– Мама?
Без единого слова она повернулась и отвела его к скамьям на склоне. Бурые травы трепетали у ног под ударами морского ветра. Ярви скорчился, пытаясь поудобнее расположиться на твердом, высоком сиденьи. Справа застыла мать с Хуриком – необъятной тенью – за плечом. Мать Гундринг примостилась на сиденье по левую руку, костлявой кистью хватаясь за посох – витой эльфийский металл ожил в пламени и шорохе факелов.
Ярви сидел между двух матерей. Одна в него искренне верила. Другая родила его на свет.
Мать Гундринг наклонилась ближе и мягко сказала:
– Простите, государь. По мне – век бы вам этого не видеть.
Здесь Ярви нельзя было проявлять слабость:
– Мы должны научиться справляться с тем, что нам ниспослано богами, – сказал он. – Даже короли.
– Короли особенно, – вставила родная мать и подала знак.
По доскам застучали копыта – на корабль завели две дюжины коней и всех до одного забили, омыв кровью палубу. Все согласились, что смерть проведет короля Атрика вместе с сыном сквозь Последнюю дверь с надлежащим достоинством и они займут среди мертвых почетное место.
Дядя Одем с факелом в руке вышел к воинам в боевом облачении, собранным на песке в шеренги. В посеребренной кольчуге, в крылатом шлеме и алом, бьющемся на ветру плаще он смотрелся истинным сыном, братом и дядей трех королей. Он торжественно кивнул Ярви, и Ярви кивнул в ответ – и почувствовал, как мать обхватила и крепко сжала его правую руку.
Одем поднес факел к просмоленной растопке. Пламя лизнуло борт, и в один миг весь корабль вспыхнул. Стон скорби долетел от скоплений толпы – от знати и богачей на террасах близ стен Торлбю, от торговцев и мастеровых под ними, от крестьян и чужеземцев под теми, от нищих и рабов, там и сям ютившихся в любых щелях от злого ветра – всяк на своем, отведенном богами месте.
И Ярви невольно сглотнул, потому как до него внезапно дошло: отец никогда уже не вернется, и ему придется по правде быть королем, с этой минуты и до того, как его самого положат в костер.
Он все сидел, в дурноте и холоде, с обнаженным мечом на коленях, когда показался Отче Месяц и вышли погулять его дети – звезды, а пламя горящего корабля, горящих сокровищ и горящей семьи осветило сотни сотен печальных лиц. Когда зажглись огоньки в городских каменных зданиях, и в плетеных лачугах за стенами, и в башнях цитадели на холме. Его цитадели – хотя ему она вечно казалась узилищем.
Не щадя живота он боролся со сном. Он едва-едва сомкнул глаза прошлой ночью, как и любой ночью с тех пор, как на него надели королевский венец. В ледяном чреве отцовских покоев тени переплетались со страхами, а двери, чтобы задвинуть на ней засов, по древнему обычаю не было. Ведь повелитель Гетланда неотделим от своей земли и народа и ничего не должен от них скрывать.
Такая роскошь, как личные тайны и двери в спальню, доступна более везучим людям, чем короли.
Очередь горделивых мужей в боевых доспехах и гордых дам с блестящими ключами – иные причиняли немало хлопот королю Атрику при жизни – потекла мимо Ярви и матери: пожать руки, вручить могильные дары, сказать пару цветастых слов о подвигах покойного владыки. Они горевали о том, что такого, как он, никогда больше не узрит земля гетов, а потом, опомнившись, кланялись и тихонько добавляли «государь» и, прячась за улыбками, строили планы, как бы повыгоднее использовать этого однорукого дохляка на Черном престоле.
Лишь свистящий шепот пролетал между матерью и Ярви:
– Сядь. Ты – король. Не извиняйся. Ты – король. Поправь застежку на плаще. Ты – король. Ты – король. Ты – король. – Будто она, вопреки очевидному, пыталась убедить в этом и его, и себя, и весь мир.
Такого ушлого торговца, как мать, не видывали на всем море Осколков, но даже у нее вряд ли уйдет этот товар.
