Исходя из этого Романов может пойти только на то, чтобы назначить Родзянко премьер-министром с правом выбора в свой кабинет нескольких министров. После того как генерал-адъютант Рузский поддержал его решение, император поручил отпечатать в канцелярии на телеграфном бланке Манифест. Когда готовую бумагу принесли, Ники подписал ее и подал прочесть Рузскому. Генерал-адъютант цепко ухватился за бумагу обеими руками и, его лицо, изображая лихорадочную работу мысли, раскраснелось.
Посчитав, что все вопросы решены, император вызвал к себе Воейкова.
– Владимир Николаевич, срочно отправьте телеграмму по телеграфу Юза Родзянко и постарайтесь как можно быстрее получить от него согласие возглавить правительство.
– Я выполню ваше поручение, ваше величество!
Воейков кинулся исполнять указание Романова.
– Одну минуту, вернитесь!
Воейков вернулся на место.
– Запросите от Родзянко последние сведения об обстановке в столице.
– Ваше величество, я прошу отдать телеграмму мне, – вдруг невежливо встрял Рузский.
Император возвел на него удивительно синие глаза и тоном, исключающим возражения, приказал Воейкову:
– Владимир Николаевич, передайте телеграмму генерал-адъютанту.
Рузский, заполучив в свои руки бумагу, вопросительно посмотрел на Романова.
– Что-то еще, Николай Владимирович? – недоуменно спросил Ники.
– Ваше величество, прикажите Иванову, чтобы он прекратил свои действия против Петрограда.
Генерал опустил глаза вниз, чтобы скрыть от государя необыкновенную радость.
– Я согласен, в самое ближайшее время-это будет сделано.
Романов всеми силами старался удержать на лице бодрое выражение, но было заметно, что на его сердце скопилась тягучая тоска.
– Да поможет нам Бог! Жду вас утром, Николай Владимирович, – строго сказал Ники.
– Ваше величество, я непременно выполню вашу просьбу, – ответил с подозрительной осторожностью генерал и, поджав губы умолк.
Император, пристально поглядев в глаза Рузского, добавил:
– И знаете, что – опубликуйте Манифест в печати.
На этом переговоры закончились. Оставшись в одиночестве, Романов быстро набросал текст на телеграфный бланк, и в первом часу ночи в адрес генерал-адъютанта Иванова телеграмма с приказом, чтобы он прекратил действия против восставшей столицы, была отправлена.
После переговоров Ники еще долго не мог уснуть. Его голова гудела от навязчивых горячих мыслей и ярких воспоминаний из прошлой жизни. При этом по его бледным щекам, заросшим крепким волосом прокатились две слезы. Из его ума никак не уходили жена и дети. Черные думы вконец обуяли его, а сердце трепыхалось, как голубь в чужих руках. Он долго молился, целовал фотографии жены, детей и заснул только под самое утро, когда на востоке уже появились предвестники скорого рассвета. Он думал, что утром все решится, как нельзя лучше.
После разговора с Романовым, Рузский, связался с Родзянко по прямому проводу и рассказал ему о результатах переговоров с Романовым.
– Манифест запоздал, теперь речь может идти только об отставке Романова – ответил Родзянко.
– Мне будет трудно сообщить об этом Николаю Александровичу.
– Николай Владимирович нам в столице отнюдь не легче.
– Я с трудом убедил его, чтобы он согласился сформировать ответственное правительство.
– Поздно спохватился Романов. Слишком много воды утекло.
– В таком случае кто возглавит Россию?
– Его сын Алексей при регентстве великого князя Михаила Александровича.
– Как бы беды не вышло – война ведь идет.
– Война нами практически выиграна.
– Но она еще не закончена.
– Это-вопрос ближайшего времени.
– Я думаю, что вы играете с огнем.
Родзянко не стал играть в кошки-мышки.
– Николай Владимирович, на чьей стороне будет армия?
– Армия не будет вмешиваться во внутренние дела государства. Ей сейчас не до этого.
– И все же? С народом или с Романовым?
– Армия во время ведения войны с народом воевать не будет, потому что это не ее дело, – резко ответил генерал-адъютант и попрощался.
“Никуда вы от нас не денетесь. Вашими руками мы сковырнем Романовых с русского престола,“ – удовлетворенно подумал Михаил Владимирович.
В этот же день Рузский проинформировал Алексеева о разговоре с Родзянко.
– Я вас хорошо понял, – ответил генерал-адъютант. – Будем действовать сообща.
Наступило ликующее весеннее утро. На востоке России взошло негреющее солнце. Поля и перелески под солнечными лучами заблестели свежими красками.
Поздним утром второго марта не выспавшийся и злой Рузский явился к бледному императору и щелкнул каблуками:
– Ваше величество, я переговорил с Родзянко, и он мне объявил, что теперь одних уступок будет недостаточно, потому что обстановка в Петрограде резко изменилась. В столице подняли династический вопрос.
Невыспавшийся Романов взволновано заходил взад-вперед. Его фигура явственно выражала горестное недоумение. Генерал отлично понял, что могло стать причиной волнения государя. Всегда сдержанный император не находил себе места. Несколько мгновений стояла тишина. Ники что-то обдумывая, молчал. На измученные от бессонницы глаза легли темные тени.
