Мсье Жюль никак не замешан в случившемся; игнорируя его, она поступает, как члены античного муниципалитета, убивавшие гонцов, принесших дурную весть. Ресторан ассоциировался у нее с недавним злоключением, хотелось найти виноватого, и мсье Жюль вполне подходил, поскольку не справился с ролью защитника. Луиза жила напротив ресторана, но он надел парадный костюм (слишком тесный) и лаковые штиблеты. Не хватало только букета! Ресторатор напоминал человека, явившегося просить руки любимой женщины и заведомо обреченного на отказ.
Несколько дней назад автобус, за которым она пряталась, задержался, и ей пришлось передвигаться в открытую. Пробегая мимо ресторана, она заметила мсье Жюля со стопкой тарелок. В те редкие дни, когда она отсутствовала, он брал ее работу на себя, и, по словам очевидцев, «это было что-то с чем-то!». Мсье Жюль обслуживал посетителей в точности так, как вел беседу. Он путал столы, забывал хлеб, ложечку, заказанные блюда попадали к едокам остывшими, если вообще попадали, счет приходилось ждать почти час, клиенты нервничали, хозяин выходил из себя («Ходите в другое заведение!»), самые нетерпеливые швыряли на стол салфетки («Прекрасно, так и поступим!»), завсегдатаи вздыхали. Короче, невыход Луизы на работу наносил урон репутации заведения и сумме выручки, но мсье Жюль категорически отказывался брать кого-то на ее место, предпочитал метаться между кухней и залом и терять клиентов!
Луиза бросила взгляд на часы и поняла, что придется впустить ресторатора.
Он стоял, заложив руки за спину, и смотрел, как она идет к нему по дорожке.
– Могла бы появиться… Мы беспокоились о тебе!
«Мы», подразумевавшее его самого, клиентуру ресторана, соседей и весь земной шар в целом, прозвучало как: «Мы, особы королевской крови», и он сам почувствовал его неуместность.
– Я хотел сказать…
Он помолчал, вглядываясь в ее лицо.
Луиза не открыла калитку, и мсье Жюль подумал: «Бедняжке плевать на слухи и сплетни…»
– Ты хоть нормально себя чувствуешь? – спросил он.
– Вполне…
– Собралась куда-то?
– Нет. То есть… да.
Он кивнул с понимающим видом и вдруг вцепился обеими руками в прутья решетки, как заключенный в камере.
– Скажи честно, ты вернешься?
Мсье Жюль придвинулся совсем близко, и берет съехал на затылок, придав ему комичный вид, но его волновал только ответ Луизы.
Она пожала плечами:
– Не думаю… Нет.
В эту же секунду в ней что-то сломалось: за короткий отрезок времени она стала свидетельницей самоубийства, пережила унизительный допрос, обвинение в оскорблении общественной нравственности, объявление войны, но принятое решение выталкивало ее в новую жизнь, и это пугало.
Мсье Жюль тоже был потрясен. Он отшатнулся, едва не заплакал, попробовал улыбнуться и не смог.
– Конечно, я понимаю.
Луизе стало невыносимо горько. Нет, она не сожалела, что они расстаются подобным образом, дело было в любви: мсье Жюль являлся частью подошедшей к концу предыдущей жизни.
Толстяк в парадном костюме и нелепой беретке топтался на месте, бормоча:
– Ладно… что уж тут… ничего не поделаешь… пойду…
Луиза молча смотрела вслед комичному персонажу, пока он не скрылся за дверью своего ресторана, потом достала платочек, чтобы вытереть слезы, и только тут сообразила, что он не задал ей ни одного вопроса. Что ему известно о случившемся? Мсье Жюль, конечно же, заметил отсутствие доктора (первое за многие годы), но вряд ли связал это с Луизой. Может, «Пари-Суар» дала заметку в рубрике «Происшествия», он прочел ее и сопоставил факты?
Луиза покинула дом и пошла к автобусной остановке. Разговор с мсье Жюлем так ее расстроил, что она почти не думала о свидании с судьей Лепуатвеном.
– Дело касается вас напрямую! – сообщил юрист.
На сей раз очков на нем не было – наверное, отдал в починку, – он вертел в руке длинную самописку и смотрел на Луизу с прищуром.
– Вы…
Судья выглядел разочарованным. Усталая, потерянная, сидящая в подушках на больничной кровати, Луиза показалась ему соблазнительной, этакой бульварной Козеттой (Лепуатвен предпочитал именно таких девушек), а у него в кабинете выглядела незначительной, посредственной… как замужняя женщина. Он бросил ручку на стол и уткнулся в папку с делом.
– Что касается ущерба общественной нравственности… – произнесла Луиза недрогнувшим голосом – и сама себе удивилась.
– Речь о другом…
По его скучному тону она поняла, что это обвинение тоже будет снято.
– По какому же праву вы снова вызвали меня на допрос?
Услышав слово «право», Лепуатвен разозлился. Он театральным жестом скрестил руки на груди и заговорил, глядя в окно:
– Что значит, какое я имею право? Вы стоите перед лицом Правосудия, мадемуазель! И обязаны отвечать ему!
Напыщенность фразы не впечатлила Луизу. Она продолжила – очень спокойно:
– Не понимаю, зачем я здесь…
– Затем, что вы – не центр Вселенной, мадемуазель!
«О чем он?»
– Нет, не центр… – повторил крючкотвор, и Луиза испугалась.
Судья сделал знак молодому секретарю, тот вздохнул, вышел и через несколько секунд завел в кабинет элегантную даму лет шестидесяти с печальными глазами. Ей пришлось сесть рядом с Луизой, и молодая женщина почувствовала тонкий аромат незнакомых, но явно очень дорогих духов.
– Госпожа Тирьон, мне жаль, что я снова докучаю вам…
Лепуатвен кивнул на покрасневшую Луизу.
Вдова Тирьон смотрела прямо перед собой и даже не моргнула в ответ.
– Дело о смерти вашего супруга закрыто…
Долгая пауза призвана была подчеркнуть последствия этого установления и тайну нового вызова. Луиза совсем запуталась: если никакого дела нет, что ей грозит?
– …но есть другой аспект! – отчеканил судья, как будто прочитав ее мысли. – Обвинения в занятиях проституцией и оскорблении общественной нравственности сняты, однако остается…
Его склонность к театральной аффектации, так мало свойственная рядовым юристам, была почти непристойной и попахивала дискреционной юстицией.
– Финансовое вымогательство! Если мадемуазель не продавала свои прелести, за что ваш муж собирался заплатить ей столь крупную сумму? Здесь явно имел место шантаж!
Луиза онемела. Что за абсурдное предположение, чем она могла шантажировать доктора Тирьона?
– Если вы подадите жалобу, мадам, мы сможем провести расследование и доказать факт лихоимства!
Он повернулся к Луизе.
– А вас приговорят к трехлетнему тюремному заключению и штрафу в сто тысяч франков!
Судья пристукнул ручкой по столу, отметив конец угрожающей тирады.