Они сидели, пока пламя не стихло до пышущего жаром мерцания, резной киль-дракон осыпался в вихре пепла, а ткань облаков испачкало первое пятнышко рассвета, сверкнув на куполе Зала Богов и неся клики морских птиц. Тогда мать хлопнула в ладоши, и рабы с перезвоном цепей принялись набрасывать над курящимся кострищем землю, воздвигая великий курган, которому суждено выситься подле кургана дяди Атиля, утонувшего в шторм, и кургана деда Бревера, и прадеда Ангульфа Копыто. Травяные горбы протянулись вдоль берега до самых дюн, уходя во мглу времен – минуя те дни, когда Та, Кто Записывает, наделила женщин даром грамоты и служители начали ловить имена мертвых и сажать в клетки – огромные первые книги.
Затем Матерь Солнце явила свой ослепительный лик и запалила огонь на воде. Скоро прилив, который снимет с песка и утащит за собой множество кораблей. Крутобокие, они скользнут прочь так же быстро, как и плыли сюда, и понесут воинов в Ванстерланд – вершить кровавую месть над Гром-гиль-Гормом.
Дядя Одем поднялся на склон, твердая ладонь на рукояти – свою легкую улыбку он сменил на суровый воинский взгляд.
– Пора, – произнес он.
Вот так Ярви встал и шагнул мимо дяди и высоко поднял чужой – отцовский – меч, а потом проглотил слезы и заревел так громко, как только смог:
– Я, Ярви, сын Атрика и Лайтлин, государь Гетланда, приношу клятву! Я приношу клятву перед луною и солнцем. Перед Той, Кто Рассудит, и Тем, Кто Запомнит, и Той, Кто Затягивает Узлы, я клянусь. Я призываю в свидетели отца, и брата, и похороненных здесь предков. Я призываю Того, Кто Узрит, и Ту, Кто Записывает. Я призываю в свидетели всех вас. Да станет клятва на мне – оковами, во мне – стрекалом! Я отомщу убийцам моего отца и убийцам моего брата. Вот моя клятва!
Воины вокруг ударили оголовьями бородатых секир по шлемам, а кулаками по раскрашенным щитам, а сапогами по Отче Тверди в знак принятия клятвы.
Дядя нахмурился.
– Вы приняли тяжкий обет, государь.
– Может, я – полмужчины, – ответил Ярви, пытаясь всунуть меч обратно в ножны из овечьей кожи. – Но ничто не помешает мне принести целую клятву. По крайней мере, люди ее оценили.
– Эти люди – гетландцы, – произнес Хурик. – Они ценят дело.
– А по-моему, клятва хорошая. – Рядом стояла Исриун, соломенные волосы струились по ветру. – По правде королевская.
Неожиданно Ярви очень обрадовался тому, что она тут. Не было бы здесь больше никого, он смог бы снова ее поцеловать, и в этот раз уж, может быть, постарался б. Но ему осталось лишь улыбнуться и наполовину поднять свою половину руки в неловком прощании.
Встретятся снова – вот тогда и придет время целоваться.
– Государь. – Сегодня даже в глазах матери Гундринг, вечно сухих и в дождь, и в дым, кажется, стояли слезы. – Да ниспошлют вам боги доброй погоды, а главное, доброго оружия.
– Не беспокойтесь, служительница, – утешил он, – я ведь могу еще и не погибнуть.
Его родная мать не проронила и слезинки. Только затянула на нем плащ, поправила застежку и сказала:
– Веди себя как король. Говори как король. Сражайся как король.
– Я – король, – сказал он, чувствуя ложь, и сдавленно добавил, протолкнув сквозь горло: – Я сделаю все, и ты мною будешь горда, – хоть и представить не мог, что и как.
Уходя – мягкая дядина рука на плече указывала путь, – он оглянулся. Колонны солдат – змеи в высверках стали – спускались к воде. А мать схватила Хурика за кольчугу и притянула громадного силача к себе.
– Береги моего ребенка, Хурик, – услыхал он ее неровный, сиплый голос. – Кроме него, у меня ничего нет.
Затем, в сопровождении стражи, свиты и множества рабов Золотая королева двинулась в город. А ее сын отправился бесцветному восходу навстречу, к кораблям – лес мачт покачивался на фоне синюшных небес, – стараясь идти походкой отца, постоянно лезшего в драку, пускай колени Ярви подгибались, горло драло, глаза слезились, а в сердце гнездились тревожные сомнения.
До сих пор стоял запах дыма.
Отче Мир остался рыдать над пепелищем, и Матерь Война раскрыла свои железные объятия.