Генерал-адъютант подал Ники бумажные ленты переговоров с Родзянко и Алексеевым с аппарата Юза.
– Присаживайтесь, Николай Владимирович, – сухо обронил Романов, и, бегло просмотрев узкие полоски, брезгливо отодвинул их от себя.
– А что вы думаете по этому вопросу господин генерал?
Рузский грустно покачал головой:
– Ваше величество, нельзя допустить, чтобы армия развалилась, и чтобы страну охватила революция, – угрюмо проговорил генерал и, поправив дрожащей рукой пенсне, добавил, – Во имя спасения России вы должны пожертвовать всем и даже собой – ответил генерал и, отвернув глаза в сторону, замолчал.
Слова Рузского поразили Романова. Государь нахмурил брови. Разговор принял совсем другое направление.
– Отречься от престола? – удивленно приподнял брови Ники. – Вы так считаете господин генерал?
Рузский промолчал. В душе государя поднялась досада, ему стало не по себе.
– Ну, так что же говорите! – воскликнул Романов, побледнев.
– Я считаю, что надо спасать Россию, иначе она погибнет, – ответил генерал и усиленно проследил за выражением лица императора.
Романов кинул на Рузского удивленный, обжигающий взгляд и, заложив руки за спину, отошел к окну. Несколько минут он просто стоял в полном молчании. Пауза стала угрожающе длинной. Генерал-адъютант снял пенсне, видимо зная, что это его сильно преображает.
– Смогут ли казаки изменить ситуацию в лучшую сторону? – наконец спросил Ники и по его лицу разлилась тревога.
– Это-ничего не даст, ваше величество. Единственным и правильным решением будет, если вы передадите власть вашему сыну Алексею при регентстве вашего брата великого князя Михаила Александровича, – быстро ответил Рузский и его глаза завиляли как у хитрой лисы.
Романов, поведя в его сторону строгими глазами, вспыхнул. Государь выглядел в эти минуты бледным, обычно добрые глаза Ники искрились синим гневом.
– В таком случае я хочу знать мнение всех командующих фронтами по этому вопросу, – объявил Романов.
– Ваше императорское величество, я должен вам сообщить, что даже ваш личный конвой присягнул Временному Комитету, – вдруг заявил Рузский.
Государь никак не проявил своего состояния, он постарался остаться спокойным. И все же он с большим трудом смог овладеть собой, чтобы не показать генералу своей растерянности. У него довольно быстро образовался прежний порядок мыслей и представлений о происходящем. Редкое спокойствие и способность взвешивать свои слова были даны Романову от рождения. Но кто знает, что творилось в это время в его душе? Однако нет никакого сомнения в том, что его потрясло известие об измене конвоя его величества. Как он мог ему изменить?
– Я хочу знать, что думают по этому поводу командующие фронтами. Жду вас с их ответами. Можете идти, Николай Владимирович!
На этом император и генерал, не прощаясь, расстались. Романов после ухода Рузского сидел, понурив голову без движения и без всяких мыслей. Он оцепенел от происшедшего. Его состояние передалось Матвею Васильеву.
“Ники тебе надо было арестовать их”, – с большим сомнением про себя сказал Матвей.
Однако в душе Васильев все же подумал, что у императора никаких других вариантов на тот момент не было. Нам сегодня легко давать советы, когда мы уже знаем, что случилось.
А вы пробовали встать на место Романова? Ему что нужно было пролить русскую кровь? Или сменить командующих фронтами и начальника Генерального штаба? В то время, когда по всей линии фронта ситуация стабилизировалась? А победа над Германией уже была практически выиграна? Матвей был твердо уверен, что Ники никогда бы не принял таких решений. Это была драма семьи Романовых, и она стала катастрофически развиваться.
В этот же день Рузский сообщил Алексееву о просьбе Романова и тот без промедления оповестил всех командующих фронтами, чтобы они прислали в Ставку собственные мнения насчет отставки Николая II. И все командующие фронтами за исключением командующего гвардейской кавалерией хана Нахичеванского высказались за отречение царя от престола. Не удосужился ответить только командующий Черноморским флотом А.В. Колчак. Адмирал, извещенный, о проведении плебисцита просто не прислал своего ответа, высказав своим поступком полное пренебрежение к императору.
Русские генералы, не задумываясь, решили судьбу императора и его семьи и этим поступком поставили народы России на край пропасти. Но будущее покажет, что это решит и судьбу многих из них. Позже они пожалеют о том, что сотворили собственными руками, но будет уже поздно, к этому времени слишком много воды утечет.
Между двумя и тремя часами пополудни генерал Рузский в сопровождении генералов Данилова и Савичева снова явился к Романову, и вывалил перед ним на стол целую кучу телеграмм. Ники, сильно волнуясь и меняясь в лице, стал поочередно брать в руки клочки бумаг, и беззвучно шевеля губами, начал мучительно читать их. Император не верил своим глазам тому, что было написано в телеграммах. Можно было подумать, что он заучивал их. Его ошеломили ответы командующих фронтами. Понимая, что произошло, Ники словно окаменел. Романова опалило чем-то горячим, у него закружилась голова, в глазах появились темные пятна. И вся жизнь замелькала бесформенными клочьями.
Ники никак не ожидал, что прочтет в телеграммах страшные слова. Как генералы могли так поступить? Как они могли изменить присяге? Как могли предать его? Ведь он верил им, как самому себе. Да и как можно поступать так во время ведения войны? У него это в голове не укладывалось.
Особенно государя потрясла телеграмма вице-адмирала Непенина, которого он очень уважал и ценил как выдающегося морского начальника. Впервые Романов не смог скрыть своего сильного душевного потрясения. Его лицо покраснело как кумач, а глаза загорелись лихорадочным блеском. В его голове было много непривычных и горьких мыслей. Внутренним чутьем император понял, что ему не удалось избежать великих потрясений. Паразитическое окружение подточило и разложило его самого. Что теперь будет с Россией?
Наступило непродолжительное молчание. Его охватило негодование. Ники опустил вниз, его глаза загорелись синим гневом. Лицо государя выражало то сосредоточение, какое бывает у человека, поглощенного одной мыслью. И вдруг Романов вскинул удивительно синие глаза на Рузского и, сохранив величественный и достойный вид, сказал, что он пойдет, на все что угодно ради спасения России, и что он готов отдать власть, чтобы избежать большой крови, но от этого сдерживает то, что его решения не поймут армия, казаки и хочет ли русский народ его отречения?
В ответ Рузский предложил императору выслушать мнение сопровождавших его генералов и те дружно высказались, что Романов должен уйти в отставку. И хотя офицеры хмурились, но в душе они были бы рады слышать слова императора об отставке. Рузский, посчитав, что разговор принял нужное направление, сохранил молчание. Стало необыкновенно тихо, но тишина продолжалась недолго. Через минуту Романов в тяжелом раздумье замедленно встал с кресла и вскинул вверх подернутую легкой сединой голову. Ники выпрямился во весь рост и, точно решившись на что-то ответственное громко и явственно волнуясь, признался:
– Я еще вчера принял решение отказаться от престола.
Император обронил это таким тоном, как будто на него неудержимо надвигалась пропасть и как будто впереди его стоял непреодолимый барьер. Его словно сковало цепенящее чувство стремительного и бесконечного падения. Ему было не безразлично, что будет через минуту, через час, через день. После этих слов император и генералы торжественно перекрестились.
– Благодарю вас за доблестную и верную службу, – с явной иронией проговорил Романов.
После объявления об отречении, Ники вышел из вагона и скоро вернувшись, подал Рузскому две телеграммы и спокойным голосом попросил отправить их Алексееву и Родзянко.
Вскоре из Петрограда командующему Северным фронтом Рузскому пришло сообщение, что для переговоров с Романовым в Псков направились член Временного Комитета Александр Иванович Гучков и бывший член Государственной Думы Василий Витальевич Шульгин.
Рузский доложил Романову о предстоящем приезде делегатов.
– Когда они приедут, сразу же ведите их ко мне. Я не уеду в Могилев, не переговорив с ними, – твердо и повелительно произнес Романов.
– Слушаюсь, ваше императорское величество, – ответил Рузский и отправился в специально выделенный для него вагон в царском поезде, по пути предупредив скороходов, чтобы нежданных гостей провели вначале к нему.
Узнав, что император принял решение отречься от престола, свита полная смутных предположений и страха кинулась отговаривать Ники от поспешного шага. Она буквально умоляла Романова изменить свое решение и убедительно просила, чтобы он остановил отправку телеграмм. Кому-то даже стало плохо. Однако Романов был неумолим.
Отбившись от свиты, Романов вызвал к себе профессора Федорова.
– Сколько сможет прожить мой сын? – тихо спросил государь.
– Не больше шестнадцати лет, – уверенно ответил Федоров.
У Ники на лбу сбежались страдальческие морщины.
– У Алексея есть хоть какие-то шансы прожить долго?
Сергей Петрович сокрушенно развел руками:
– Ваше величество чудес не бывает. Во всем мире не зафиксировали ни одного случая.
Приветливое лицо Романова опечалилось. Медицинский профессор снова подтвердил, что врачебная наука оказалась бессильной перед наследственной болезнью цесаревича.
– В таком случае мне придется посвятить оставшуюся часть жизни Алексею, – не глядя на Федорова, обмолвился Романов.
– Ваше величество, если вы передадите власть вашему сыну при регентстве великого князя Михаила Александровича, то ему придется жить у него, – возразил Сергей Петрович.
На что Романов с болью воскликнул:
– Мне будет трудно жить без Алексея!
Профессор развел руки в стороны:
– С этим ничего не поделаешь или вам нужно принять иное решение.
В расширившихся глазах императора плеснулось отчуждение.
– У меня еще есть время подумать. Но я ни за что не отдам его в руки жены моего брата! – ответил Романов и дрогнувшим голосом добавил. – Можете идти, Сергей Петрович