Мужская работа
Всякая волна, порожденная Матерью Морем, поднимала его, подталкивала, пузырила одежды – он ворочался и шевелился, будто пытался встать. Всякая волна, с шипением бегущая обратно, волочила тело назад и бросала на песке – в спутанные волосы, безжизненные, как комки водорослей на гальке, набивалась пена и ил.
Ярви таращился, гадая, кто он. Кем был. Парнем или мужчиной? Погиб ли на бегу или храбро сражаясь?
Какая теперь разница?
Днище проскрипело о песок, палубу протрясло. Ярви споткнулся и, чтобы устоять, вцепился в Хуриков локоть. Со стуком и грохотом его люди втаскивали весла, снимали щиты и прыгали на сушу – сердито, ведь они пристали к берегу последними, слишком поздно, чтобы заработать славу или достойно пограбить. Служить на королевском судне во времена короля Атрика считалось бы наивысшей честью.
При Ярви – наивысшим наказанием.
Несколько человек взялись за носовой конец и подтянули корабль мимо плавающего тела, подальше на берег. Другие отстегнули оружие и поспешили к городу Амвенду. Тот уже полыхал.
Ярви закусил губу, готовясь перелезть через борт хотя бы с крупицей королевского хладнокровия, но слабо прижатая рукоятка позолоченного щита вывернулась, заплелась в плаще и чуть не окунула его лицом в соленое море.
– Богами клятая хреновина! – Ярви растянул ремешки, стянул щит с сухой руки и швырнул к сундучкам, на которых сидят гребцы, работая веслами.
– Государь, – одернул его Кеймдаль. – Необходимо взять с собой щит. Здесь опасно…
– Ты со мной дрался. Сам знаешь, чего стоит щит в моей руке. Если кто-то нападет и окажется, что мечом с ним не сладить, – я убегу. А бегаю я быстрей без щита.
– Но, мой государь…
– Он – король, – грохнул Хурик, как гребнем расчесывая толстыми пальцами седеющую бороду. – Если он велит всем нам бросить щиты – так тому и быть.
– У кого две здоровых руки – носите на здоровье! – крикнул Ярви, соскакивая в прибой и ругаясь – новая волна окатила по пояс.
Там, где песок уступил место траве, новообращенные связанные рабы ждали, когда их погонят на корабли. Сгорбленные, перепачканные золой, в глазах страх, и боль, и неверие: нечто явилось из моря и забрало их жизни. Тут же группка бойцов Ярви разыгрывала в кости их одежду.
– О вас спрашивал Одем, государь, – какой-то воин поднял голову, а потом вскочил и пнул в лицо плачущего старика.
– Где? – у Ярви вдруг пересохло во рту, язык не отлипал от гортани.
– Наверху укреплений. – Дружинник показал на известняковую башню на утесе, что отвесно вздымалась надо всем городом. С одной стороны ее подножие грызли волны, с другой – пенился узкий залив.
– Ворота не заперли? – спросил Кеймдаль.
– Заперли, да только в городе осталось трое сыновей городского головы. Вот Одем и перерезал одному глотку, а потом сказал, что убьет следующего, коли ему не откроют ворота.
– И их открыли, – сказал другой мечник и рассмеялся, глядя на выпавшее число. – Новые носки!
Ярви сморгнул. Он и представить не мог своего улыбчивого дядю таким безжалостным. Но ведь Одем – отпрыск того же семени, что и отец, следы чьего гнева до сих пор носил на себе Ярви. Того же, что их утонувший брат Атиль – а старые воины и сейчас пускают скупую слезу, вспоминая о его несравненном обращении с мечом. В конце концов под тихой водой иногда несутся свирепые течения.
– Да будь ты проклят!
Из шеренги рабов, так далеко, как дозволила веревка, споткнулась и выпала женщина, к кровавому лицу липли волосы.
– Сучий король сучьей страны, да сожрет тебя Матерь Море…
Один из солдат придавил ее к земле.
– Отрежь ей язык, – сказал другой, запрокидывая ее за волосы, пока третий вытаскивал нож.
– Нет! – вскрикнул Ярви. Его люди сурово нахмурились. Под угрозой честь короля, а значит, и их честь, и проявление милости здесь не сойдет за отговорку. – С языком за нее дороже заплатят.
Ярви отвернулся, плечи под кольчужной рубахой поникли – и побрел в гору, к крепости.
– Вы воистину сын своей матери, – отозвался Хурик.
– Кем же еще мне, по-твоему, быть?
У отца с братом загорались глаза, когда они садились рассказывать о великих былых набегах, о грудах захваченных богатств, а Ярви слушал, замерев в тени у стола, и мечтал о том, что однажды и он, став мужчиной, примет участие в подобающем мужчинам занятии. А теперь перед ним открылась правда – и право побывать в походе сразу перестало казаться ему завидным.
Сражение кончилось, если и впрямь случилось нечто, что можно назвать этим словом, но Ярви по-прежнему ступал вперед тяжело и вязко, как в кошмарном сне, – потел под кольчугой, прикусывал губы, вздрагивал от всякого шума. Вопли и хохот, люди сновали средь хоботов дыма пожарищ, в горле першило от гари. Вороны кружили, клевали тела и, каркая, прославляли успех победителей. Победа была за ними! Матерь Война, мать воронам, сбирательница павших, та, кто складывает в кулак открытую руку, – сегодня вышла на танец, а Отче Мир плакал, закрыв лицо. Здесь, у изменчивой границы между Ванстерландом и Гетландом, Отче Мир рыдал очень часто.
Над ними склонилась башня, темный бастион, под ними с обеих ее сторон бились и ревели волны.
– Стойте, – сказал Ярви, с трудом переводя дух. Голова кружилась, лицо щипало от пота. – Помогите снять кольчугу.
– Государь, – буркнул Кеймдаль, – я обязан вам отказать!
– Отказывай, сколько влезет. А потом сделай, как велено.
– Мой долг оберегать вас от…
– Тогда представь свой позор, когда я помру, изойдя потом на полпути к верхушке. Расстегивай, Хурик.
– Государь. – Они отшелушили от него стальную рубаху, и Хурик понес ее, кинув через могучее плечо.
– Веди, – рявкнул Ярви на Кеймдаля, тщетно пытаясь закрепить неудобную золотую застежку отцовского плаща своим бестолковым огрызком, а не рукой. Слишком здоровенный и тяжелый для него плащ, а защелка тугая, как…
Он обмер, застыв как вкопанный при виде того, что творилось за распахнутыми воротами.
– Урожай собран, – сказал Хурик.
Узкий пятачок перед башней усеивали трупы. Так много, что Ярви, прежде чем наступить, приходилось выискивать место, куда ставить ногу. Там и женщины, там и дети. Жужжали мухи. Подкатывала тошнота, но он загнал ее вглубь.
Он же король или нет? А король упивается смертью своих врагов.
Один из дядиных дружинников сидел на ступенях перед входом и спокойно, как дома на боевой площадке, чистил секиру.
– Где Одем? – тихо проговорил Ярви.
Человек улыбнулся с прищуром и показал пальцем:
– Наверху, государь.
Ярви, пригибаясь, вошел. По лестнице раскатывалось его дыхание, ноги шаркали по плитам, в горле мутило.
На поле боя, говорил отец, не бывает правил.
Все вверх и вверх, в шелестящую тьму. Хурик и Кеймдаль держались сзади. Возле узкой бойницы он приостановился, наслаждаясь ветром на распаленном лице, и увидел, как под отвесной кручей волны врезаются в камень – увидел и оттолкнул от себя страх.
Веди себя как король, сказала мать. Разговаривай как король. Сражайся как король.
Наверху располагалась смотровая площадка, с подпорками из толстых бревен. По краю шли деревянные перила – доставая лишь до бедра Ярви. Чересчур низковато, чтоб от слабости не задрожали колени, когда стало ясно, насколько высоко они забрались. Отче Твердь и Матерь Море вокруг умалились, внизу раскинулись леса Ванстерланда в дальнюю даль, теряясь в дымке у горизонта.
Дядя Одем молча стоял и смотрел, как полыхает Амвенд: столбы дыма размывало по серому небу, крошечные воители занимались ремеслом разрушения, а на рубеже моря и гальки выстроились тоненькие кораблики, готовые принять на борт кровавое жито. Дядю окружали шестеро его самых надежных людей и с ними связанный, с кляпом во рту, мужчина в богатой желтой накидке – лицо его распухло от синяков и длинные волосы столклись в кровавый комок.